Джампьеро Мугини

Их страна умерла 11 сентября

Разговоры беженцев^[1]: гнев и скорбь

Карта крупнейших концлагерей Чили. Из газеты «Вархайт» (Западный Берлин)

«Спустя сорок восемь часов мы поняли, что переворот действительно свершился». — «Меня поставили перед стеной и открыли огонь. Винтовки были заряжены холостыми патронами… они хотели, чтобы я заговорил».

Они — чилийцы. Они из этой странной страны, такой длинной, по их словам, как если бы это была Европа, начинавшаяся в Осло, а заканчивавшаяся в середине Сахары. Все они укрылись в итальянском посольстве. Кто — через несколько дней после переворота, кто — спустя много месяцев («Пока я был на свободе, я по максимуму участвовал в сопротивлении. Нет, потом я не думал выйти и вернуться к борьбе»), перебравшись через стену, воспользовавшись сменой караула или хитростью молодых товарищей, иначе караульные обязательно спустили бы курок[2]. Не без сожаления: «Потому что другие остались там, их продолжают уничтожать, и я чувствую себя в какой-то степени за это ответственной, потому что я была руководителем». Из 120 человек, оказавшихся в итальянском посольстве, сорок получили пропуск на выезд, другие 40 уже готовились к отъезду, над оставшимися 40 висел дамоклов меч отказа в пропуске. Автобус, который отвез их из посольства в аэропорт, затратил на это немногим менее часа. Из окон они видели последние образы своей страны, поднятые — порой украдкой, порой открыто — в знак приветствия кулаки. В аэропорту были родственники. Офицер сухо предупредил: «Если будете подавать знаки вашим родственникам, не уедете».

Самолет доставил их в Европу, в Рим, через 28 часов полета.

В зале гостиницы, которая их приютила, они сидели по порядку, один за другим. Со мной рядом была переводчица, моя аргентинская подруга, натянутая как струна. Я в огромном смущении, охватывающем меня всегда, когда передо мной изгнанники — испанцы ли, португальцы или чехословаки. Их лица, их интонации — они как бы вырублены в моей памяти сицилийца — четко очерченные профили, средний рост, строгая простота. Патрисио, 28 лет, профсоюзник. Панчо, 30 лет, служащий самого большого в мире комбината по производству меди. Ренато, 25 лет, строительный рабочий. Серхио, 28 лет, профсоюзник из Сантьяго. Лагос, студент Государственного технического университета, 24 года. Симон, 21 год, студент инженерного факультета. Омар, 44 года, гражданский инженер из Сантьяго. Лина, 27 лет, учительница. Хайме, 25 лет, студент факультета торгового оборудования. И немного в стороне — другие. Среди них один, в течение четырех лет участвовавший в боливийской герилье.

Они говорят медленно, никто не пытается привлечь внимание к собственной истории, несколько раз, отвечая на вопрос, они спрашивают: «лично я?», то есть: лично мое мнение вас интересует? Я обращаюсь к ним на «вы», потому что «ты» в этих условиях кажется мне риторическим и неуместным[3].

На улицах Сантьяго после переворота

Но это отнюдь не безличный хор. Я понимаю по взглядам, паузам, по тем или иным оттенкам интонации в их политическом лексиконе, что они расходятся в анализе причин произошедшего и в представлениях о методах сопротивления. Политическая борьба — это не ясли c волхвами и младенцем Иисусом, тут «каждый на своем месте». Только пять процентов чилийцев — на стороне хунты, говорит один. В моем квартале при известии о перевороте мелкая буржуазия стала чокаться бокалами с вином и танцевать, говорит другая. Кое-кто, только услышав упоминание о чилийских христианских демократах, укоризненно качает головой. Другой говорит, что на его фабрике из 1000 уволенных 150 принадлежали к партии христианских демократов; что демохристианская молодежь высказалась за сопротивление перевороту; что рядовые демохристиане были против него. Нет, я не ненавижу ваши свободы, но это свободы капиталистических стран, а не реальные свободы, говорит один. Другой же признаёт, что все, что он знает о конкретных деталях мятежа, он прочел в итальянской прессе [в посольстве]. А Кати, самая зрелая и вдумчивая, тотчас поспешила подчеркнуть, что они нуждаются в поддержке «всех антифашистов», потому что в Чили растоптаны самые элементарные права человека. Для всех военных хороший коммунист — это мертвый коммунист, говорит один. Другой возражает, что многие военные дезертировали; что немало солдат помогали «левым» бежать; что когда один рабочий в состоянии нервного шока заявил, что готов заговорить, солдат, посмотрев ему в глаза, сказал: «Не выдавай своих товарищей».

«Когда вы узнали, что начался мятеж, вы думали, что одержите победу или потерпите поражение?» — спрашиваю я. Привожу их ответы.

«Когда в семь тридцать утра мне позвонили и сообщили о мятеже, я подумал, что это плохо кончится». «Мне позвонили друзья. Они заехали за мной на машине и мы отправились на назначенное собрание. Я всецело верил в реакцию народа. В одиннадцать тридцать мы должны были получить инструкции на этот случай. Но их не было». «Переворот не мог не победить, тут нет сомнений». «Я отправился в рабочий квартал, где вел политическую работу. Он был полностью окружен, мне не удалось даже попасть туда». «Через сорок восемь часов было ясно, что поражение полное и окончательное».

Аугусто Оливарес

Кати называет мужа, редактора «Пунто финаль»[4], в настоящее время укрывающегося в итальянском посольстве (ему трижды отказывали в пропуске), «мой товарищ» («а мне гораздо важнее, что он мой товарищ, чем мой муж»). Кати вхожа в круги, близкие к Альенде. Она сказала мне, что некоторые журналисты, верные Альенде, пытались пробраться во дворец «Ла Монеда». Но он был полностью окружен. Из близких Альенде журналистов только Аугусто Оливарес[5] показал все, на что способны южноамериканские храбрецы. Его тело, изрешеченное пулями, многие видели перед центральным входом в «Ла Монеду».

«Вы боялись?»

«Да, — отвечает Панчо, — страх — это реальная вещь. Кто говорит, что не боится, сочиняет. Дело в том, чтобы уметь противостоять ему. Кто-то боится, но все идет своим чередом».

«Когда вы решили укрыться в посольстве?»

«Я укрылась в посольстве, потому что уже в течение месяца переходила с одного места на другое. Я о многом знала и боялась заговорить под пытками, не думаю, что я суперженщина». Говорившая — хрупкая девушка из политических руководителей, не помню ее имени.

Опыт Лагоса — более сложный, если так можно выразиться. Он был схвачен и доставлен на Национальный стадион, куда до этого ходил на футбольные матчи. «Мы все здесь бывали. Иногда на игру в среднем приходило пятьдесят тысяч зрителей, теперь на важный матч приходят три тысячи». Лагос многое знает: имена, адреса. Его пытали по восемь часов в день, и жестоко. Лагос не заговорил. Его приговорили к смерти. Поставили у стены. Офицер начал считать — если не заговорит, на счет «три» будут стрелять. Лагос, который много знал, молчал. Действительно выстрелили, но холостыми. Лагос не подумал, что он мертв, нет, но был уверен, что серьезно ранен, хотя и удивлялся, что не испытывает никакой боли. Это — его подробности, он, улыбаясь, рассказал мне о них. Снова начали считать, но на этот раз так и не выстрелили. Потом его привязали к грубо отесанной колоде, подготовленной для экзекуции[6]. Пока не заговорит. Лагос молчал. Раз за разом его поднимали на орудии пытки, угрожали задушить. Лагос молчал. Всё это длилось восемь часов.

Сопротивление

«Какие воспоминания о Чили вызывают у вас наибольшую ностальгию?»

«После 11 сентября это больше не моя страна». «Вспоминаю с огромной тоской всех моих погибших товарищей, и особенно вспоминаю товарища Альенде, который знал, что должен умереть». Самым взволнованным мне кажется один фабричный активист. Он вспоминает с «большим гневом, большой мукой и огромным сожалением» многие вещи. Политическую борьбу и участвовавших в ней людей, песни, собрания, ассамблеи, «социалистическую утопию», пережитую во время правительства Альенде, молоко, бесплатно выдаваемое детям, «литературу», то есть книги, которые бесплатно распространяло правительство[7], эту безоружную народную власть с самым гуманным лицом, «товарищей», таких как Гонсало Хоркьерра, замученного до смерти невероятными пытками, — и здесь позвольте мне, вашему хроникеру, опустить описание тела товарища Гонсало Хоркьерры.

Мой блокнот исписан до конца. При прощании «вы» уступает место объятиям. Вижу пятерых детей, играющих в холле гостиницы, среди них — поразительную зареванную семилетнюю девчушку, которая смотрит на меня двумя угольно-черными глазами. Мне кажется, я понимаю: они хотели бы выйти отсюда и пойти по улице Аурелия. Но там идет дождь, несутся машины, поднимая столпы брызг.

[1] «Разговоры беженцев» — диалоги Бертольда Брехта, написанные в 1940—1941 гг. Делая отсылку к ним в подзаголовке, автор прозрачно намекает на преемственность между германским и чилийским фашизмом.

[2] Дипломатические представительства в Чили, предоставлявшие укрытие после переворота 11 сентября 1973 г., были вскоре оцеплены карабинерами и солдатами, которые хватали пытавшихся укрыться и стреляли в тех, кто перелезал на территории дипмиссий через ограды и заборы. Стреляли и по беженцам через ограды. Несколько раз солдаты тайно проникали на территории посольств и захватывали беженцев. Имело место и несколько более или менее успешных попыток ворваться в дипмиссии (в первую очередь это касалось тех стран, с которыми хунта все равно намеревалась разорвать дипломатические отношения).

[3] В левых организациях романских стран часто принято обращение на «ты», так как обращение на «вы» считается иерархическим, то есть «классово чуждым». Традиция восходит к правилам, введенным Великой французской революцией. Обратиться к чилийскому левому на «ты» значит сообщить ему, что ты тоже придерживаешься левых взглядов.

[4] «Пунто финаль» — крупнейший чилийский леворадикальный журнал. Основан в сентябре 1965 г. При Альенде занимал позиции «критической поддержки» (или, по-другому, «конструктивной критики») правительства Народного единства, предоставляя свои страницы как сторонникам Народного единства, так и его критикам слева. 11 сентября 1973 г. редакция «Пунто финаль» была разгромлена путчистами и затем сожжена вместе с ценнейшим архивом журнала. Большинство сотрудников погибло при перевороте и в годы диктатуры. В 1981—1982 гг. журнал выпускался в эмиграции, в Мексике. С 1999 г. «Пунто финаль» вновь выходит в Чили. До этого момента (с 1990 г.) в качестве определённой замены журнала выступала газета «Пунто финаль»

[5] Оливарес Бесерра Аугусто (1930—1973) — известный чилийский журналист (в том числе теле-радио-) левых взглядов. Обратил на себя внимание статьями в таких изданиях, как «Терсера» и «Кларин», и как ведущий программы на телевидении («Каналь 9»). Председатель Национальной ассоциации журналистов Чили, преподаватель Университета Чили. Один из основателей и (до 1970 г.) активных сотрудников журнала «Пунто финаль». В 1970 г. назначен Альенде генеральным директором Национального телевидения. Погиб при штурме «Ла Монеды», посмертно награжден премиями Латиноамериканской федерации журналистов и Международной организации журналистов (МОЖ).

[6] Очевидно, речь идет о самодельной дыбе.

[7] Правительство Народного единства — в рамках кампании по борьбе с неграмотностью и приобщению широких масс трудящихся к достижениям мировой культуры — бесплатно распространяло большими тиражами художественную литературу, в частности, книги П. Неруды и Г. Мистраль (как чилийцев — Нобелевских лауреатов), Л. Толстого, М. Горького, И. Эренбурга, В. Маяковского, К. Паустовского, М. Сервантеса, М. Эрнандеса, Ф. Гарсия Лорки, Х. Р. Хименеса, Х. Марти, М. А. Астуриаса, Ж. Амаду, Д. Лондона, М. Твена, Э. Хемингуэя, В. Гюго, Э. Золя, Л. Арагона, Т. Манна, Г. Манна, Л. Фейхтвангера, Э. М. Ремарка, Б. Келлермана, К. Чапека, Д. Дефо, В. Скотта, Т. Гарди, Р. Л. Стивенсона и других — всего 340 наименований 85 авторов. Была также отдельная программа по бесплатному распространению произведений классиков чилийской литературы — Х. В. Ластаррии, А. Блест Ганы, М. Латорре, В. Уйдобро и других.

Опубликовано в газете «Паэзе сера» 5 января 1974.

Перевод с итальянского Н.К. Кисовской.

Комментарии А.Н. Тарасова.

Джампьеро Мугини (р. 1941) — итальянский писатель и публицист. Родился в городе Катания, где в 1963 году стал одним из основателей и редактором киноведческого журнала «Джовани критика» (1963—1971), сицилийского леворадикального издания, которое получило национальный резонанс и оказало значительное влияние на формирование взглядов «поколения 68-го».

В 1987 году опубликовал одиозный памфлет «До свидания, товарищи», в котором отказался от левых взглядов. Начал сотрудничать в «Эуропео», затем перешёл к их конкурентам — в откровенно правый журнал «Панорама»; стал постоянным участником ряда ток-шоу и снялся в нескольких фильмах. За участие в коммерческой рекламе в 2007 году был исключён из Союза журналистов Италии. В настоящее время работает радиоведущим.