|
Долгая история капитализма состоит из трех разных, последовательно сменявших друг друга фаз: а) длительное приготовление — переход от даннической модели, типичной формы организации архаичных классовых обществ, — занявшее восемь веков, с 1000 до 1800 года; б) короткий период зрелости (XIX век), в течение которого «Запад» утвердил свое господство; в) фаза долгого «упадка», вызванная тем, что можно назвать «Пробуждение Юга» (используя заглавие моей опубликованной в 2007 году книги), в ходе которого народы и их государства сумели в целом вернуть себе инициативу в деле преобразования мира. Первая волна этого пробуждения пришлась на XX век. Эта борьба против империалистического порядка, неотделимого от экспансии капитализма в мировом масштабе, — потенциальная движущая сила на долгом пути перехода от капитализма к социализму. Ныне уже XXI век становится свидетелем второй волны аналогичных независимых начинаний народов и государств «Юга».
1. Внутренние противоречия, характерные для всех развитых обществ архаичного мира, а не для одной лишь «феодальной» Европы, являлись отражением последовательных волн общественного развития, приносивших с собой элементы, из которых и сложился современный капитализм.
Старейшая волна зародилась в Китае, где начавшиеся в эпоху Сун (XI век) изменения получили дальнейшее развитие в период династий Мин и Цин и вывели Китай вперёд в области технологических изобретений, производительности общественного труда и накопления богатства; Европа сумела превзойти эти достижения лишь в XIX веке. «Китайская» волна сменилась «ближневосточной», развернувшейся на территории арабо-персидского халифата, а затем (с началом крестовых походов) охватившей и итальянские города-государства.
Последняя волна, завершавшая длительный переход от старого даннического мира к современному капиталистическому, пришла в страны атлантического побережья Европы параллельно с завоеванием ими обеих Америк, и растянулась на три века (1500—1800) меркантилизма. Исторический капитализм, постепенно распространивший своё господство на весь мир, явился продуктом этой последней волны. «Европейская» («Западная») форма исторического капитализма, созданная на атлантическом побережье и в Центральной Европе и имевшая отпрысков в США и, позднее, в Японии, неразрывно связана с присущими ей родовыми чертами: прежде всего, со способом накопления капитала, основанном на экспроприации (в первую очередь крестьян, а затем и целых народов, включённых в глобальную систему в качестве её периферии). Эта историческая форма неотделима от противоречий между центром и периферией, которые она бесконечно порождает, воспроизводит и углубляет.
2. Исторический капитализм окончательно оформился в конце XVIII века, одновременно с промышленной революцией в Англии, создавшей новое «машинное производство» (и, соответственно, новый — индустриальный — пролетариат), и Французской революцией, которая дала миру современную политику.
Периода зрелости, апогеем которого стал XIX век, капитализм достиг в достаточно короткий промежуток времени. Как раз тогда капиталистическое накопление обрело свою законченную форму и превратилось в основной закон, контролирующий общественное развитие. С самого начала этот способ накопления имел и конструктивный (он предполагал масштабный и продолжительный прогресс производительности общественного труда), и деструктивный характер. Уже в ранних произведениях Маркс отмечал, что это накопление приводит к уничтожению двух основ общественного богатства: человека (становящегося жертвой товарного отчуждения) и природы.
В своём анализе исторического капитализма особое внимание я уделяю третьему измерению этой разрушительной стороны накопления капитала: материальной и культурной экспроприации народов периферии — вопросу, которому сам Маркс уделял несколько меньшее внимание. Вероятно потому, что в тот короткий период, когда Маркс создавал свои работы, Европа почти полностью обратилась к проблемам внутреннего накопления. В результате Маркс отнёс экспроприацию ко временной фазе «первоначального накопления», которое я, напротив, полагаю перманентным.
Тем не менее, в течение короткого периода своей зрелости капитализм несомненно сыграл и прогрессивную роль: он создал условия, делающие возможным и необходимым его собственное преодоление социализмом/коммунизмом как на материальном уровне, так и на уровне нового политического и культурного сознания, сопровождающего соответствующие материальные изменения. Социализм (вернее, коммунизм) — не просто более высокий «способ производства», предполагающий более развитые производительные силы и «справедливое» распределение дохода. Это нечто большее: более высокая ступень развития человеческого общества. Таким образом, совершенно не случайно, что рабочее и социалистическое движения происходят из уже упомянутых новых народных классов и участвуют в общеевропейской борьбе за социализм с XIX века (более точнее — с появления «Манифеста Коммунистической партии» в 1848 году). Неслучайно и то, что это развитие приняло форму первой социалистической революции в истории: Парижской Коммуны 1871 года[1].
3. В конце XIX века исторический капитализм вошел в длительный период упадка. Разрушительные проявления капиталистического накопления всё в большей степени начали преобладать над его исторически обусловленными прогрессивными, конструктивными проявлениями. Подобное качественное изменение капитализма произошло одновременно с появлением новых производственных монополий (а не только в областях торговли и колониальных завоеваний, как это было в период меркантилизма) в конце XIX века (см. работы Гобсона, Гильфердинга и Ленина[2]), и стало ответом на первый длительный структурный кризис капитализма, начавшийся в 1870-е годы (вскоре после поражения Парижской Коммуны). Появление монополистического капитализма показало, что капитализм «пережил свое время» и «устарел». Пробил час необходимой и возможной экспроприации экспроприаторов. Этот упадок привёл к первой волне войн и революций, написавших историю XX века.
Ленин был прав, говоря, что монополистический капитализм представляет собой «высшую стадию капитализма». Но он оптимистично полагал, что этот первый длительный кризис станет одновременно и последним, с необходимостью выдвинув на первый план социалистическую революцию. Дальнейшее течение истории показало, что капитализм оказался способен преодолеть этот кризис (ценою двух мировых войн; более того, он сумел абсорбировать удары, нанесённые ему Русской и Китайской революциями и национально-освободительными движениями в Азии и Африке). Однако за коротким периодом оживления монополистического капитализма (с 1945 по 1975 год) последовал второй длительный структурный кризис системы, начавшийся в 1970-е годы. Капитал отреагировал на этот вызов качественно новым изменением, обретя форму «глобального монополистического капитализма».
Из этого рассмотрения «долгого упадка» капитализма возникает множество важных вопросов по поводу природы предстоящей «революции». Является ли «долгий упадок» исторического монополистического капитализма синонимом «долгого перехода» к социализму/коммунизму? И если да, то при каких условиях?
4. С 1500 года (начало перехода, принявшего форму атлантического меркантилизма, к зрелому капитализму) до 1900 года (появление альтернатив сложившейся логике накопления) «Запад» (европейцы, затем североамериканцы и позже японцы) оставался хозяином игры. Он в одиночку формировал структуры нового мира исторического капитализма. Завоёванные и подавленные народы и нации периферии сопротивлялись доступными им способами, но в конце концов всегда терпели поражение и оказывались вынуждены приспосабливаться к своему подчиненному положению.
Господствующее положение евро-атлантического мира сопровождалось демографическим взрывом: европейцы, составлявшие 18 % от населения планеты в 1500 году, к 1900 году насчитывали уже 36 %, увеличив свою численность за счёт потомков иммигрантов в Америке и Австралии. Без этой массовой эмиграции модель накопления исторического капитализма, основывавшаяся на ускоренном разложении крестьянского мира, была бы просто невозможна. Именно поэтому данная модель не может быть воспроизведена на периферии, у которой нет своей «Америки» для завоевания. «Догнать» в рамках существующей системы невозможно, народы периферии не имеют другой альтернативы, кроме принципиально иного пути развития.
5. В XX веке роли поменялись: инициатива перешла к народам и странам периферии.
Парижская Коммуна, как уже было сказано, стала первой, а также и последней социалистической революцией в стране, являвшейся частью капиталистического центра. XX век — век «пробуждения народов периферии» — открыл новую главу в истории: революции в Иране (1907), Мексике (1910—1920), Китае (1911) и «полупериферийной» России в 1905 году, ставшей в свою очередь прологом революции 1917 года, арабо-мусульманское Возрождение (Нахда), появление движения младотурков (1908), Египетская революция 1919 года и первые шаги Индийского национального конгресса.
В ответ на первый длительный кризис исторического капитализма (1875—1950) народы периферии начали борьбу за свое освобождение в 1914—1917 годах, объединяясь под знаменами социализма (Россия, Китай, Вьетнам, Куба) или национального освобождения, предлагавшего в разной степени прогрессивные социальные реформы. Они вставали на путь индустриализации, до того невозможный в рамках (старого) «классического» империализма, заставляя последний приспосабливаться к этой первой волне независимых начинаний народов, наций и государств периферии. Начиная с 1917 года и до того времени, пока не выдохлись «Бандунгский проект»[3] (1955—1980) и Советский Союз (1990), именно эти начинания заняли центральное место на сцене истории. Я рассматриваю два длительных кризиса стареющего монополистического капитализма не в терминах длинных кондратьевских циклов, но как две стадии упадка распространившегося в мировом масштабе исторического капитализма и возможного перехода к социализму. Кроме того, период 1914—1945 годов нельзя назвать только лишь «войной за наследство Британской империи», это также долгая война империалистических центров против пробуждающейся периферии («Востока» и «Юга»).
Первая волна пробуждения народов периферии потерпела поражение по многим причинам: как из-за присущих ей самой ограниченности и внутренних противоречий, так и благодаря успеху империализма в поиске новых способов контроля миро-системы (посредством усиления контроля над технологическими изобретениями и доступа к ресурсам планеты; через упрочение господствующего положения в мировой финансовой системе, сфере коммуникационных и информационных технологий; благодаря монополии на оружие массового уничтожения).
Несмотря на это, второй длительный кризис капитализма начался в 1970-е годы, ровно через сто лет после первого. Реакция капитала на этот кризис была точно такой же, как и на предыдущий: усиление концентрации (которая породила глобальный монополистический капитализм), глобализация («либеральная») и финансиализация. Но триумф нового коллективного империализма «Триады»[4] (вторая «прекрасная эпоха» 1990—2008 годов, напоминавшая первую 1890—1914 годов) был кратким. За ним пришла новая эпоха хаоса, войн и революций. В ситуации уже начавшейся второй волны пробуждения наций периферии у коллективного империализма «Триады» не остаётся иной возможности сохранить свои ведущие позиции в мире иначе, как посредством установления военного контроля над всей планетой. Указывая на первостепенную важность достижения этой стратегической цели, Вашингтон демонстрирует прекрасное понимание ключевых проблем и определяющих фронтов противостояния нашей эпохи; стоит сравнить это с наивностью, присущей западному «альтерглобализму».
Ленин называл империализм монополий «высшей стадией капитализма». По-моему, империализм следует определять как «перманентную фазу капитализма» в том смысле, что распространившийся в мировом масштабе исторический капитализм сам был порождён и никогда не прекращал воспроизводить и углублять поляризацию между центром и периферией. Первая волна создания монополий в конце XIX века, безусловно, вызвала качественные изменения в фундаментальных структурах капиталистического способа производства. Из этого Ленин делал вывод, что насущной необходимостью становится совершение социалистической революции, а Роза Люксембург полагала, что единственная альтернатива ныне — это «социализм или варварство». Однако Ленин слишком оптимистично оценивал разрушительное воздействие империалистической ренты и связанного с ней перемещения революций с «Запада» (центра) на «Восток» (периферию).
Вторая волна концентрации капитала, имевшая место в последней трети XX века, дала начало второму качественному изменению системы: появлению того, что я назвал «глобальными монополиями». С этого момента они, глобальные монополии, не просто занимали командные высоты современной экономики, но также установили прямой контроль над всей производственной системой. Мелкие и средние предприятия (и даже крупные, но не входящие в монополии), например, сельскохозяйственные, были буквально экспроприированы, сведены до статуса субподрядчиков и поставлены под всеохватывающий жёсткий контроль монополий.
На этой высшей стадии централизации капитала его связь со своим органическим телом — буржуазией — была разорвана. Это крайне важное изменение: историческая буржуазия, состоявшая из национально укоренённых семей, уступила дорогу анонимной олигархии/плутократии, контролирующей монополии вне зависимости от распылённости права собственности на их капитал. Разнообразие финансовых операций, изобретенных за последние десятилетия, красноречиво говорит о высшей форме отчуждения: современные биржевые спекулянты могут торговать даже тем, чем они никогда и не владели, сводя статус собственника до чего-то смехотворного. Исчезла функция общественного производительного труда. Высокая степень отчуждения уже привела к убеждению в продуктивности силы денег («денежка дорожку прокладывает»). Теперь отчуждение достигло новых высот и измерений: уже время («время — деньги») в одиночку способно «производить прибыль». Класс новой буржуазии, являющийся продуктом требований воспроизводства существующей системы, был сведен до статуса «оплачиваемых служащих» (также, в сущности, социально незащищённых) даже в тех случаях, когда они, как члены верхнего слоя среднего класса, имеют привилегию получать очень хорошее вознаграждение за свою «работу»[5].
Учитывая это, не очевидно ли, что капитализм отжил своё? И что не может быть иного ответа на вызов современности: монополии должны быть национализированы. Это первый, неизбежный шаг к возможности обобществления их управления трудящимися и гражданами. Только это откроет дорогу на долгом пути к социализму. Кроме того, лишь это сделает возможным появление новой макроэкономики, которая восстановит реальное пространство деятельности мелких и средних предприятий. Если этого не будет сделано, господствующая логика абстрактного капитала приведёт к вырождению демократии и цивилизации в мировом масштабе и завершится становлением «глобального апартхейда».
В своей интерпретации исторического капитализма я обращаю внимание на мировую поляризацию (противостояние между центром и периферией), вызванную исторической формой накопления капитала, что идёт вразрез с представлениями о «социалистической революции» (и, более широко, перехода к социализму), сформулированными в историческом марксизме. Далеко не очевидно, что «революция» (или переход) будет основываться на этом историческом понимании (как, собственно, и стратегии борьбы за преодоление капитализма).
Надо признать, что наиболее важные социальные и политические битвы XX века велись не столько против капитализма, сколько против империалистических черт реально существующего капитализма. Таким образом, проблема состоит в том, поставит ли перенос центра тяжести борьбы — если уж не обязательно (и тем более не «автоматически»), то хотя бы потенциально — под вопрос само существование капитализма.
1. Маркс связывал радикальность («научность») в анализе реальности с социальным и политическим действием (классовой борьбой в самом широком смысле этого слова), нацеленным на «изменение мира».
Суть анализа, то есть вскрытие реального источника прибавочной стоимости, извлекаемой за счёт эксплуатации общественного труда капиталом — незаменимая часть этой борьбы. Отказ от этого радикального и фундаментального вклада Маркса неизбежно приведёт к двойному поражению.
Во-первых, этот отказ сводит анализ действительности к одной лишь внешней стороне проблемы; подобный подход ограничен своей подчиненностью логике товарного отчуждения, порожденного системой. Тем же образом он нивелирует эффективность стратегий борьбы за изменение мира (не выходящее за существующие рамки отчуждения), «научные» претензии которых не имеют реальной основы.
Тем не менее, совершенно недостаточно просто цепляться за Марксов анализ. И не только потому, что сама «реальность» находится в движении, и всегда есть нечто «новое», что необходимо учитывать в произошедшем — со времён Маркса — развитии критики существующего порядка вещей. Но ещё и потому — и это более важно, — что предложенный Марксом в «Капитале» анализ не был завершён. В шестом томе этой работы — который так и не увидел свет, — Маркс предполагал обратиться к проблематике капитализма в международном масштабе. Закончить этот анализ выпало другим, поэтому я позволил себе сформулировать «закон глобальной стоимости», полностью восстанавливающий значение неравномерного развития (как результата поляризации между центром и периферией), неотделимого от экспансии исторического капитализма в мировом масштабе. Таким образом «империалистическая рента» оказывалась включена в общий процесс производства, обращения капитала и распределения прибавочной стоимости. Эта рента — источник проблемы: она не только объясняет, почему борьба за социализм в империалистическом центре заглохла, но и подчёркивает антиимпериалистическую направленность борьбы на периферии против системы капиталистической/империалистической глобализации.
Не стану здесь дискутировать о том, как следует трактовать тексты Маркса по этому вопросу. Маркс, невероятно проницательный и наблюдательнейший мыслитель из всех когда-либо живших, несомненно, понимал всю серьёзность этого вопроса. Об этом свидетельствуют его замечания относительно катастрофических последствий распространения среди английского рабочего класса шовинистических настроений в связи с колониальной эксплуатацией Ирландии. Поэтому для Маркса не было неожиданностью, что первая социалистическая революция произошла во Франции — менее развитой в экономическом плане, чем Англия, но более развитой по уровню политического сознания. Вместе с Энгельсом он также возлагал надежды на то, что «отсталость» Германии будет способствовать воплощению в жизнь новой формы развития, соединяющей в своих двух этапах революцию буржуазную и революцию социалистическую.
Ленин пошёл ещё дальше. Он отметил качественное изменение, порождённое переходом к монополистическому капитализму, и сделал из этого очевидный вывод: капитализм перестал быть необходимым прогрессивным этапом в истории человечества и стал «загнивающим» (термин Ленина), иными словами, он стал «устаревшим», «отжившим» (мои термины), что ставит во главу угла проблему перехода — одновременно необходимого и возможного — к социализму. Благодаря этому анализу Ленин осмыслил и воплотил в жизнь революцию, которая началась на периферии (Россия — «слабое звено»). Затем, с крушением надежд на революцию в Европе, он замыслил перенести «революцию» на «Восток», туда, где появилась возможность соединить антиимпериалистическую освободительную борьбу и борьбу против капитализма.
Но лишь позднее Мао Цзэ-дун четко сформулировал сложную и противоречивую природу проблем перехода к социализму в этих условиях.
2. «Марксизм» (или, точнее, исторический марксизм) столкнулся с новым вызовом, не существовавшим для самого дальновидного политического сознания XIX века, однако поставленным во весь рост переходом инициативы по изменению мира к народам, нациям и государствам периферии.
Империалистическая рента не «только» приносила выгоду монополиями господствующего центра (в виде сверхприбылей), но также стала основой всего общественного воспроизводства, несмотря на его (общества) очевидную классовую структуру и эксплуатацию трудящихся. То, что так убедительно исследовал Перри Андерсон — «западный марксизм», который он назвал «продуктом поражения» (отказа от социалистической перспективы), — берёт начало из этого источника. Этот «марксизм» приговорил себя отречением от «изменения мира» в пользу «академической» рефлексии, не имеющей политического значения. Либеральный дрейф социал-демократии и её смыкание с североамериканской идеологией «консенсуса» и с атлантизмом, обслуживающим империалистическое господство в мире — таковы последствия этого шага.
«Иной мир» (весьма странная фраза по отношению к миру, находящемуся на долгом пути к социализму), очевидно, невозможен без решения проблем народов периферии — 80 % населения Земли! «Изменить мир» — это изменить условия жизни подавляющего большинства населения планеты. Следовательно, марксизм, который посредством изучения реального мира даёт максимальную эффективность силам, действующим по его изменению, с необходимостью приобретает ключевое и определяющее значение в «третьем мире» (Африка, Азия, Латинская Америка). Каким же образом это значение помогает изучать действительность и формулировать стратегии эффективных действий?
3. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо отталкиваться от действительности.
Следовательно, я предлагаю проанализировать превращение империалистского монополистического капитализма («устаревшего») в глобальный монополистический капитализм (ещё дальше продвинувшегося по пути умирания). Это качественное изменение стало ответом на начавшийся в 1970-е годы и до сих пор не разрешившийся второй длительный кризис системы. Из этого анализа можно сделать два главных вывода. Во-первых, в ответ на индустриализацию периферии (ставшую результатом побед первой волны «пробуждения» этих стран), империалистическая система превратилась в коллективный империализм «Триады» (США, Европа и Япония). Одновременно с этим новый империализм начал применять другие методы контроля над миро-системой. Они были нацелены на установление военного контроля над планетой и её ресурсами, защиту эксклюзивного доступа к технологиям со стороны олигополий и контроль над мировыми финансами. Во-вторых, изменение классовой структуры современного капитализма сопровождалось появлением единолично господствующей олигархии, превращением «среднего класса» — и особенно его верхней страты — в наёмную обслугу этой олигархии и раздробление подчинённых классов.
«Западный марксизм» проигнорировал это важное изменение, вытекающее из формирования глобального монополистического капитализма. Западные новые левые интеллектуалы отказались признать важное воздействие концентрации олигополий, господствующих теперь над всей системой производства: над политической, социальной, культурной и идеологической сферами жизни общества. Выкинув из своего лексикона понятие «социализм» (тем более, «коммунизм»), они более не считают экспроприацию экспроприаторов необходимой и готовы говорить лишь о возможности «иного капитализма» — с человеческим лицом. Деградация всех этих «пост-» дискурсов (постмодернизма, постмарксизма и т.д.) — неизбежный результат. Негри, к примеру, не говорит ни слова об этой важнейшей перемене, ставшей архимедовой точкой проблем нашего времени.
Новояз всех этих бредней сумасшедшего является иллюзорным воображаемым, не имеющим ничего общего с действительностью. Во французском «le peuple» (или «les classes populaires»), как и в испанском («el pueblo» и «las clases populares») не является синонимом понятия «tout le monde» (все), но относится к подчинённым и эксплуатируемым классам и подчеркивает их разнообразие (по их отношению к капиталу), помогая таким образом создавать конкретные и эффективные стратегии, способные стать движущими силами преобразований. Напротив, английский аналог (people) не имеет этого значения, будучи синонимом [французскому] «gens» (все) и испанского «la gente». Новояз игнорирует содержание этих понятий (присутствующее в марксизме) во французском (и испанском языке) и заменяет их расплывчатыми понятиями, как, например, «множество» у Негри. Подобное понятие ничего не дает, но многое отнимает. Черпающее свою декларируемую аналитическую силу из апелляции к тому, что им пользовался Спиноза, живший во времена и в условиях, не имеющих ничего общего с современными нам, оно есть ничто иное как «философский шлак».
Игнорируя империалистический характер господства глобальных монополий, политическая мысль западных новых левых подменяет его пустым означающим «Империя» (Негри). Кажется, нет ничего более далёкого от осознания империалистической ренты (без которого невозможно понять ни механизмы социального воспроизводства, ни проблемы, которые он порождает), чем подобный западоцентризм.
4. В противовес этому, Мао Цзэ-дун предложил одновременно и подлинно революционный, и «реалистический» (научный, чёткий) подход к понятиям, в которых следует рассматривать вызовы современности и формулировать эффективные стратегии для успешного движения на долгом пути к социализму. Для этого он выделяет и объединяет три составляющие части действительности: народы, нации и государства[6].
Народ (народные классы) «хочет революции». Следовательно, из различных подчинённых и эксплуатируемых классов можно сформировать блок-гегемон, противостоящий тому блоку, который воспроизводит систему господства империалистического капитализма, — то есть компрадорскому блоку-гегемону и обслуживающему его государству.
Упоминание нации связано с тем, что империалистическое господство отрицает достоинство «наций» (называйте это как угодно), исторически сложившихся в обществах периферии. Во имя «вестернизации» и тому подобного хлама это господство систематически уничтожает всё то, что придавало нациям их неповторимость. Поэтому освобождение народов неотделимо от освобождения наций, к которым они принадлежат. По этой причине маоизм расширил короткий девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» до «Пролетарии всех стран и угнетаемые народы, соединяйтесь!». «Стремление наций к освобождению» следует рассматривать как подспорье для освободительной борьбы народов, а не противоречащее ей явление. Освобождение означает не возвращение прошлого — иллюзия, связанная с культурным традиционализмом, — но создание будущего, основанного на радикальном переосмыслении исторического наследия нации, а не на искусственном импорте ложной «современности». Наследуемая и подверженная изменениям культура — в противовес обычной расплывчатой трактовке «культуры» («традиционные религии» и прочее), которая не имеет смысла, поскольку культура не является чем-то исторически неизменным, — понимается здесь как политическая культура.
Государство упомянуто в связи с необходимостью подчеркнуть автономию власти по отношению к блоку-гегемону, на чём зиждется её (власти) легитимность, даже если это государство является народным и национальным. Эта автономия будет существовать, пока существует государство, иными словами, на протяжении всего долгого периода перехода к коммунизму. Лишь по его завершению мы сможем говорить о «безгосударственном обществе» — не раньше. Не только потому, что народные и национальные завоевания должны быть защищены от перманентной опасности со стороны империализма, который продолжает господствовать в мире, но и из-за того — и это, возможно, важнее, — что «длительный процесс преобразований» также требует «развития производительных сил». Иными словами, того, что не позволяет сделать странам периферии империализм: уничтожить наследие мировой поляризации, тесно связанной с экспансией исторического капитализма. Данная программа не предлагает «догнать» и сымитировать капитализм центра; участие в вечной «погоне» бессмысленно и чрезмерно расточительно. Следовательно, нужна иная концепция «модернизации/индустриализации», основанная на подлинном участии народных классов в её осуществлении и несущая немедленные выгоды для этих классов на каждой стадии своего развития. Мао Цзэ-дун отверг господствовавшее представление, по которому народы обречены бесконечно ждать, пока развитие производительных сил не создаст условия «неизбежного» перехода к социализму. Он указал на необходимость с самого начала развивать эти силы с перспективой на построение социализма. Государственная власть, таким образом, находится в центре конфликта между противостоящими друг другу требованиями «развития» и «социализма».
«Государства хотят независимости». Мао Цзэ-дун понимал это двояко: независимость (наивысшая форма автономии) в отношении народных классов и независимость от давления капиталистической миро-системы. «Буржуазия» (иначе говоря, правящий класс, занимающий командные высоты в государственном аппарате, чьи стремления постоянно склоняются в сторону буржуазной эволюции) выступает одновременно и как национальная, и как компрадорская. Если обстоятельства позволяют ей увеличить свою автономность по отношению к господствующему империализму, то она встаёт на путь «защиты национальных интересов». Но если обстоятельства этого не позволяют, она предпочтёт «компрадорское» подчинение требованиям империализма. «Новому правящему классу» (или «правящей группе») не удастся избежать подобной двойственности, даже если он будет опираться на народный блок, поскольку «буржуазные» тенденции, пусть и частично, но всё же продолжат воспроизводиться.
Правильное соединение этих трёх элементов реальности — залог успеха на долгом пути перехода к социализму. Важно соединить взаимодополняющие народные завоевания, национальное освобождение и достижение государственной власти. Однако если позволить развиться противоречиям между народом и государством, любые достижения в итоге могут быть обречены.
Упор лишь на один из этих элементов и отказ от поиска путей соединения его с другими грозит тупиком. Представление, будто «люди» — это единственное, с чем нужно считаться, и тезис о «движении», способном изменить мир без прихода к власти, мягко говоря, наивны. То же самое можно сказать о национальном освобождении «любой ценой», понимаемом как независимость от социальной сущности блока-гегемона, что ведет лишь к иллюзиям культурного традиционализма (политические ислам, индуизм и буддизм — вот его примеры). Так же и власть, выступающая «в интересах» народа, но без его участия, ведёт к автократии и кристаллизации новой буржуазии. Путь, проделанный советским режимом — от «капитализма без капиталистов» (государственного капитализма[7]) к «капитализму с капиталистами», — один из наиболее трагических примеров эволюции подобного рода.
Поскольку ни народы, ни нации, ни государства периферии не могут нормально существовать в империалистической системе, «Юг» представляет собой «штормовую зону» перманентных восстаний и бунтов. И с 1917 года течение истории главным образом складывалось из этих восстаний и независимых начинаний (в смысле независимости от тенденций, которые господствовали в империалистической системе) народов, наций и государств периферии. Именно эти начинания, несмотря на их ограниченность и противоречивость, несли с собой важнейшие изменения современного мира, значительно перевешивая сопровождавшие их прогресс производительных сил и относительно лёгкую социальную реструктуризацию в центре системы.
Сейчас на подъёме вторая волна независимых начинаний стран «Юга». «Развивающиеся» и прочие страны, как и их народы, борются с методами, которыми коллективный империализм «Триады» стремится увековечить свое господство. Военные интервенции Вашингтона и его приспешников по НАТО начинают буксовать. Мировая финансовая система распадается, и ей на смену приходят автономные региональные системы. Рушится технологическая монополия олигополий. На первый план выдвигается возвращение контроля над природными ресурсами. На политическую сцену выходят андские нации — жертвы внутреннего колониализма, сменившего колониализм иностранный. Массовые организации и борющиеся леворадикальные партии либо уже нанесли поражение либеральным программам (в Латинской Америке), либо вот-вот такое поражение нанесут. Все эти начинания, в первую очередь антиимпериалистические, имеют потенциал, столь необходимый для начала долгого перехода к социализму.
Длительный упадок отжившего капитализма/империализма и долгий переход к социализму — вот две взаимоисключающие альтернативы. Упадок капитализма не влечёт за собой автоматического продвижения по пути к социализму; напротив (и логика капитала здесь неумолима), это путь к варварству — «глобальному апартхейду», как я это называю. В то же время этот упадок создаёт благоприятные условия для начала долгого перехода к социализму.
Как связаны эти две перспективы? Рождающийся «иной мир» всегда противоречив: он несёт с собой как худшее, так и лучшее из «возможного» (пока история вершится, её законы до конца не известны). Первая волна начинаний народов, наций и государств периферии разворачивалась на протяжении XX века, примерно до 1980-х годов. Любой её анализ имеет смысл только в свете рассмотрения взаимодополнения и конфликта между тремя её основополагающими элементами. Вторая волна поднимается сейчас. Будет ли она мощнее? Поднимется ли выше предыдущей?
Господствующая в современной капиталистической системе олигархия пытается восстановить систему в том виде, в котором та находилась до кризиса 2008 года. Для этого и предпринимаются попытки объединить людей вокруг «консенсуса», который бы не позволил бросить вызов существующей власти. Поэтому правящие классы готовы к риторическим уступкам, скажем, относительно экологических проблем (в особенности по поводу климата), с готовностью перекрашивают своё господство в «зелёный цвет» и даже намекают, что предпримут социальные («война с бедностью») и политические («качественное управление») реформы.
Участие в этой игре и стремление убедить людей в необходимости прийти к «консенсусу» — пусть даже сформулированному в наиболее привлекательном виде — обречено на неудачу. Хуже того, это лишь продлит век смертельно опасных иллюзий. На самом деле, ответ на вызов современности требует прежде всего изменения властных отношений в пользу трудящихся и, на международном уровне, в пользу народов периферии. А пока же нет конца и края списку конференций ООН и других организаций, которые заканчиваются ничем — впрочем, этого и следовало ожидать.
История доказала, что это — требование необходимости. Ответ на первый длительный кризис старого капитализма в 1914—1950 годы выражался в сопротивлении народов периферии господству империалистических держав и, в определенной степени, в улучшении положения народных классов в [капиталистическом] центре. Это заложило основу трёх систем послевоенного[8] мира: реально существующего социализма[9], «бандунгских» национальных и народных режимов и социал-демократического компромисса в странах «Севера», ставшего возможным лишь благодаря значительным успехам независимых начинаний народов периферии.
В 2008 году второй длительный кризис капитализма вошел в новую стадию. Жестокие международные конфликты уже разгорелись и перешли в открытую фазу. Однако бросят ли они антиимпериалистический вызов господству глобальных монополий? Сумеют ли они соединиться с социальной борьбой против политики жестокой экономии, навязываемой господствующими классами в ответ на кризис? Иными словами, смогут ли народы противопоставить стратегии властей предержащих по «выходу из кризиса» стратегию «выхода из капитализма в кризисе»?
Обслуживающие власть идеологи посвящают свои усилия описанию «мира после кризиса»; ЦРУ не способно предложить ничего иного, кроме восстановления системы с более тесной интеграцией «развивающихся рынков» в либеральную глобальную систему, в ущерб скорее Европе, чем США. Они не понимают, что углубляющийся кризис нельзя «преодолеть» иначе как путем жестоких международных и социальных конфликтов, исход которых не предрешён: он может привести к лучшему (начало пути к социализму), но может и к худшему (глобальный апартхейд).
Политическая радикализация социальной борьбы — необходимое условие для преодоления её внутренней разобщённости и исключительно оборонительной стратегии («защиты существующих завоеваний»). Только радикализация даст возможность определить ключевые задачи долгого пути к социализму. Лишь она позволит «движениям» обрести реальную власть (именно что «обрести права и расширить сферу их применения» — лучше и не скажешь).
Подобное расширение возможностей движений предполагает создание определенных макрополитических и макроэкономических условий, которые одни только и дадут жизнеспособность конкретным проектам этих движений. Как же создать эти условия? Здесь мы подходим к центральному вопросу — вопросу о государственной власти. Окажется ли обновленное государство, подлинно народное и демократическое, способным проводить эффективную политику в условиях глобализации современного мира? За поспешно данным левыми отрицательным ответом последовали призывы к установлению — в качестве исходного условия начала политических преобразований в мире — минимального консенсуса на международном уровне в обход государства. Однако и сам ответ, и выводы из него продемонстрировали свою бесплодность. Единственный возможный путь — это развитие на национальном уровне при поддержке движений на региональном уровне. Такое развитие должно иметь своей целью в первую очередь демонтаж мировой системы («отсоединение» от неё), а потому уже её восстановление, исходя из новых общественных отношений, с перспективой на преодоление капитализма. Это верно как для стран «Юга», где этот процесс уже начался (в Азии и Латинской Америке), так и для стран «Севера». Но, увы, необходимость демонтажа европейских институтов (в том числе евро) всё ещё не осознана даже тамошними радикальными левыми.
Границы, в которые упёрлась первая волна пробуждения «Юга» в XX веке, и произведённое ею обострение противоречий, лишили эту волну сил. Помножьте это на перманентную враждебность со стороны стран империалистического центра, в пределе доходящую до открытой войны, которая, и это следуют отметить, пользовалась поддержкой — или по крайней мере принималась как данность — «народами Севера».
Империалистическая рента, конечно, занимала не последнее место среди причин отказа этих народов от интернационализма. Коммунистическое меньшинство в странах метрополии, занимавшее иную позицию, не смогло выстроить вокруг себя эффективный альтернативный блок. Массовый переход социалистических партий в «антикоммунистический» лагерь способствовал успеху капиталистического блока стран-империалистов. Эти партии не получили никакого «вознаграждения», поскольку вслед за упадком первой волны сопротивления в XX веке монополистический капитал избавился от ставшего ненужным альянса. Однако они не извлекли никакого урока из своего поражения: вместо радикализации они избрали капитуляцию, дрейфуя в сторону «социал-либерализма». Вряд ли можно найти более красноречивое доказательство решающей роли империалистической ренты в общественном воспроизводстве стран «Севера». Их вторая капитуляция оказалась уже не трагедией, а фарсом.
Это поражение интернационализма обусловило в том числе автократический дрейф социалистических экспериментов прошлого века. Широчайшее распространение демократических практик в ходе Русской и Китайской революций легко опровергает крайне примитивное суждение, будто эти страны еще не «созрели» для демократии. Враждебность империалистических стран, имевшая поддержку со стороны их населения, весьма способствовала усложнению и без того тернистого пути демократического социализма в крайне неблагоприятных условиях, отягчённых наследием периферийного капитализма.
Вторая волна пробуждения народов, наций и государств периферии в XXI веке поднимается в условиях, которые не только не лучше, но, наоборот, куда хуже. «Консенсус», навязанный североамериканской идеологией (означающий подчинение всевластью глобальных капиталистических монополий); повсеместное принятие «президентских» политических режимов, которые сводят на нет эффективность протестного потенциала демократии; безудержное прославление бессмысленного и манипулятивного индивидуализма и связанного с ним неравенства; сбор подчинённых в рамках НАТО стран под вашингтонские знамёна — всё это быстро прогрессирует в Европейском Союзе, который едва ли может остаться в этих условиях тем, чем сейчас является — одним из столпов империалистической глобализации.
Развал этого милитаристского проекта в данной ситуации становится важнейшим предварительным условием победы второй волны освобождения народов, наций и государств трёх континентов. Пока это не случилось, перспективы освободительной борьбы туманны. Не следует исключать возможность повторения XX века, хотя условия нашего времени значительно отличаются от ситуации минувшего века.
Не стоит, однако, забывать и то, что описанный трагический сценарий вовсе не является единственно возможным. Наступление капитала на трудящихся теперь происходит и в самом сердце системы. Это является доказательством простой истины: капитал, нанеся народам периферии поражение и развязав себе тем самым руки, следующим шагом переходит во фронтальное наступление на позиции трудящихся в центре системы. А это в свою очередь может перенести радикализацию борьбы из области желаемого в материальную действительность. Наследие европейской политической культуры — весьма отличной от политической культуры США — ещё не полностью забытое, должно способствовать возрождению интернационалистского сознания, отвечающего требованиями момента: его (интернационалистского сознания) глобализации. И всё же с этого пути не исчезнет препятствие в виде империалистической ренты, поскольку она представляет собой не только основной источник сверхприбылей монополий, но также обуславливает общественное воспроизводство в целом.
Памятуя о приверженности этих народов существующей представительной демократии, политический вес среднего класса может весьма серьёзно ограничить потенциальные масштабы радикализации социальной борьбы. Потому, вероятнее всего, как и в прошлом столетии, на первый план опять выйдет борьба на «Юге», в «третьем мире». Завоёванные в этом регионе победы очень скоро должны показать свою ощутимость и существенно ограничить размер империалистической ренты, что позволит народам «Севера» — в частности, европейцам — быстрее понять всю ошибочность расчётов на подчинение всего мира требованиям мировых империалистических монополий. А леворадикальные идеологические и политические силы займут своё место в великом освободительном движении, построенном на солидарности народов и трудящихся.
Борьба в сфере идеологии и культуры за подобное возрождение, которую можно кратко выразить в виде стратегической задачи построения Пятого Интернационала трудящихся и народов, имеет здесь решающее значение.
Комментарии
[1] В других своих работах Амин подобные революции (Русскую, Китайскую) именует «антикапиталистическими», что представляется более верным, как и формулировка «начало пути к социализму», используемая в этой статье. Определение «антикапиталистические» подчёркивает сознательное стремление к уничтожению капитализма, которое присуще этим революциям. В то же время, они не являются социалистическими, поскольку не устанавливают обещанный новый общественно-экономический строй (социализм/коммунизм), а лишь создают отделенную от загнивающего капитализма систему («отсоединение» в терминах самого Амина), в рамках которой только и могут созреть предпосылки для возникновения нового, здорового общества. Лишь после (и в случае) его становления и развития будет осуществлен переход к социализму. Ошибочно думать, что этот переход будет проходить в тех же формах, что и победоносные буржуазные революции — то есть в форме открытого классового столкновения. Социализм — это общество бесклассовое, поэтому его начало нельзя отсчитывать от столь явного проявления классового антагонизма. Подробнее см.: Тарасов А. Суперэтатизм и социализм. К постановке проблемы.
[2] См. Гобсон Дж. Империализм. 1927, 2010, 2012; Гильфердинг Р. Финансовый капитал. Новейшая фаза в развитии капитализма. 1912, 1918, 1922, 1924, 1925, 1931, 1959, 2011; Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализм (популярный очерк) // В.И. Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 27. 1969.
[3] То есть движение неприсоединения. По названию города в Индонезии, где в 1955 году прошла конференция 29 стран Азии и Африки, на которой были провозглашены принципы мирного сосуществования на основе антиимпериализма и антиколониализма.
[4] Под «Триадой» подразумеваются Европа, США и Япония.
[5] Хотя Амин и говорит о социальной незащищенности представителей «класса новой буржуазии», он не является сторонником идеи революционности «среднего класса». Напротив, он считает, что политические предпочтения «среднего класса» враждебны радикальной социальной борьбе.
[6] Эти идеи Мао важны для Амина как пример использования всех возможностей в целях «отсоединения» от капиталистической системы.
[7] Мы не согласны с определением советского строя как «государственного капитализма» (см.: Тарасов А. Суперэтатизм и социализм. К постановке проблемы).
[8] Имеется в виду Вторая мировая война.
[9] «Реально существующим социализмом» С. Амин называет в ряде своих текстов советскую систему. В других текстах он именует ее «советизмом». В третьих — «государственным капитализмом», в четвертых — «капитализмом без капиталистов». Все это свидетельствует об определенной растерянности автора перед необходимостью дать характеристику советскому строю. Мы придерживаемся позиции, согласно которой этот строй является суперэтатизмом — строем, парным капитализму в рамках единого индустриального способа производства. См. комментарий 1.
Опубликовано в книге: Demba Moussa Dembélé. Samir Amin: Intellectuel organique au service de l’émancipation du Sud. Dakar, CODESRIA, 2011.
Перевод на английский опубликован в журнале «Monthly Review», February 2011, Volume 62, Number 9.
Перевод с английского Романа Водченко под редакцией Евгения Лискина и Романа Тисы. Сверено с французским оригиналом.
Комментарии Романа Водченко.
Самир Амин (р. 1931) — египетский левый экономист и политолог, представитель школ мир-системного анализа и «теории зависимого развития».
