Нильс Кристи

Охранники в концлагерях

Биографические данные — отношение к заключенным

Настоящая работа представляет собой резюме социологической части исследования, посвященного бывшим охранникам концлагерей уничтожения в Северной Норвегии. Эти лагеря были учреждены немцами летом 1942 г., а их контингент составляли переправленные из Югославии заключенные.

Нильс Кристи

Некоторые из заключенных попали в лагерь вследствие своего активного участия в движении Сопротивления, другие, скорее всего, были заложниками. Похоже на то, что транспортировка этих людей в Норвегию являлась одной из составляющих режима террора против населения оккупированных областей Югославии. Начиная с лета 1942 г. до Пасхи 1943 г. концентрационные лагеря находились под непосредственным надзором и руководством немецких офицеров и солдат из частей СС, но вместе с ними в качестве рядовых охранников служили и 363 норвежца. Норвежцы проходили службу в два призыва, всего в пяти лагерях. Во всех этих лагерях заключенные содержались в ужасающих условиях. Голод, холод, болезни, жестокое обращение вплоть до убийств привели к тому, что из 2547 привезенных югославов погибло 1747, или 69 процентов. После Пасхи 1943 г. норвежцев и эсэсовцев отозвали, заключенные получили статус обычных военнопленных, право на помощь Красного Креста, и условия содержания радикально изменились.

Нас прежде всего интересовал самый тяжелый период, начиная с лета 1942 г. до Пасхи 1943 г. Большинство немецких офицеров, служивших в лагерях в это время, за жестокое обращение с пленными позднее были осуждены на смертную казнь и казнены в Югославии. Норвежских же охранников судили в Норвегии. Некоторые из них были признаны виновными в жестоком обращении и/или убийстве заключенных. Основной целью данного исследования является выяснение причин, вызвавших такое поведение среди норвежцев.

Задачи

Насколько нам известно, до сих пор не существует каких-либо эмпирических исследований, посвященных рядовым охранникам в концентрационных лагерях. Несмотря на существенный вклад, который охранники внесли в возможность уничтожения за время Второй Мировой войны 10–12 миллионов человек только на оккупированных немцами территориях — см. например, Нансен и Греве (3) о Нюрнбергском процессе, — мы располагаем весьма скромными познаниями относительно причин такого поведения. Поэтому при планировании и осуществлении исследования мы не имели возможности опираться на чей-либо чужой опыт, будь то в методологическом или в содержательном плане. В то же время постепенно мы смогли выделить основные моменты, вокруг которых позднее была сформулирована социологическая часть исследования.

1. Необходимо попытаться исследовать общие эффекты воздействия пребывания в концентрационном лагере на человека, в особенности то, что касается пребывания югославов в концлагерях на территории Северной Норвегии. Так как мы избрали социологическую постановку проблемы, нам сразу же пришлось обратиться к изучению среды, в которой действовали охранники. Только после подробного анализа этой среды имело смысл заняться анализом группы собственно норвежских охранников. Только познакомившись со средой, могли мы изучить их реакции и понять движущие мотивы их поведения.

2. Необходимо попытаться разбить охранников на две группы: плохих и нормальных с точки зрения заключенных.

3. Выяснить, существуют ли серьезные различия в биографиях отдельных представителей обеих групп.

4. Постараться выяснить, какое влияние на охранников оказывало то положение, в котором они оказались.

5. Постараться выяснить, какое мнение — и восприятие — было у охранников по отношению к заключенным.

Методы и выборка

Материал для главы 1 в общем и целом был собран путем систематического изучения существующей научной литературы по концлагерям в Германии и на оккупированной немцами территории во время Второй Мировой войны. Картину дополнили воспоминания свидетелей личного характера. В особенности нас интересовали сведения о таких последствиях пребывания в концлагере, которые были бы заметны для наблюдателей. Что касается научной литературы, мы полагаем, что рассмотрели все, могущее представлять интерес для исследования. В основном и научная литература, и воспоминания очевидцев свидетельствуют об одном и то же. Однако, по нашему мнению, ни один из авторов не дает общей картины, и поэтому было необходимо составить общий обзор по имеющемуся материалу.

Исследование влияния пребывания в концлагере на югославов проводилось на основании имеющихся документов по этим лагерям. Мы просмотрели все судебные материалы процессов против норвежских охранников, к которым нам удалось получить доступ. Мы также попытались систематизировать данные свидетельских показаний, взятых как у норвежских гражданских лиц, так и у выживших югославов. Чтобы сохранить принципиальную однородность источниковой базы в общей и специализированной частях исследования, в этих главах мы не рассматривали свидетельские показания, взятые у норвежских охранников.

Глава 2 была составлена по материалам всех судебных процессов против норвежцев, про которых нам удалось совершенно точно установить, что их судили за службу в охране концлагеря. По нашим данным, общее количество норвежских охранников составляло 363 человека, мы располагали также списками людей, по мнению властей, служивших охранниками в концлагере. В то же время, не существует общей базы индивидуальных данных по каждому охраннику, поэтому нам пришлось провести большую работу, чтобы собрать как можно больше таких данных. Всего нам удалось получить доступ к судебным материалам по процессам 247 человек, что составляет примерно 68 процентов от всех, служивших охранниками, согласно нашей оценке. По первому призыву эта цифра составляет около 79 процентов, по второму — около 57. Трудно высказать какое-либо более-менее разумное предположение относительно последствий такой неполноты данных для нашего исследования. Значительная часть не попавших в нашу базу данных охранников, по всей видимости, не были осуждены. Мы нередко натыкались на пробелы в биографиях обвиняемых, относящиеся как раз к тому времени, когда те по нашим предположениям могли служить охранниками. Однако складывается впечатление, что их просто не спрашивали, чем они занимались в указанный период, и тем самым они избежали обвинения по этой статье. Естественно, мы не могли включить такие случаи в исследование, основываясь исключительно на собственных подозрениях. Избежать обвинения по этой статье в условиях запутанного судебного процесса не требовало большого ума, однако логично было бы предположить, что избежавшие обвинения в среднем вели себя во время службы довольно пассивно и никак особо не засветились.

На основании общей базы данных по 247 охранникам для подробного изучения были отобраны две группы. В одну группу вошли все норвежские охранники, впоследствии осужденные за жестокое обращение и/или убийство во время своего пребывания в лагере, или по статье 22 Уголовного кодекса[1]. Сюда же в принципе должны быть отнесены еще четыре человека, в виновности которых не может быть никаких сомнений. Двое из них находятся в бегах, третий является душевнобольным, а дело против четвертого было закрыто по причине чрезвычайно низкого уровня умственных способностей последнего, с указанием, что в его виновности нет никаких сомнений.

По нашим подсчетам, всего в эту группу входит 47 человек. У 30 из них мы взяли интервью, пока они сидели в тюрьме. Четверо отказались сотрудничать, девять было отпущено на свободу до того, как началось исследование, или прежде чем нам удалось собрать все материалы. Мы пытались расспросить этих последних уже на свободе, однако они не были заинтересованы в сотрудничестве с нами, а некоторые вообще были труднодосягаемы, в связи с чем мы пришли к решению исключить из исследования всех девятерых. Среди охранников был также один душевнобольной и один умственно отсталый, которых мы попытались было проинтервьюировать, но безуспешно. При ссылках на сведения, полученные из документов, мы имеем в виду первоначальную группу в 47 человек. Отдельные члены исследованной группы обозначены буквой А, после которой стоит номер.

То, что нам удалось взять интервью только у 30 из 47 человек, несомненно, способствует большей отчетливости при выявлении особенностей группы. Отпущенные до начала исследования по большей части были осуждены за более легкие преступления против заключенных, чем остальные. То же самое можно сказать и о виновных, но избежавших наказания за жестокое обращение и/или убийство пленных охранников. Если им удалось избежать наказания, то скорее всего они были замешаны в не таких вопиющих преступлениях, нежели прочие.

Вторая группа, задействованная в исследовании, — это контрольная группа, включающая в себя: а) всех зарегистрированных в использованных нами документах охранников, которые были расквартированы в фюльке Оппланн[2] и на территории теперешнего Осло и б) не подвергались обвинению в жестоком обращении и/или убийстве, или предательстве, приведшем к жестокому обращению или убийству кого-либо из пленных, и которые в) в момент исследования не несли наказания за свое поведение в военное время.

Всего по нашим подсчетам эта группа составляет 50 человек. Нам удалось выяснить адрес и провести индивидуальные беседы с 33 из них. Трое отказались сотрудничать. В случае, когда мы ссылаемся на данные документов, в качестве контрольной группы мы будем подразумевать первоначальную группу из 50 человек. Во всех остальных случаях мы опираемся на сведения, полученные от проинтервьюированных 33 человек. Отдельные члены этой группы обозначены буквой В, после которой стоит номер.

Существует много причин, повлиявших на столь высокую — 20 человек — степень отсева из контрольной группы. Это и недостаточность или ошибочность данных гражданского регистра, и отлучки искомых персон из места проживания, и переезды, и наконец, то, что наше собственное расследование относительно выяснения местонахождения бывших охранников настолько затянулось, что интервьюирование и обработку данных пришлось проводить параллельно. В итоге некоторых из этих двадцати нам удалось обнаружить только тогда, когда из практических соображений мы были вынуждены завершить интервьюирование.

Хотя бы многообразие причин невключения в исследование этих 20 человек может послужить гарантией того, что ни к каким принципиальным нарушениям репрезентативности в составе контрольной группы их отсутствие привести не могло. С другой стороны, нельзя не признать, что эти неучтенные 20 человек представляют собой серьезную возможность для ложной интерпретации, полностью исключить которую мы не в состоянии. Разделение по фюльке, выбранное нами из практических соображений, несомненно, имеет смысл, но в то же время идеальным считаться не может. С другой стороны, мы можем достаточно уверенно утверждать, что никто из виновных в жестоком обращении и/или убийстве в контрольную группу не попал. Требование, что никому из членов контрольной группы не может быть даже предъявлено обвинение, дает нам еще большую надежность, чем судебные правила, согласно которым любые сомнения истолковываются в пользу подозреваемого.

Несмотря на то, что условия отбора этих групп нельзя назвать идеальными, по нашему мнению, итоговый результат вполне выдерживает критику. Мы абсолютно уверены, что проинтервьюированные нами люди из группы «жестокое обращение и/или убийство» по целому ряду параметров дают репрезентативную картину в отношении ко всем виновным в жестоком обращении и/или убийстве. Мы также полагаем, хотя и с меньшей долей уверенности, что контрольная группа является репрезентативной в отношении тех, кто в аналогичной ситуации не проявил склонностей к подобному поведению.

Материалы для главы 3 мы брали частично из документов, частично при помощи обычных вопросов о детстве, воспитании, прежних местах работы и т.д., которые мы задавали в процессе интервью, а также по результатам тестов на свойства личности. Последние, естественно, принадлежат в основном к области профессиональной компетенции психологов. Социологи в свою очередь отвечали за тест, который был призван выяснить степень «авторитарности» личности. Этот тест, приспособленный к нуждам исследования, впоследствии был переведен и показан профессору Дэниелу Л. Левинсону, одному из авторов книги «The authoritarian personality» («Авторитарная личность»), выдающегося научного труда в своей области[3]. Профессор счел наш тест вполне удовлетворительным. В целях проверки теста мы провели его среди учащихся двух классов Социально-коммунального училища в Осло и на учащихся одного класса педагогического училища.

Материалы главы 4 основываются на данных документов и сведениях, собранных в ходе интервью. Особое внимание уделялось тому, чтобы выяснить собственное мнение охранников относительно условий, в которых они жили, и восприятие общей атмосферы.

Глава 5. Основная часть социологического раздела интервью пошла именно на разработку этой главы. В этой связи представляется естественным рассмотреть то, как был построен применявшийся при интервьюировании вопросник, а также и некоторые вопросы в отдельности.

А) Вопросник. Частично он включал в себя «открытые вопросы», при этом ответы объектов интервью — и.о. — записывались как можно полнее, будь то одно слово или длинное объяснение. Другая часть состояла из вопросов, представленных в категоричной форме, как в обычных анкетах. Большинство ответов на открытые вопросы позднее были переработаны в категоричную форму двумя специалистами независимо друг от друга. Этот метод подробно описан, в частности, Эльзой Френкель-Брунсвик (4). В целом между этими специалистами не было особых разногласий, что может служить признаком достаточного соответствия применяемых категорий к материалу.

Открытые вопросы представляли собой совершенно наивные пожелания с нашей стороны, чтобы охранники описали заключенных. Чтобы «разбить лед», мы начинали с малозначительных вопросов типа: «Как вы их называли, сербы или югославы?», а потом просили описать заключенных, какого они — охранники — были о них мнения, рассказать об эпизодах или происшествиях, характерных для поведения заключенных, и указать на сходства или различия их с норвежцами. Мы также интересовались, испытывали ли они страх перед заключенными, могли ли им доверять, говорили ли они с заключенными хоть когда-нибудь, и если да, то о чем, и показывали ли им заключенные свои семейные фотографии. Руководящим принципом при отборе вопросов было, чтобы вопросы вызвали как можно больше ассоциаций, направляли разговор в нужное русло и ни в коем случае не угрожали контакту в ситуации интервью.

Категорические вопросы в основном были такого типа:

Как Вы думаете, было бы естественным со стороны..... Итальянца/Шведа/Серба/Англичанина:

1. Принести в жертву все, даже собственную жизнь, чтобы помочь нуждающемуся в помощи.....

2. Многим пожертвовать, чтобы помочь…..

3. Пожертвовать немногим, чтобы помочь

4. Ничем не помочь нуждающемуся в помощи

5. Украсть у нуждающегося в помощи, зная при этом, что это может серьезно повредить последнему….

6. Украсть у нуждающегося в помощи, зная, что это может привести к смерти последнего…….

Среди других тем, представленных в подобном виде, были вопросы о чистоте и опрятности, лживости, дружности, готовности к помощи, законопослушании и умственных способностях или «сообразительности». Далее охранникам раздавали список из 73 слов и просили их подчеркнуть те, что соответственно хорошо подходили или совсем не подходили для описания югославов. В этот список входили слова с негативной коннотацией, положительной коннотацией и нейтральные по значению. Наконец в связи с исследованием характеристики сербов охранников просили заполнить так называемую «Шкалу Богардуса», чтобы определить допускаемую ими степень близости по отношению к заключенным в сравнении с представителями других национальностей — шведами, итальянцами и англичанами. Шкала давала семь альтернатив: я мог бы принять сербов…англичан и т.д. в качестве близких родственников, путем брака лично со мной или другими членами моей семьи; в качестве друзей под одной со мной крышей; в качестве соседей в моем городе или деревне, в качестве коллег по работе, в качестве сограждан в моей стране, только в качестве туристов, вообще запретил бы им въезд в мою страну.

В) Интервьюирование. Интервью у всех членов группы «жестокое обращение и/или убийство» были взяты в тюрьме или лагере для заключенных. Практически все они сначала были проинтервьюированы социологом. Среднее время беседы составляло 3 часа 9 минут. Мы всегда беседовали с и.о. с глазу на глаз. Все принадлежащие к контрольной группе были опрошены за пределами тюрьмы, большинство из них дома. Социологическая и психологическая части интервью обычно проводились вместе, однако в среднем время беседы не превышало 2 часов 30 минут. В особенности это объясняется тем, что и.о., находящиеся в тюрьме, имели большую потребность обсудить вопросы, строго говоря, не относящиеся к интервью, в чем мы им, по разным причинам, никогда не отказывали. При опросе контрольной группы только в 11 случаев мы были наедине с и.о. В 7 случаях мы были наедине с и.о. большую часть времени, а в 12 случаях вообще не были с ним наедине. Мы всегда старались добиться возможности поговорить наедине с и.о., но не настаивали, если это могло как-то повредить контакту. В некоторых случаях жилищное положение и.о. не представляло возможности остаться с ним наедине. Во время интервью рядом могло присутствовать до 6 слушателей. Никто из и.о. заранее не знал, что его придут интервьюировать, хотя некоторые из тех, кто находился в тюрьме, могли об этом догадываться. Помимо прочего, нам не хотелось отягощать и без того достаточно сложную ситуацию интервьюирования тем, чтобы дать и.о. время волноваться, а также и подготовиться.

Если говорить о выбранных нами техниках интервьюирования в целом, то прежде всего мы старались сделать все от нас зависящее, чтобы установить хороший контакт с и.о., чтобы он вел себя естественно, расслабился и высказывал действительно свое мнение, а не то, что, по его мнению, хотели услышать мы. Интервью протекало в свободной форме, у нас не было какого-либо определенного плана относительно последовательности основных вопросов. Нашей целью неизменно было перейти от беседы общего характера к интервью так, чтобы и.о. не заметил этого перехода, или, во всяком случае, не обратил на него особого внимания. Вопросы, вызывавшие сопротивление, снимались, чтобы по возможности вернуться к ним позднее в другом контексте. Если вопросы по-прежнему вызывали сопротивление, мы предпочитали скорее оставить вопрос без ответа, нежели разрушить контакт.

Поначалу довольно многие отказывались сотрудничать с нами. Мы никогда не принимали отказ без борьбы, и в большинстве случаев нам удавалось победить сопротивление при помощи целого ряда приемов. Обычно, если согласие на интервью все же давалось, на протяжении самой беседы контакт становился все лучше и лучше. По ощущениям интервьюера, с представителями группы «жестокое обращение и/или убийство» хороший контакт был установлен в 26 случаев, а плохой — в 4. В контрольной группе хороший контакт был установлен в 22 случаях, а плохой в 8.

Тот факт, что контрольную группу, в отличие от основной, интервьюировали за пределами тюрьмы, вне всякого сомнения, мог сказаться на результатах, в частности, представленных в разделе об установках. У нас сложилось впечатление, что совокупное воздействие возникающих в связи с такой ситуацией факторов скорее привело к большему сходству между полученными в обеих группах ответами и результатами, чем если бы интервьюирование проходило в одинаковых условиях. Поэтому объяснение различий следует искать в другом.

Еще одно обстоятельство, затрудняющее работу над интервью, связано с тем, что опрос групп проходил весной 1949 г. и осенью 1951 г. соответственно, в то время как исследуемые события относятся к 1942—43 гг. Разумно было бы предположить, что за это время представления о заключенных в памяти охранников могли претерпеть изменения. После рассмотрения целого ряда различных обстоятельств, мы в итоге пришли к такой точке зрения на данную проблему:

I. По самой осторожной оценке, результаты исследования в отношении установок дают возможность получить представление о мнении, которое члены обеих групп имели о заключенных в 1949—51 гг., находясь соответственно в тюрьме и за ее пределами.

II. В то же время, мы полагаем, что эти результаты хорошо иллюстрируют те мнения и установки, которые были свойственны представителям обеих групп отчасти как до и в момент действия, так и сразу после демонстрации двух типов поведения, характерного для представителей исследуемых групп. Эти мнения и установки служили защитой от какой бы то ни было критики, в том числе и угрызений совести, и делали возможным поведение, поощрявшееся другой стороной. Трудно поверить, чтобы и.о. в ситуации интервью выражал мнения и установки, в корне отличающиеся от тех, что были у него во время работы в лагере. Высказывания свидетелей, датирующиеся 1942—43 гг. только подкрепляют наше утверждение.

III. Полученные результаты, по нашему мнению, не могут дать ясного, четкого и полного представления о различиях в воззрениях на заключенных, которое было у представителей обеих групп в 1942—43 гг. — до того, как они продемонстрировали различные типы поведения. Есть основания предположить, что уже до проявления такого поведения как жестокое обращение и/или убийство существовали определенные различия в установках и мнениях двух групп охранников, однако на сегодняшний день мы не располагаем достаточными сведениями, чтобы с уверенностью об этом утверждать. Единственный способ контроля, который мы могли придумать, — это разбить группу «жестокое обращение и/или убийство» по степени жестокости обращения с заключенными, на «в силу разных причин оказавшихся замешанными в преступном обращении с заключенными» и «виновных в особо жестоком обращении». Потом мы попытались выяснить, отличаются ли воззрения на заключенных у «в силу разных причин замешанных в преступлениях» и «виновных в особо жестоком поведении». Похоже, что такая тенденция и впрямь имеет место, и хотя в нашем распоряжении не так много статистических данных, мы считаем, что определенные намеки на различия в установках до реализации их в поведении есть, и это нельзя объяснить воздействием других факторов — общественного порицания, суда и т.п. Такое наше утверждение в значительно большей мере основывается на догадках, нежели выводы в пунктах I и II.

РЕЗУЛЬТАТЫ.

1. Общее воздействие пребывания в концентрационном лагере на заключенных

Недоедание, перенапряжение сил, ужасные санитарные условия, суровый климат и жестокое обращение, во-первых, приводили к исключительно высокой смертности — к концу войны смертность в среднестатистическом лагере доходила до 35-40 процентов, по данным Юджина Когона(9). Среди других заметных физических проявлений — на что, например, могли обратить внимание и охранники — резкая потеря в весе, вызванная голодом диарея, частое и сильное мочеиспускание. Пища была в основном жидкой, к тому же заключенные пили много воды, чтобы заглушить муки голода. По данным Пера Хельвега-Ларсена и др. (4), голодная диарея развилась у 78 процентов из выживших датских узников концлагерей во время депортации. Ее симптомы начинали проявляться обычно после 1–2 месяцев голодания. В легких случаях это означало стул 5–10 раз в сутки, тяжелобольные же страдали от практически постоянного опорожнения кишечника. Еще больше осложняли положение заключенных санитарные условия. Все ранки и царапины воспалялись, превращаясь в большие нагноения. Настоящим бедствием были вши, и огромное количество людей пали жертвами сыпного тифа. Из-за климатических условий весьма частыми были случая обморожения, а вместе с избиениями это приводило к тому, что количество инвалидов среди заключенных постоянно росло.

Что касается психики, то пребывание в концлагере приводило к развитию у заключенных целого ряда защитных механизмов. Заключенный как бы отупевал и реагировал на происходящее с большим эгоизмом, чем ранее. В частности, Одд Нансен (5) описывает равнодушие и веселье среди заключенных, наблюдающих, как вешают их товарища. В другом месте Нансен пишет:

«Каждый думает только о себе. Каждый тянет одеяло на себя, мало кто делится с другими. Даже норвежцы в среднем хуже обращаются с каким-нибудь украинцем, чем с собакой дома. Норвежец знает, что украинец голодает, все это знают, ведь те не получают посылок из дома. Но он не думает об этом, просто отгоняет несчастного, как какую-нибудь назойливую муху. Хуже всего обстоит дело, наверное, с русскими и украинцами, они постоянно что-то выпрашивают. Оно и понятно, ведь для них это вопрос жизни и смерти. Они умирают с голоду, и кто не начал бы унижаться, будь он в таком положении, — ради возможности выжить? Когда речь шла о жизни и смерти, норвежцы делали точно так же. Пока не стали получать посылок. За пару сигарет, которых норвежцы получают больше, чем кто-либо еще, они могут выманить у несчастного, мучимого табачным голодом русского или другого товарища по лагерю целую порцию хлеба…»

Другая психическая реакция, характерная для многих заключенных, заключалась в регрессии к более инфантильному поведению. Бруно Беттельхейм[4] (2) объясняет это тем, что с заключенными обращались как с детьми, и поэтому они возвращались к инфантильному поведению. Они должны были просить разрешения сходить в туалет, отдохнуть, поесть, буквально на все, они находились целиком и полностью во власти других — как и дети. Как бы то ни было, правильно или нет объяснение Беттельхейма, сам этот феномен в воспоминаниях узников концлагерей описывается неоднократно.

Беттельхейм также подробно останавливается на особенности реакции заключенных на различные степени проявления жестокого обращения или экстремальных ситуаций. Похоже, что заключенные реагировали с большим возмущением и негодованием на сравнительно мелкие и незначительные проявление жестокости и обиды, чем на по-настоящему серьезные, вопиющие жестокости и абсолютно экстремальные ситуации вроде массовых расправ. Заключенный сильнее ненавидел того охранника, кто его ударил, дал пощечину или отругал, чем того, кто его жестоко избил или ранил, утверждает Беттельхейм. Об этом свидетельствуют и сны. Причины такого различия в реакции на трагические и тривиальные происшествия, по мнению Беттельхейма, заключаются в том, что реакция на происшествия, укладывавшиеся в рамки предшествующего жизненного опыта заключенных, оставалась такой же. Но если происходящее полностью выходило за рамки предшествующего опыта и мировоззрения, не просто превосходило ранее пережитое, но представлялось совершенно немыслимым, тогда заключенные искали новые способы справиться с ситуацией. После длительного пребывания в концлагере это различие стиралось.

Напротив, в ходе длительного пребывания в лагере развивалась другая тенденция, а именно принятие идеологии охранников. Вот что пишет Беттельхейм:

«Заключенный достигал финальной стадии приспособления к лагерю, когда изменения в его личности приводили его к принятию ценностей Гестапо как своих… Заключенные оказывались в невыносимой ситуации из-за постоянного вмешательства в свою частную жизнь со стороны охранников и других заключенных. Это приводило к накоплению огромного объема агрессии. Новички выплескивали ее так, как они бы это делали в нормальном мире за пределами лагеря. Но постепенно заключенные начинали усваивать в качестве вербальных выражений своей агрессии термины, которые очевидно ранее не существовали в их словаре, но были позаимствованы из радикально отличающегося словаря Гестапо. От копирования вербальной агрессии Гестапо до копирования методов физической агрессии Гестапо был всего один шаг, но на него уходило несколько лет. Нередко можно было наблюдать, как старые заключенные, поставленные над новыми, обращались с ними хуже, чем Гестапо. Иногда они это делали, чтобы выслужиться перед Гестапо, но гораздо чаще просто потому, что считали это наиболее подходящим способом обращения с заключенными в лагере».

Далее Беттельхейм пишет, что практически все заключенные, долго пробывшие в концлагере, усваивали отношение Гестапо к так называемым «непригодным заключенным», то есть новичкам, неловким и беспомощным людям. По разным причинам они затрудняли положение старых заключенных, которые поэтому иногда помогали от них избавиться. Отголоски принятия идеологии противника можно проследить и в методах обращения с предателями. Последних нужно было немедленно убрать с дороги, как только их раскрывали, однако то, как это делалось — длящиеся целыми днями пытки и постепенное убийство — было позаимствовано у Гестапо. К тому же старые заключенные старались достать детали униформы охранников и украшали себя, или пытались перешить свои униформы так, чтобы они как можно больше напоминали охранные. Это делалось несмотря на все угрозы и наказания. Заключенные подражали охранникам и в способах проведения досуга, также происходила и проекция желаний охранников на себя — например, в том, что касалось желаний охранников относительно поведения заключенных при обращении с просьбой. Желания охранников становились желаниями заключенных.

Идеология охранников оказывалась особенно заразительной для тех, кто назначался на какие-то посты в лагерной системе. У заключенных была своя внутренняя, и довольно мощная, система самоуправления, что нередко вело к злоупотреблениям и коррупции. Бенедикт Каутский[5] (6) — один из многих, занимавшихся этим вопросом. Он утверждает, что СС систематически пыталось внести раскол и коррупцию в ряды заключенных. Оно поощряло самых худших среди заключенных и назначало их на руководящие посты. Это вело к тому, что «классовые» противоречия внутри лагеря могли быть столь же жестокими, как и совершаемые заключенными по отношению друг к другу преступления. В наши дни принято считать, что концлагерь был адом для всех заключенных, однако, утверждает Каутский, многим он позволял жить лучше, чем на свободе.

На последней стадии своей жизни в концлагере человек становился доходягой. Здесь уже не идет речи о некоторой регрессии, усилении эгоизма или принятии идеологии охранников. В этом случае речь идет о людях на грани жизни и смерти, и о том, как люди себя ведут в подобной ситуации. Все их помыслы направлены на выживание. Крадется все — как говорит Каутский, стать или не стать вором, для заключенного это уже вопрос не морали, а физического состояния. Все съедается — пока человек вообще еще в состоянии что-то делать. Становится заметной и все более прогрессирует заторможенность. Вот что о голодании пишется в одном датском исследовании:

«Доминирующей психической реакцией на длительное голодание была заторможенность. Объективно наблюдаемые проявления начинающейся апатии подчинялись одному и тому же образцу и представляли собой ранние признаки общего распада. Как правило, они предшествовали соматическим симптомам состояния доходяги, но предупреждали о его наступлении. Заключенный отказывался от всяких физических усилий, даже осознавая, что они необходимы для выздоровления. Он переставал мыться, в конце концов даже не забирал свою порцию еды, отказывался, например, идти к врачу, заболев; несмотря на все предупреждения, много пил, не пытался согреться при помощи движения, мог не вставать по ночам для опорожнения кишечника или мочевого пузыря. Эти проявления пре-апатической стадии равномерно прогрессировали в течение нескольких недель или месяцев, и в итоге приводили к конечной стадии голодания в подобных условиях — состоянию доходяги. На этой стадии психопатологическое состояние характеризуется прежде всего явной редукцией и ретардацией абсолютно всех ментальных процессов, а также и чисто внешних проявлений активности. Рефлекторные реакции, обусловленные инстинктом самосохранения, сохраняются до самой агонии, однако они носят случайный и бесцельный характер.

Описанный психический синдром протекал одинаково у всех страдавших от голодания узников концлагерей. Следовательно, его можно считать общей психической манифестацией голодания, что, в свою очередь, обусловлено функциональными или морфологическими изменениями в мозге, аналогичными общим процессам распада всего организма».

Тенденции, выявленные по результатам Миннесотского эксперимента[6] (8), в общем и целом соответствуют приведенным здесь описаниям воздействия голодания.

1.В. Воздействие на югославов пребывания в концлагере в Северной Норвегии

Как мы упоминали ранее, за три квартала погибло приблизительно 69 процентов югославов. Одно это говорит в пользу того, что мы имеем дело с настоящим концлагерем в худших его проявлениях — с лагерем уничтожения. Это впечатление подкрепляется свидетельствами очевидцев. Работа была чрезвычайно тяжелой. Еды выдавалось по минимуму. Одежда была весьма скудной, пока не умерло достаточно народу, чтобы выжившим можно было чем-нибудь поживиться. Заключенные не имели никакой возможности установить контакт с семьей или Красным Крестом. Посылок они не получали. Жилищные условия были ужасающими, жестокое обращение и убийства — в порядке вещей. Климатические условия — непривычные и суровые. Описанная ситуация представляла собой абсолютное правило. Нам еще не попадались такие свидетельства гражданского населения, где бы утверждалось, что условия содержания югославов были хоть сколько-нибудь удовлетворительными. Гигиена не выдерживала никакой критики. Если разражалась эпидемия, единственным методом борьбы была изоляция и уничтожение зараженных. Для наглядности представляем одно свидетельство:

Это свидетельское показание земледельца Харальда Кнутли было зачитано ему в полиции и подписано. Вот что там говорится: «Мой хутор находится в двухстах метрах от концлагеря в Осене, который охранялся немцами из СС и норвежскими охранниками. Я и еще пятеро норвежских рабочих работали на строительстве дороги Эльсфьорд — Корген, и с нами работали 20 сербов из лагеря. Я сам был свидетелем того, как норвежский дружинник застрелил заключенного. Я сам был свидетелем того, как норвежские охранники избивали заключенных и угрожали им оружием. Это было в порядке вещей… Дорога от стройки до лагеря проходит прямо мимо моего дома. Я видел своими глазами, как заключенные несли своих товарищей, избитых так, что те не могли передвигаться самостоятельно. Было что и похуже. Часто, практически каждый день, я наблюдал, как заключенные, шатаясь и опираясь на своих товарищей, идут из лагеря на место работы. Я своими глазами видел заключенных, умирающих от голода и замученных варварскими пытками, бывших больше не в состоянии подняться на ноги. Тогда охранники пинали и топтали их своими ботинками с железными набойками. Это делали как немецкие, так и норвежские охранники. Последний вид пытки, применявшийся к тем, кто больше не мог выйти за пределы лагеря, состоял в том, что их заставляли пилить и колоть дрова…Такие заключенные были покрыты гнойными ранами от побоев и пыток охранников, и к этому месту смерти их нужно было нести. Там они и сидели, пока жизнь не покидала их… »

В других свидетельствах рассказывается о других сторонах жизни лагеря: «Когда осенью 1942 г. в лагере разразилась эпидемия дизентерии, погибло особенно много заключенных. Это объяснялось плохим лечением — отсутствием лекарств и медицинской помощи». «Слабых просто выкидывали из барака, а потом приходил кто-нибудь из Шютцполицай[7] и отстреливал их». «Эти сербы производили на нас дикое впечатление, они и впрямь были «кожа да кости» — просто ходячие скелеты какие-то». «Охранники били и тыкали этих бедолаг своими дубинками, так что на обычные удары они в конце концов даже не реагировали. Причиной заторможенности были постоянные пытки и мучения, и не в последнюю очередь недостаток еды».

На основании этих и других многочисленных свидетельских показаний мы беремся утверждать, что лагеря в Северной Норвегии ничуть не уступали худшим концлагерям в Германии. Между ними нет никаких принципиальных различий. Физическое воздействие пребывания в концлагере на заключенных, что в Германии, что в Северной Норвегии, было одинаковым, и мы имеем все основания утверждать, что и прочие эффекты концлагерей в Норвегии ничем не отличались от наблюдавшихся в Германии и зоне немецкой оккупации. Поэтому представляется, что мы вправе использовать имеющийся в распоряжении материал об общем воздействии пребывания в концлагере на человека при исследовании условий в северонорвежских лагерях, и что в дальнейшем можно применять общий материал для анализа специализированного и наоборот. По нашему мнению, данный подход позволил нам намного расширить наши познания и лучше понять феномены, имевшие место в концлагерях Северной Норвегии, чем мы могли бы, используя какой-либо другой осуществимый на практике метод. Мы полагаем, что полученные нами таким образом результаты по фактам из северонорвежских лагерей имеют поэтому право на интерес широкой публики.

2. Поведение норвежцев в концлагерях

А) Группа «жестокое обращение и/или убийство». Как мы уже упоминали, эта группа состоит из 47 человек. Согласно тем же данным, члены этой группы убили 37 заключенных. 21 человек были осуждены за убийство 25 заключенных. Кроме того, 6 человек осуждены только за то, что принимали участие в расстреле, и наконец, все указывает на то, что 3 из 4, избежавших наказания, виновны в убийстве. Если рассматривать в отдельности жестокое обращение, то за это было осуждено всего 29 человек. Сюда же можно отнести еще 2 человек, очевидным образом виновных в таких злодеяниях, но избежавших наказания, — итого 31 человек. Понятно, что многие из данной группы были осуждены и за жестокое обращение, и за убийство. Многие получили приговор за неоднократные случаи жестокого обращения, некоторые были признаны виновными в нескольких убийствах.

В то же время стоит добавить, что группа не является однородной с точки зрения криминальности поведения. Большинство — 37 человек — могут быть охарактеризованы как виновные в ярко выраженном преступном поведении по отношению к заключенным. Здесь речь идет о жестокостях и убийствах без какой-либо явной причины или при обстоятельствах, которые суд в большинстве случаев счел отягчающими. 4 человек представляют собой промежуточный случай, и здесь на сцену выходят смягчающие обстоятельства. Они также виновны в убийстве заключенных, но причиной этих убийств являлось либо принуждение — угрозы со стороны немцев, — либо то, что обвиняемые, по их мнению, совершили убийство из самозащиты. Никто из них не был осужден более чем за одно убийство, и никто — за жестокое обращение. И наконец, шестеро были осуждены за участие в расстреле. Никто из них не обвинялся в другом виде жестокого обращения и/или убийства сербов.

Вот отрывок из приговора, который является вполне средней, не из лучших и не из худших, характеристикой действий обычного представителя группы с ярко выраженным преступным поведением по отношению к заключенным:

Окружной суд присяжных признал №А33, обвиняемого по статьям «жестокое обращение и убийство», виновным в следующих деяниях: «Будучи охранником в лагере… обвиняемый вел себя в высшей степени жестоко по отношению к заключенным. Он неоднократно наносил заключенным удары прикладом винтовки и дубинкой, толкал их стволом винтовки, бил заключенных кулаком по лицу и пинал. Заключенных, которые были настолько истощены, что не могли работать так быстро, как того требовал обвиняемый, последний заставлял построиться и угрожал застрелить, если они не ускорят темп работы. Он наставлял на них винтовку и спускал предохранитель. Однажды он начал пинать заключенного, который потерял сознание от истощения и лежал в болоте. Тогда другие охранники решили, что это уже слишком, и приказали другим заключенным поднять потерявшего сознание и отнести на вершину холма. Суду не удалось выяснить, продолжил ли потом обвиняемый свои издевательства над этим заключенным.

После убийства немецкого охранника в июле 1941 г. немцы провели целый ряд штрафных акций. В ходе одной из них заключенные были построены в шеренгу и должны были стоять так несколько часов и смотреть на солнце. Они к тому времени были сильно ослаблены, в частности, из-за питания порчеными продуктами. Те, кому не удавалось контролировать опорожнение кишечника, по приказу Д. выводились из строя и подвергались отдельному наказанию… Обвиняемый №1 и… избили таким образом по крайней мере двоих заключенных. Один из них был положен на скамью и избит до потери сознания. Каждый из этих заключенных получил как минимум по 25 ударов. Когда указанный немец нашел, что охранники бьют слишком слабо, он взял дубинку и лично стал показывать, как надо бить.

Однажды указанный немец и обвиняемый мучили одного заключенного в течение целого рабочего дня. Немец бил заключенного прутьями по лицу и вообще больше всего мучил заключенного. К концу дня обвиняемый застрелил заключенного. Заключенный умер на месте. Суд не может принять объяснений обвиняемого, что заключенный был им застрелен из милосердия, но не может исключить и возможность того, что это было сделано по приказу или побуждению со стороны немца».

В) Контрольная группа: мы имеем возможность оценить поведение контрольной группы, основываясь на судебных материалах, свидетельствах очевидцев и личных беседах. По нашему общему впечатлению, менее половины представителей контрольной группы могло бы претендовать на положительную характеристику с точки зрения оказания активной помощи заключенным. Большинство членов группы, возможно, изредка и помогали кому-нибудь, но по большей части держались пассивно. Высказывание: «я старался иметь как можно меньше дела с заключенными» можно, скорее всего, признать характерным для них в целом. С другой стороны, нет и доказательств, что они лично содействовали ухудшению положения заключенных.

3. Биографические данные

Эта часть исследования по замыслу и практическому осуществлению главным образом относится к области профессиональных обязанностей психолога. В особенности это касается индивидуальных различий внутри группы. Поэтому здесь мы приведем только некоторые данные стратегического значения, помогающие составить впечатление о подробно изученных группах как о едином целом.

А) Возраст. Средний возраст представителей группы «жестокое обращение и/или убийство» на момент прибытия в Северную Норвегию составлял 24,8 лет, в контрольной группе — 31,3 года. Если рассмотреть отдельно 37 человек, ответственных за случаи выраженного преступного поведения по отношению к заключенным, и к тому же убрать тех шестерых из них, кого по предварительной оценке можно отнести к умственно отсталым или душевнобольным, средний возраст в этой группе снизится до 22,2 года. Двое из этой группы были младше 16 лет на момент своего прибытия в лагерь в качестве охранников, возраст 20 из них составлял от 16 до 20 лет. В контрольной группе на момент прибытия не было никого младше 16 лет, и «только» 12 в возрасте от 16 до 20 лет. Все говорит в пользу того, что возрастной фактор определенным образом связан с такого типа преступностью.

В) Предшествующие судимости. До войны 12 человек из группы «жестокое обращение и/или убийство» были приговорены к уплате штрафа или лишению свободы, в том числе условно. Еще трое находились в школе-интернате или под надзором опекунского совета. Еще 4 предстали перед судом в период после начала войны и до того, как они оказались в лагере в Северной Норвегии. Всего ранее судимых 19 человек из 47. Из контрольной группы до войны к уплате штрафа или лишению свободы, в том числе условно, было приговорено 17 человек. 2 подверглись наказаниям в период между началом войны и их службой в лагере на севере Норвегии. Всего ранее судимых 19 человек из 50. Общее число судимостей в контрольной группе несколько выше, чем в группе «жестокое обращение и/или убийство», однако структура преступности в общем и целом совпадает.

Если принять во внимание, что контрольная группа в среднем немного старше, нельзя не заметить поразительного сходства в отношении раннего криминального опыта. Стоит сказать, что как раз люди, имеющие такой опыт, по расхожим представлениям должны были продемонстрировать преступное поведение в лагере, но этого не произошло. Человек, получивший в истории норвежского уголовного права прозвище «убийца из Ниттедала», в свое время тоже служил охранником, и ни обвинен, ни осужден за какие-либо преступные действия в этот период не был. Мало того, без сомнения, из всех проинтервьюированных более всего сочувствия и понимания положения заключенных проявил человек, который ранее был неоднократно судим за растрату и самогоноварение.

С) Профессия. Мы постарались выяснить последнее место работы представителей обеих групп перед лагерем, а также основных кормильцев в их семьях. Здесь возникает сразу много лазеек, через которые может закрасться ошибка, и мы хотим сказать в этой связи только одно: не найдено ни одного доказательства, что члены группы «жестокое обращение и/или убийство» и кормильцы в их семьях стоят на более низкой ступеньке в иерархии профессий. Под «более низкой» ступенькой мы подразумеваем, что та или иная профессия по нашим представлениям является менее престижной, чем другая.

D) Авторитарные черты. Мы провели тест, который должен был оценить авторитарные черты характера испытуемых. Вместо того, чтобы найти какие-либо различия между двумя группами, мы натолкнулись на удивительное сходство, и наоборот, между охранниками в целом и другими испытуемыми были замечены серьезные различия по степени авторитарности характера. В итоге мы получили такие средние результаты (чем больше число, тем выше степень авторитарности характера):

Различия между охранниками и другими группами являются статистически значимыми, здесь не может идти речи о случайности. Заметна, хотя и не так очевидна, разница между учащимися социальной линии с одной стороны, и учащимися коммунальной линии и педагогического училища с другой (приблизительно Р 0,02 и приблизительно Р 0,01 соответственно). Тот факт, что будущие работники социальной сферы показали такие низкие результаты по показателю авторитарности, мы принимаем как подтверждение соответствия теста его целям. Можно сомневаться, в какой степени этот тест помогает обнаружить авторитарные черты, но что более высокая цифра свидетельствует о наличии большего количества предрассудков по отношению к группам чужаков, — это практически очевидно.

Результаты, полученные после тестирования охранников, мы разбили на группы в зависимости от подкатегорий, составлявших тест. И в этом случае не было найдено сколько-нибудь заметных отличий.

Эта часть исследования вообще изобилует сомнительными источниками. Естественно, что нам нужны контрольные группы из представителей тех же социо-экономических слоев, с таким же образовательным и интеллектуальным уровнем, что и наши две группы охранников. До тех пор, пока у нас нет этих данных, мы не можем судить, насколько охранники в концлагерях Северной Норвегии в среднем демонстрируют более высокие показатели авторитарности, чем представители аналогичных групп населения, которые не были охранниками.

Однако вне зависимости от того, что бы нам удалось выяснить при помощи этих новых контрольных групп, представляется вполне логичным выдвинуть следующую гипотезу. Представители группы, показавшей по тесту результаты, схожие с результатами группы охранников, в критической ситуации, где требуется определенное поведение по отношению к чужакам, в большей степени способны на агрессивные действия, нежели показавшие по тесту более низкие результаты.

Что касается внутреннего сходства между двумя группами охранников, то здесь число возможных ошибок в источниках сокращается, зато их значимость возрастает. Исключительное сходство между нашими двумя группами может быть объяснено двояко: I) На самом деле между этими группами есть различия, однако их невозможно распознать на социально-экономическом уровне или по причине других факторов, например, обучения, которое прошли все охранники у немцев и которое слишком очевидным образом бросается в глаза, — и/или II) в этом отношении между двумя группами нет различий. На основании тех данных, которыми мы на сегодняшний день располагаем, трудно прийти к какому-либо определенному заключению. Единственное, что можно сказать, — это что последнее объяснение лучше, чем первое, сочетается с данными, полученными в других частях исследования.

А) Время службы: среди группы жестокое обращение и/или убийство 38 человек служили во время первого призыва и 9 — во время второго. Из проинтервьюированных 28 человек было из первого призыва и 2 — из второго. Среди контрольной группы 17 человек служили во время первого призыва и 32 — во время второго. Разница очевидна, и указывает на то, что между жестоким обращением и/или убийствами и службой в первом призыве должна быть какая-то связь. Вероятность такой связи усиливается после ознакомления с предысторией призыва.

В) Предыстория призыва. Первый призыв носил название «Батальон дружинников». Этот батальон был сформирован норвежскими фашистскими властями — что ясно любому норвежцу при виде одного лишь названия[8]. Изначально задачей батальона было охранять норвежские предприятия — препятствовать саботажу со стороны норвежского движения Сопротивления. В то же время записавшиеся в батальон не знали, что руководство батальоном полностью перейдет в руки немцев — как оно случилось на самом деле. Более того, судя по всему, большинство не имело представления, что им придется охранять заключенных в концлагере. Вербовка происходила в основном на нацистских собраниях и на немецких рабочих местах, и большое внимание уделялось идеологическим мотивам службы. Сразу после прибытия новобранцев в тренировочный лагерь немцы захватили все в свои руки, вопреки договору одели новобранцев в немецкую униформу, а потом послали весь отряд в Северную Норвегию на охрану концлагерей.

Во время второго призыва тоже не было известно, что руководить всем предприятием будут немцы. Однако сразу было объявлено, что служба заключается в охране концлагерей. Идеологические мотивы во время вербовочной кампании особенно не затрагивались, зато много говорилось о хорошей зарплате и довольствии.

С) Индивидуальная мотивация. Здесь частично отражаются различия в предыстории призывов. Для членов первого призыва идеологические мотивы, судя по всему, имели довольно большое значение при поступлении на службу. Практически все в обеих группах во время прохождения службы были членами квислинговского «Национального согласия»[9]. Похоже на то, что служба в батальоне была альтернативой военной службе на фронте. Некоторым, несмотря на членство в «Национальном согласии», совсем не хотелось идти на фронт, и чтобы избежать давления со стороны партии и внести хотя бы небольшой вклад в общее дело, они записались в «Батальон дружинников». Другие, напротив, хотели записаться на фронт, но их не приняли, например, по причине слабого здоровья или нестроевого возраста, и направили на службу в охране. Что касается второго призыва, то здесь, как нам представляется, на первое место выходят экономические соображения. Идеология не играет такой важной роли. Только половина участников этого призыва состояла в «Национальном согласии». Ну и для обоих призывов актуальным остается обычный набор причин, по которым люди ищут себе новых занятий, — проблемы дома, желание посмотреть мир и т.д.

Если провести анализ мотивации на основании полученных из документов и интервью данных, выделив в качестве крайних точек мотивации «забракованные для армии» и отсутствие этого мотива, и таким же образом «лучшие условия труда» против не имеющих такого мотива, то, в приложении к представителям обеих групп из первого призыва можно обнаружить некую тенденцию, но не статистически значимое различие по критерию хи-квадрат. Значит, различия могут объясняться чистой случайностью. Если же рассматривать оба призыва одновременно, то значимое различие обнаруживается в обоих случаях. Поэтому мы пришли к заключению, что между двумя группами существует разница в мотивации. Вряд ли это объясняется только принадлежностью к разным призывам, однако мы не располагаем достаточными сведениями, чтобы утверждать, что принадлежность к группе жестокое обращение и/или убийство или контрольной в этом случае имеет более важное значение, чем принадлежность к первому или второму призыву. Логичным было бы предположить, что указанное различие в мотивации могло повлиять на степень усердия, с которым исполнялись приказы немцев в концлагерях, каким образом воспринимались их цели и ожидания.

D) Обучение службе в охране. Все норвежцы прошли несколько месяцев обучения в тренировочном лагере, прежде чем начали выполнять свои обязанности в концлагерях. Частично оно заключалось в обычной военно-строевой подготовке, частично было направлено на специфику охранной службы. В начале обучения каждый день у новобранцев были и занятия по идеологии. Легко догадаться, к чему они сводились. Югославы представлялись как опасный народ, склонный к преступлениям, показывались фотографии, на которых они были запечатлены в момент совершения преступления, подчеркивалось, что «германцы» на такое не способны, и т.д. Позже, уже во время нахождения в концлагере, немцы последовательно поощряли жестокое обращение с заключенными. При попытке к бегству был строгий наказ стрелять без предупреждения. Нам не известен ни один случай, когда бы убийство заключенного привело к порицанию или наказанию со стороны немцев. Напротив, нам известен целый ряд случаев, когда за убийство выносили похвалу и представляли к особому отличию. Все же многое говорит за то, что для второго призыва немцы определили задачи не так ясно, как для первого. Второй призыв начал проходить службу не ранее конца 1942 — начала 1943 гг. Возможно, что исход войны тогда представлялся уже не столь ясным.

Е) Восприятие охранниками материальных условий жизни в лагере. Судя по всему, материальные условия, в которых жили охранники второго призыва, были несколько лучше, чем у первого. Условия содержания заключенных соответственно также несколько улучшились. В любом случае не может идти и речи о том, что условия жизни норвежцев когда-либо были катастрофически плохими, однако хуже, чем ожидали многие. Рабочие смены были длинными, жилые бараки — переполненными, и нередко в очень плохом состоянии, санитарно-гигиенические условия — самые примитивные.

Таково было наше мнение еще до начала интервьюирования. Тем не менее, в каждом интервью мы систематически пытались получить от охранников их собственную характеристику положения в лагере по двум параметрам: жилищные условия и питание. При рассмотрении обоих параметров одновременно, результаты свидетельствуют о большей склонности представителей группы жестокое обращение и/или убийство из первого призыва жаловаться на материальные условия, нежели представители контрольной группы из первого призыва. Контрольная группа из второго призыва занимает промежуточную позицию. Самым очевидным объяснением такого различия является то, что охранники контрольной группы в большей степени, нежели другие, идентифицировали себя с заключенными и использовали их материальную ситуацию в качестве отправного пункта для оценки своей собственной. Поэтому у них были совершенно другие критерии для оценки материальных условий, чем у группы жестокое обращение и/или убийство. Так оно или не так, все указывает на то, что члены группы жестокое обращение и/или убийство субъективно тяжелее переносили плохие материальные условия, чем члены контрольной группы из того же призыва и члены контрольной группы в целом.

F) Атмосфера в лагере. Складывается стабильное впечатление, что она воспринималась как очень тяжелая. Постоянные указания и давление со стороны немцев, коллективные наказания за самые мелкие нарушения дисциплины. В отдельных лагерях было распространено употребление алкоголя, а в некоторых случаях и стимулирующих средств. Восприятие лагерной атмосферы нашло отражение и в ответах на вопрос о взаимоотношениях между охранниками. Среди охранников первого призыва примерно половина из группы жестокое обращение и/или убийство ответили, что отношения между норвежцами были плохими. Среди контрольной группы из второго призыва было несколько меньше тех, кто придерживался такого мнения. Еще заметнее эта тенденция проявляется, если мы рассмотрим описания охранниками отношений между норвежцами и немцами. Среди группы жестокое обращение и/или убийство трое охарактеризовали отношения как хорошие и 26 как плохие. Для контрольной группы это соответственно 6 и 21. Если рассмотреть подробнее причины, по которым отношения были охарактеризованы как плохие, можно составить следующую таблицу, где 1 и 2 обозначают соответственно первый и второй призывы.

Очевидно, что причины негативной оценки взаимоотношений членами группы жестокое обращение и/или убийство заключаются в сильном чувстве фрустрации. И при рассмотрении указания мотива фрустрации и отсутствия такого мотива, или выражения степени фрустрации по отношению к поведению немцев, различие между двумя группами является статистически значимым. (Х дает P менее 0,02 и 0,05 соответственно). В то же время, при рассмотрении призывов по отдельности мы не можем сделать вывод о каких-либо значимых различиях, опираясь на те немногочисленные данные, которыми располагаем. Хотя мы и не можем оценить степень значимости принадлежности к первому или второму призыву по отношению к принадлежности к одной из двух групп, все же по нашим данным складывается однозначное мнение, что оба эти фактора в совокупности определяют отношение членов группы «жестокое обращение и/или убийство» к ситуации в лагере как более тяжелой и фрустрирующей, нежели это характерно для членов контрольной группы.

G) Выводы о степени фрустрации. Эта тема тесно соприкасается с рассмотренными в пунктах от а до f. Можно предположить, что то, как обращались с первым призывом охранников, вызывало у них более сильное чувство фрустрации, чем это было свойственно охранникам второго призыва. Более того, члены группы жестокое обращение и/или убийство ощущали и с субъективной точки зрения переживали эту ситуацию острее, нежели члены контрольной группы.

Начало этой тенденции обнаруживается уже при рассмотрении вопроса, как охранники оказались в лагере. Мы видели, что большинство охранников первого призыва записались добровольцами в норвежскую Дружину, — как им было сказано, на ограниченный период времени и для охраны норвежских фабрик. Потом безо всяких объяснений отряд был передан в распоряжение немцев. Некоторые охранники называли это похищением. Многие не имели представления, что им придется служить охранниками в концлагере. Охранники второго призыва это знали. Многие из первого призыва хотели пойти добровольцами на фронт, им в этом отказали, и в итоге им пришлось стать охранниками. Заранее сильно мотивированные и желающие внести свой вклад в дело немцев, они испытали большое разочарование от того, какой облик принял их вклад. Охранники второго призыва хотели заработать денег. Деньги они получили. Условия жизни охранников первого призыв были хуже. Служба была тяжелее, спали они меньше. Члены группы жестокое обращение и/или убийство в качестве отправной точки для оценки своей ситуации использовали материальное положение немцев. Атмосфера в лагере была тяжелой для охранников обоих призывов, однако есть основания предполагать, что в 1943 г. давления со стороны немцев стало меньше, чем это имело место в 1942 г. Половина охранников характеризует взаимоотношения между норвежцами как плохие, отношения между норвежцами и немцами носили выраженно плохой характер, и все в совокупности вызывало у членов группы жестокое обращение и/или убийство сильную фрустрацию.

Есть две причины, по которым мы считаем это важным.

Во-первых, по нашему мнению, фрустрация в значительной мере объясняет, почему стало возможным такое поведение как жестокое обращение и/или убийство. К тому же, мы считаем, что различная степень фрустрации в значительной мере объясняет, почему члены группы жестокое обращение и/или убийство по большей части принадлежали к первому призыву.

Во-вторых, мы полагаем, что наличие фрустрации и различий в степенях фрустрации позволяет поместить наш особый случай с северонорвежскими концлагерями в более широкую перспективу. Например, здесь можно вспомнить исследование Постмана и Брюнера (9), доказавших, что фрустрация приводит к примитивизации процессов перцепции. Тем не менее, в настоящем труде мы не имеем возможности заняться дальнейшей разработкой открывающихся в связи с этим путей исследования. Поэтому мы ограничимся простым указанием на такую возможность.

5. Восприятие охранниками заключенных

Разумнее всего будет сгруппировать приведенные в этой главе результаты вокруг двух основных гипотез. Сначала мы изложим данные в виде таблиц с частичной экземплификацией использованных при выведении категорий мнений. Далее, там, где будет рассматриваться мнение охранников о заключенных, мы приведем несколько интервью целиком и в заключение укажем на некоторые характерные ошибки, вызванные недопониманием воздействия пребывания в концлагере на людей.

А) Дифференциация степени близости. Охранники каждой из групп дают различное описание югославов. Члены группы жестокое обращение и/или убийство описывают их как серую массу, в то время как члены контрольной группы замечают индивидуальные различия и нюансы. Это связано, помимо прочего, и с тем, что у членов контрольной группы установился более тесный контакт с югославами, чем у членов группы жестокое обращение и/или убийство.

Содержание говорит само за себя, вряд ли нужны еще какие-то примеры. Категория II составлялась из тех соображений, что члены контрольной группы в общем и целом воспринимали заключенных как обычных людей, разве что с непривычной для них внешностью, и поэтому должны были зацепиться за это отличие во внешности, в то время как члены группы жестокое обращение и/или убийство должны были зацепиться за какие-то особенности поведения, которые им сильно не нравились. К тому же, члены этой группы не брали на себя труд познакомиться с каждым заключенным по отдельности и запомнить, как они выглядели. Как впоследствии оказалось, результаты категории II, основывающиеся на тех же самых ответах, вполне подтвердили это предположение, так как только 3 члена группы жестокое обращение и/или убийство дают позитивную характеристику заключенных, а в контрольной группе эта цифра равняется 15.

По нашему мнению, результаты, полученные в данных категориях, в известной мере подтверждают нашу гипотезу. Что касается первой графы, — что члены группы жестокое обращение и/или убийство описывают заключенных в виде серой массы, в то время как контрольная группа дает более подробное и нюансированное описание, — доказательства, на наш взгляд, довольно слабы. Увереннее можно защищать тезис о том, что контрольная группа наладила более тесный контакт с заключенными. В особенности мы хотим обратить внимание на различие между двумя группами по параметру «разговаривали с сербами о семье». Все разговаривали с заключенными. Степень близости контакта становится ясной, когда выясняется, о чем они разговаривали.

В) Идентификация. Члены двух групп дают различное описание югославов. По описанию членов группы жестокое обращение и/или убийство можно понять, что они в меньшей степени, нежели члены контрольной группы, идентифицировали себя с югославами, ставили себя на их место, узнавали себя в них.

Ср. также разницу в оценке норвежцами своего материального положения.

Содержание категорий VII и VIII можно дополнить отдельными ответами на вопросы относительно того, каким именно образом поведение заключенных отличалось бы от поведения норвежцев в аналогичной ситуации, или какие черты характера были свойственны заключенным в отличие от норвежцев.

Ответ А 18: «Они были как будто совсем другой разновидностью людей. Я думаю, что мог бы работать вместе с ними. Больше никакого общего дела с ними иметь бы не хотел. Подлый народец, со своими привычками и обычаями. Мне они не нравились».

Ответ А 8: «Совершенно беспринципный народ. Им явно не хватало чувства товарищества».

— Были ли у сербов черты сходства с нами?

«Только не в моральном плане. Нет, я не могу себе представить, что у нас может быть общего с этими людьми. Конечно, мы задумывались, как бы мы себя повели в аналогичной ситуации. Ничего подобного тому, что мы видели там, в Илебю не происходило. [Илебю — лагерь для нацистских преступников, организованный норвежскими властями после войны. Условия содержания в Илебю и в концлагерях не поддаются сравнению — прим. автора]. У них совершенно отсутствовало чувство товарищества».

В то же время А 12 на тот же вопрос отвечает следующее: «Принимая во внимание ситуацию, совершенно естественно, что они вели себя совершенно иначе, чем свободные люди. Они вели себя покорно и услужливо ради малейшей выгоды. Я полагаю, что в обычной ситуации они бы были совершенно обычными людьми».

— Были ли у сербов черты сходства с нами?

«Ну, у них были другие обычаи. Но как люди они мало чем отличаются от норвежцев».

А 11 на тот же вопрос отвечает: «Нет, у них были свои правила, установленные для них немцами. А так люди как люди, и вели себя так же. Они же были заключенными».

— Были ли у сербов черты сходства с нами?

«С человеческой точки зрения, да. Будь я заключенным, то вел бы себя примерно так же. Любой заключенный, независимо от национальности, вел бы себя так же».

Содержание категорий IХ и Х можно проиллюстрировать следующими примерами.

А 3 в ответ на вопрос, считает ли он сербов способными совершить такое, чего невозможно ожидать со стороны норвежца, заявляет: «Да, несомненно».

— Почему?

«Окажись мы в подобной ситуации, мы бы по крайней мере попытались содержать себя в чистоте. Они же только слегка плескали водой на лицо по утрам. По ним ползали вши. Будь мы такими же, и у нас в тюрьме было бы не лучше…»

А 4 отвечает на тот же вопрос: «Да, им ничего не стоило зарезать человека».

А 15, напротив, говорит: «Нет, там были жестокие люди, но таких можно найти везде».

А 21: «Нет, они были очень похожи на нас. В том числе и в работе. Будь мы на их месте, мы бы стали точно такими же».

Мы полагаем, что результаты, полученные с помощью категорий, и прочие материалы являются довольно прочным подтверждением основной гипотезы. Мы обращаем особое внимание на существующую между двумя группами огромную разницу в том, что касается веры или неверия в возможность аналогичного поведения со стороны норвежцев в аналогичной ситуации. Часто отмечаемое среди группы жестокое обращение и/или убийство неверие в наличие сходства между югославами и норвежцами также заслуживает внимания. В особенности нужно отметить негативное или равнодушное описание членами этой группы югославов под категорией IХ и значимые различия в степенях допустимой близости по шкале Богардуса при противопоставлении первых двух возможностей и остальных пяти.

С) Понимание. Группы дают различное описание югославов. Описание, которое дается членами группы жестокое обращение и/или убийство, свидетельствует, что они в меньшей степени, нежели члены контрольной группы, понимали положение заключенных, что именно это положение в значительной мере и определяло поведение югославов.

Примеры по содержанию категории XIV.

На вопрос об отношениях между заключенными А 4 отвечает: «Что до меня, то я никогда бы не поверил, что люди способны на такое по отношению к товарищам по заключению. У меня это (они) вызывало отвращение. Убивали друг друга, чтобы выслужиться перед немцами…. Для нас они не были политическими заключенными… Нам сообщили, что они стреляли в своих, что они не думали, как их поведение отразится на согражданах… Если кого-то убивали, они пинками загоняли тела товарищей в могилу. Все это было довольно странно. Я не мог взять в толк, как они могли так себя вести».

— А как насчет норвежцев в аналогичной ситуации?

«Они бы, вне всякого сомнения, вели себя совершенно по-другому».

А 6 говорит: «Странные они были. Вели себя как животные. Когда кто-то умирал, они бросались на труп как голодные волки и срывали с него одежду. Здесь такое невозможно».

— А если условия станут совсем плохими?

«У нас все-таки есть чувство товарищества».

— Сохранилось бы оно у вас в таких же тяжелых условиях, как там?

«У нас люди бы по крайней мере держались друг друга. Не могу себе представить, чтобы у нас было возможно что-либо подобное. Там у людей не было ни капли сожаления, когда кто-то умирал. Они радовались, потому что им доставалось больше хлеба».

В 29, напротив, в ответ на вопрос, могли бы норвежцы вести себя аналогичным образом в аналогичной ситуации, говорит: «А что бы Вы делали в концлагере? Еды мало, одежды мало. Вы что, стали бы делиться? Я не думаю, что я бы стал. Когда желудок подводит от голода, я думаю, что любой будет искать еду прежде всего для себя самого».

D) Характеристика. Группы дают различное описание югославов. Описание, которое дается членами группы жестокое обращение и/или убийство, свидетельствует, что в их представлениях югославы являлись группой, обладавшей целым рядом качеств, говорящих о неполноценности. В самом экстремальном варианте югославы представлялись как люди, находящиеся на промежуточной стадии между человеком и животным. Члены контрольной группы их так не воспринимали.

Примеры по содержанию категории XVII:

А 29 в ответ на просьбу рассказать характерный эпизод с участием югославов, говорит: «У нас за окном валялась горбушка хлеба. Мимо шли сербы, несущие покойника. Как только они увидели горбушку, они тут же бросили труп, просто забыли о нем. На них ничто не могло произвести впечатление. С ними происходило то же самое, что и с нами, охранниками. Они отупевали. На Хуведойа меня так мучил голод, что однажды я съел растоптанную котлету (Хуведойа — временный лагерь для нацистов, организованный после войны). Но если бы я нес тело товарища, я бы прошел мимо».

— Значит, между норвежским и сербским менталитетом есть разница?

«Я думаю, да. Что бы там ни говорили, мы сильно отличались. Как-то раз один из них умер на стройке. И не нашлось желающих сделать носилки и отнести его в лагерь. По-моему, эти два случая являются очень характерными для них. Я не думаю, чтобы норвежцы в подобной ситуации могли настолько опуститься. Тут и.о. вспоминает о книге Лисе Берсум «Отражения» (книга воспоминаний о пребывании в концлагере — прим. автора). Они (норвежцы) тоже ведь воровали друг у друга».

А 20 в ответ на тот же вопрос говорит: «Между ними нередко возникали очень напряженные разборки. Не думаю, что преувеличиваю, если скажу, что без нас дело легко бы могло закончиться кровопролитием. Переводчики вели себя как маленькие царьки и были способны на все, лишь бы выслужиться перед немцами. Последним, кого я убил, был как раз такой переводчик. Сербы сказали, что мне нужно дать за это медаль».

Но вот что говорит в ответ на тот же вопрос А 19: «Помню один вечер в В. Лило как из ведра, но вдруг они запели. Это было так трогательно, что я заплакал. Я до сих пор помню эту песню».

А 1 в ответ на тот же вопрос: «Импульсивные, любят музыку».

Примеры по содержанию категории ХХII.

Не успели мы еще задать ни единого вопроса, как А 9 заявил: «Мы считали их животными. Животными в человеческом облике».

А 22, когда его попросили рассказать характерный эпизод с участием сербов: «Никогда не встречался с такими заключенными. Бесчеловечные, кровожадные, коварные».

В 17 говорит в ответ на вопрос о чистоте: «Им давали мыло, но они никогда не мылись».

— Может быть, они были подавлены?

«Нам в России было не лучше (и.о. был военнопленным в СССР). Эти же вообще не думали о последствиях. Они ели все, что им попадалось под руку. Я лично видел, как они ели полевок целиком, со шкурой и костями. У нас условия содержания были хуже, но мы ничего подобного не делали».

В 5, напротив, в ответ на просьбу описать югославов говорит: «Мы смотрели на них как на людей, которым приходится очень тяжело. Самое страшное, истребление и все такое, происходило за год до того, как мы попали туда. Я не мог в это поверить, но это была правда».

На просьбу описать характерный эпизод или происшествие, он говорит: «Необычайно гордые люди. Они должны были снимать шапку каждый раз, когда проходили мимо немца. И стоило им хоть немножко улыбнуться, как они получали от немца пинок. В особенности пятеро-шестеро никак не могли обойтись без улыбки, и каждый раз получали сильный пинок, но все равно продолжали улыбаться».

В ответ на вопрос, как они себя вели или чем отличались от нас, он ответил: «Люди как люди, со своими достоинствами и недостатками, как и мы».

Стабильно наблюдается ярко выраженная разница в результатах между группами, и мы можем с полным основанием заявить, что наша гипотеза вполне подтверждается.

D) Опасность. Группы дают различное описание югославов и связанных с ними факторов. Описание, которое дается членами группы жестокое обращение и/или убийство, свидетельствует, что они в большей степени, нежели члены контрольной группы испытывали ощущения, могущие в условиях отдельно взятой ситуации перейти в страх перед югославами.

Вряд ли здесь нужны еще примеры. На наш взгляд, рассматриваемый в имеющемся контексте, данный материал подтверждает гипотезу.

Е) Только югославы. Представители обеих групп не дают различного описания других групп или феноменов, помимо югославов.

После общего обзора ответов на категорические вопросы, где нужно было сравнить шведов (норвежцев), итальянцев, англичан и югославов, можно заключить, что представители обеих групп, за незначительным исключением, поставили на первое место шведов (норвежцев), затем следуют англичане, итальянцы и на последнем месте югославы. Нам не удалось обнаружить значимых различий в том, как группы расположили другие национальности помимо югославов.

Мы проверили пункты от а. до е. также по ряду других факторов. Выяснилось, что фактор принадлежности к первому или второму призыву не играет никакой роли для объяснений различий в данном случае. Если же не обращать внимания на фактор призыва, различия между представителями группы жестокое обращение и/или убийство и контрольной группы становятся еще более ярко выраженными. Похоже, что те, кому было свойственно наиболее жестокое обращение с заключенными, обладают и самым ярко выраженным негативным мнением о заключенных. В то же время мы располагаем довольно ограниченным объемом данных.

F) Несколько интервью.

А 24. Беседа проходила в приемной Илебю, с 13.45 до 17.30. Контакт все время очень хороший…

На вопрос были ли в лагере хорваты, и какие отношения были между хорватами и сербами, и.о. отвечает:

«Там были и те и другие. Хорваты, сербы и нецивилизованные цыгане. Хорваты терпеть не могли сербов, и наоборот. Начальниками работ всегда назначали хорватов».

— Почему?

«Они были больше и сильнее».

— А лагерная полиция?

«Состояла исключительно из хорватов».

— А хорваты вообще где-нибудь еще работали?

«Вряд ли. У всех у них была та или иная руководящая должность».

— Как вы их различали?

«На вид они мало чем отличались, но можно было услышать разницу в диалекте. Сначала у всех хорватов была белая полоска на рукаве, но со временем, она, конечно, стала незаметной».

— Пытались ли сербы сделать что-нибудь с хорватами?

«Нет, он вели себя очень покорно. Поссориться с хорватами означало распрощаться с жизнью. Между ними была старая вражда, и хорваты использовали данную им возможность отыграться по полной»

(Складывается впечатление, что и.о. регулярно путает лагерную полицию и хорватов).

— Можете ли вы описать сербов? На кого они были похожи, кого вам напоминали?

«Я никогда не встречал подобных людей. Единицы умели читать и писать. С хорватами дело обстояло немного лучше. Единственные, с кем я могу их сравнить, — это полудикие лопари, саамы из Финнмарка».

— Не могли бы вы нам рассказать, что вы думали о сербах?

«Вначале мы считали сербов военнопленными, однако вскоре выяснилось, что это не так. Если вам была дорога жизнь, нельзя было их подпускать к себе на расстояние ближе трех шагов. Они всеми способами пытались убрать охранников».

— И они на это осмеливались?

«У них ни в чем не было тормозов. Смерти они не боялись (ср. трагическое и тривиальное). Как-то раз мне в носок сапога вонзился топор. Кто его кинул, я не знаю».

— Почему они так себя вели?

«Этим людям нечего было больше терять. Ни один из них не верил, что вернется оттуда живым. Как мы позднее узнали, все они были осуждены на смерть».

— А как бы вели себя норвежцы в подобной ситуации?

«Насколько я знаю, они бы себя так не вели. Между ними не было бы такой жестокой вражды».

— А почему эти так враждовали?

«Это была загадка и для нас, и для немцев (!)[10]. Немцы использовали эту вражду. Им не нужно было убивать больных. За них это делали хорваты».

— Помните ли вы какой-нибудь эпизод с участием сербов, который можно назвать характерным для них?

«Первое, что они сделали, когда прибыли в лагерь, — это выпотрошили все матрасы. Они хотели спать на жестком. Спали они всегда в той же самой одежде, в которой ходили днем. Самой тяжелой работой для нас было заставить их помыться».

— Можете ли вы назвать какие-нибудь особенности в поведении или в характере сербов, отличные от нас?

«Они терпеть не могли работать. Никто из них не мог справиться с физической работой».

— Есть ли какие-нибудь черты сходства между нами и сербами?

«Они даже в большей степени, чем мы, могут считаться людьми природы. Практически каждый мог отличить ядовитые грибы и растения от неядовитых»[11].

— На ваш взгляд, можно ли их назвать приятными или неприятными людьми?

«Ужасно неприятные. Могли продать товарища за полсловечка. За сигарету они бы запросто убили человека. Самый главный массовый убийца (ликвидированный норвежцами) убил 65 человек. Он был хорват».

— А как насчет сербов?

«Они были не лучше. Я видел своими глазами, как они утопили 8 в бадье для мытья. (В ходе беседы выяснилось, что это сделала лагерная полиция). Каждую ночь умирало до 45 человек. Всего до В. доехало менее 900 сербов. Предполагалось, что это будет общий лагерь в том числе для русских военнопленных. Там было места на 3000 человек. Многие из бараков никогда не использовались».

— Зачем тогда нужно было их уничтожать?

«Они им были не нужны. Охранники могли бы работать куда эффективнее, если бы не вахта. Всего было 200 норвежских охранников. В В. 250 человек в день прокладывали 20-25 м дороги».

— По вашему мнению, серб мог бы совершить нечто такое, на что мы не способны?

«Не думаю, чтобы норвежец вообще мог поступать так, как поступали сербы».

— Даже в таком же трудном положении?

«Ну, я думаю, что норвежец, во всяком случае, снял бы штаны, перед тем как сходить в туалет. А сербы не снимали. Большинство вообще не могли снять с себя одежду. Они были как застывшие» (ср. состояние доходяги).

— Разве содержать себя в чистоте не входило в их интересы?

«По-моему, они думали, что грязь поможет им сократить жизнь. Все, что их интересовало, — как можно быстрее оказаться на том свете».

— Много было самоубийств?

«Нет, чтобы наложить на себя руки смелости у них не хватало. Многие болели сыпным тифом. Вши по ним так и ползали. Двое немцев умерли от тифа. Нас, норвежцев, даже не прививали». (Страх заразиться, скорее всего, объясняет, почему он не пытался вступить в контакт с заключенными).

— Как вы думаете, может ли серб испытывать угрызения совести, совершив дурной поступок?

«Об угрызениях совести они и ведать не ведали. Похороны проходили следующим образом. Тележку переворачивали, и трупы летели в могилу. Тогда Бессманн (глава лагерной полиции) прыгал туда, выдергивал трупы из кучи, хватаясь за половые органы, и раскладывал их. Потом он открывал им рты и вытаскивал золотые зубы, сдирал кольца или отрубал вместе с пальцами, если не мог снять. До того, как его застрелили, он накопил таким образом 2 кг золота. Я отвозил пакет с золотом курьерской почтой в Осло. Все были бы такие, как он, имей они такую возможность».

— Вы их боялись?

«Тогда я не чувствовал себя так уж уверенно. Совсем молод был. Но со временем все больше и больше привыкал».

— Получали ли вы новый отряд каждый день?

«Да, это была настоящая лотерея, никто не знал, что кому достанется».

Комментарии и.о. к вопросам в категорической форме:

«Трудно найти больших пройдох, нежели итальянцы. В Нарвике, там, где добывали песок, была расквартирована целая рота итальянцев. Единственное, чем итальянцы отличались от сербов — это униформой. У всех итальянцев липкие пальцы (они вороватые)».

Вот что он говорит о чистоте:

«Надо было побить их, чтобы заставить помыться. Самая противная работа, какую можно себе представить. Я бы лучше простоял пару лишних часов на вахте».

— Может, им было холодно?

«Лето же было в разгаре. У них была настоящая водобоязнь. В первый раз, когда им выдали В-мыло (плохое мыло, которым пользовались во время войны — прим. автора), они стали его есть. Думали, это что-то вроде масла».

— Делились ли они между собой?

«У нас было много гнилого табака, и мы отдавали его им. Они никогда не делились друг с другом».

— Законопослушание?

«Они были осуждены за уголовные преступления — чем сами же и хвастались».

— Сообразительные?

«Нет, тугодумы. (Не были сообразительными). Анекдот им нужно было рассказывать два-три раза. Намного глупее норвежцев и шведов. Англичане тоже не дураки, но со шведами им не равняться. Итальянцы немного лучше сербов, но особой разницы между ними я не вижу».

— Можно ли было на них положиться?

«Нет. Если мы, например, говорили, что надо работать как вот он, они избивали того, кого мы выделили. Те, кто работал на улице, получали резиновые сапоги. Но передать их через кого-нибудь мы не могли».

— Давали ли вы кому-нибудь больше еды, чем остальным?

«Нет, норма была 500 г хлеба на человека в день. Большая буханка на троих человек».

— А полиция не воровала?

(Интервьюеру показалось, что и.о. ответил «а как же», но не он не уверен в этом).

— Как сербы относились к семье?

«Они показывали фотографии. Детьми гордились, но к жене особого интереса не проявляли. Помимо жены у них, похоже, могло быть по две-три любовницы».

— Их семейная жизнь сильно отличалась от нашей?

«Судя по тому, что они рассказывали, да».

— Трусливые?

«И да, и нет. Оружием их было не напугать. Вот если у тебя была розга!»

В 9. Большую часть времени я провел с ним наедине в комнате в его квартире на хуторе, где он работает. Во время теста на интеллект сильно мешает ребенок. По большей части контакт хороший. Время беседы 2 часа.

— Отличались ли сербы от хорватов?

«Я не видел между ними никакой разницы, но нам сказали, что одни — сербы, а другие — хорваты. Но в концлагере не так уж легко в этом разобраться».

— Как заключенные относились друг к другу?

«Не очень хорошо. Но виноваты в этом были единицы, которые хотели выслужиться. У них совсем другой менталитет, чем у норвежцев. Некоторые могли быть очень жестокими по отношению к своим».

— Зачем?

«Чтобы выслужиться, улучшить свое положение, получить должность».

— Не могли бы вы нам рассказать, что вы думали о сербах?

«По отношению к нам они вели себя совершенно нормально. Никто никогда не пытался нам чем-нибудь навредить».

— Ваши первые впечатления, когда вы только попали в лагерь?

«Ужасные. Если вы ни разу в жизни до этого не видели заключенного… Запертого в четырех стенах, одетого в лохмотья. Мы думали, что немцы собрали там отбросы общества, но оказалось, что они вполне приличные люди, если обращаться с ними по-человечески».

— Похожи ли сербы на нас?

«Что до меня, то они были совершенно нормальными и приличными людьми — принимая во внимание те условия. Очень общительные. Там где я был, кое-кто знал норвежский. Очень симпатичные люди, рассказывали о Сербии, было очень интересно послушать. Они записали имена самых плохих норвежских охранников. По-моему, это было правильно и справедливо».

— Какими вы их считали, приятными или неприятными людьми?

«Тех, с кем я общался, — очень приятными. Кроме одного боксера — хорвата, не знаю, сколько человек он отправил на тот свет. Они сами об этом говорили. Но когда какой-то норвежец его застрелил, все заключенные пели, и за это немцы лишили их ужина. Этот хорват был настоящий бандит, немцы давали ему сигареты и всякую всячину, именно в таких людях они нуждались. (Речь идет о том же самом человеке, что и в предыдущем интервью. Там он упоминается в качестве типичного примера заключенного, здесь в качестве исключения). Больше таких жестоких людей среди них не было, насколько мне известно».

— Это единственный пример?

«Да».

— А как проявлял себя новый начальник лагерной полиции?

«Не замечал за ним ничего особенного. Мне их было жалко. Но надо было быть очень осторожным, если ты хотел им помочь. Мало того, что немцы следили, так еще и норвежцы могли донести».

— По вашему мнению, серб мог бы совершить нечто такое, на что мы не способны?

«В всяком случае, норвежцы бы не стали бы так спокойно все выносить, как эти в концлагере. В этом я совершенно уверен. Правда, когда человек настолько истощен, как они, наверное, он просто опускает руки и отдается на волю случая. Но вообще-то они были хорошие люди, умели мастерить всякую всячину».

— Как вы думаете, может ли серб испытывать угрызения совести, совершив дурной поступок?

«Ни разу не видел, чтобы они совершили что-нибудь дурное, что могло ухудшить их положение. Двое убили немца, но им удалось сбежать».

— Как бы повели себя норвежцы в аналогичной ситуации?

«Они бы взбунтовались. Я, во всяком случае, не могу себе представить, чтобы я мог смириться с такой жизнью».

— Боялись ли вы их?

«Нет, что до меня, то я никого из них не боялся».

— Производили ли сербы впечатление таких же сообразительных людей, как, например, норвежцы?

«Да, они, пожалуй, были даже поумнее. Им легко давались все языки. Они очень хорошо себе представляли, где находятся, как далеко до Швеции, и т.д. Норвежцы в Югославии вряд ли бы так хорошо ориентировались. Самыми образованными были в основном студенты».

— По вашему мнению, на сербов можно было положиться?

«Да».

— Говорили ли сербы о семье?

«Да».

— Видели ли вы какие-нибудь фотографии?

«Я видел много фотографий. Помню одного малого из К. (дальше следует длинная история о семье этого человека). У него была фотография жены и детей, это было противозаконно, мы имели полное право отнять ее у него».

Комментарии и.о. к вопросам в категорической форме.

— Помогали ли они друг другу?

«Не знаю, что и ответить».

— Судя по тому, как они работали?

«Да, они были в порядке, кроме тех, кого назначили начальниками».

— Чистота?

«С ней дело обстояло очень плохо, но нельзя винить за это заключенных. У них были только одни их лохмотья, жилые комнаты битком набиты людьми».

— Норвежцы в аналогичной ситуации?

«Они бы были такие же. Сербов нельзя обвинять».

— Но у них ведь была вода?

«300 человек жили в маленьком лагере, все время носили одни и те же лохмотья. Что можно было с этим поделать? Вымотанные после работы на стройке, к тому же положение представляется совершенно беспросветным. В такой ситуации только естественно, что мало у кого доходили руки до поддержания чистоты». (Ср. объяснение «водобоязнь» из предыдущего интервью).

— Обращались ли они жестоко друг с другом?

«Обычные заключенные — нет. Сам я этого никогда не видел. Нельзя этого сказать. Но все они старались не подводить коллектив. При виде немца все начинали усердно работать. Не будь между ними чувства товарищества, они бы так не поступали. Если один человек совершал проступок, наказывали всех».

— Лживые?

«Ни разу не слышал, чтобы они пытались оговорить друг друга. Если они в чем и провинились, мы не могли это узнать. Мы не знали, кто они были, партизаны ли, заложники. Но у нас было несколько 12–13-летних ребят, что такого они могли натворить».

— Делились ли они между собой?

«Нет, брали себе».

— Норвежцы?

«Ничуть не лучше. Я насмотрелся на это, пока сидел в тюрьме. Никому и в голову не приходило поделиться».

G) Причины непонимания ситуации. Выше мы уже приводили многочисленные материалы, раскрывающие воздействие пребывания в концлагере на югославов. Вот еще несколько замечаний:

Характерными следствиями пребывания в концлагере являются голодные отеки и инфекции. Вот как истолковывает А 5 внешние проявления этих феноменов:

«У очень многих была чесотка и венерические болезни. Немцы выдавали им мыло и порошок, но у них не было желания — или недоставало энергии содержать себя в чистоте. Как бы я ни был болен, я всегда стараюсь соблюдать личную гигиену. Чтобы не работать, они заставляли нарывы гноиться. Конечно, через какое-то время немцы их вычислили».

По данным Миннесотского эксперимента (8), постоянное ощущение холода является одним из характерных признаков голодания. А 5, отвечая на вопрос о характерном эпизоде, говорит:

«У них была привычка напяливать на себя как можно больше одежды и ничего не делать летом. А оттого, что они были так одеты, они начинали быстрее потеть, как будто от тяжелой работы».

Но вот А 14, например, в связи с вопросом о чистоте, говорит следующее.

«Может быть, во всем виноват холод?»

«Да нет, тогда было начало лета. Но если мы стояли в одних рубашках и потели, они надевали на себя всю одежду, какую имели, и не потели».

Психическое воздействие: Бруно Беттельхейм (2) много говорил об отличной от обычной реакции узников концлагеря на трагическое и тривиальное в жизни.

«А 9, отвечая на вопрос о характерном эпизоде, говорит: «… Когда они начинали драться, и их просили перестать, они только смеялись. Угроза начать стрелять тоже не действовала. Нам был дан приказ стрелять, если они шли по обочине. И все равно они бежали по обочине и кричали, стреляйте. На расстреле они кричали: «Да здравствует Сталин, к черту Гитлера и нацистов!» Один кричал наоборот.

Но оплеух они боялись. Поэтому нам приходилось их бить. Это был единственный способ не дать им сцепиться друг с другом…»

А 14 в ответ на вопрос, могли ли сербы испытывать угрызения совести:

«Нет. Они не боялись смерти. Единственное, чего они боялись — это побоев. Тогда они ужасно жалобно стонали».

— Почему они так себя вели?

«Не знаю. Наверное, все они там на юге такие».

Согласно мнению многих авторов, одним из последствий жизни в концлагере является развитие инфантилизма у заключенных.

Рассуждая на тему способности сербов помогать друг другу, А 15 вскользь замечает:

«Мне казалось, что с ними что-то не так. Они могли подойти к охраннику и выложить все о своих личных проблемах. Например, что тот-то и тот-то плохо о них отзывается. Выглядело это очень жалко, но может быть, им было больше не с кем поговорить».

— А у вас всегда было одно и то же отделение?

«Нет, они каждый день менялись».

Другими последствиями являются отупение, заторможенность и эгоизм.

А 3 в связи с описанием сербов замечает: «А так я ничего особенного за ними не замечал, кроме того, что они были ужасно грязные. И еще равнодушные. Что бы они ни делали, они не ощущали ничего. Лагерная полиция могла довольно крепко их приложить, но заключенные никак не реагировали».

А 21 в ответ на вопрос об отношении заключенных друг другу: «Плохое. Если отцу приходилось тяжко, сын не обращал на это внимания, и наоборот».

Выводы и заключение:

1. Арест и последующее пребывание в концлагере приводили к развитию у заключенных других типов поведения, нежели те, которые были им свойственны до этого.

2. Лагеря в Северной Норвегии во всех отношениях подходят под тип концлагеря уничтожения.

3. Некоторые норвежские охранники принимали активное участие в жестоком обращении и или/убийствах заключенных, в то время как другие норвежские охранники в той же ситуации этого не делали.

4. Не удалось выявить, чтобы различия между охранниками, виновными и невиновными в жестоком обращении и/или убийстве, существующие в том, что касается предшествующей занятости, преступности, результатов теста, призванного определить степень авторитарности характера, и общего мнения о не связанных с югославами группах людей имели какую-то связь с различием в их поведении.

5. Зато виновные в жестоком обращении и/или убийстве отличались от прочих тем, что были младше, что положение, в котором они находились, в большей степени вызывало у них фрустрацию, и наконец тем, что они по-другому воспринимали югославов и думали о них.

6. а. Характерным для восприятия виновных в жестоком обращении и убийстве является недопонимание пункта 1.

    в. Помимо, а возможно, и по причине недостаточного понимания воздействия пребывания в концлагере на югославов, представители этой группы охранников давали недифференцированное, без нюансов описание югославов, что может свидетельствовать об отсутствии прочного контакта с ними.

    с. К тому же, их описание югославов выдавало отсутствие самоидентификации с заключенными.

    d. Судя по этому описанию, они воспринимали югославов как группу людей, обладающих целым рядом характеристик, говорящих о неполноценности (находящихся на промежуточной стадии между животным и человеком).

    е. Группы людей, которых они боялись.

7. Логично было бы предположить, что подобное восприятие и отношение было им свойственно еще до манифестации такого поведения, как жестокое обращение и/или убийство, в особенности если речь идет о неоднократных примерах. Другими словами, такие восприятие и отношение являются предпосылками для такого поведения. В любом случае, в высшей степени вероятно, что различия между этими охранниками существовали до, в связи с действиями и после них, пока они находились в лагере.

8. Поэтому логично предположить, что факторы, изложенные под пунктом шесть, служат своего рода спусковым механизмом, сделавшим возможным такое поведение, как жестокое обращение и убийство. Это позволило индивиду обойти свою систему норм в одном аспекте, сохранив другие, и избавило его от полного ее пересмотра.

По-другому это можно выразить так: социальная ситуация может толкнуть людей на экстремальные, ранее совершенно чуждые им типы поведения, в том числе и по отношению друг к другу. Продолжительное голодание и общее истощение приводят к экстремальной степени примитивизации. К этому же может привести и наблюдение за примитивизацией других людей, когда причины такой примитивизиции непонятны наблюдателю, который к тому же подвергается и давлению извне.

Охранники, жестоко обращавшиеся и убивавшие заключенных, моложе, чем те, кто этого не делал, то есть у них меньше жизненного опыта и способности оценить взаимосвязь причин и следствия. Скорее всего они к тому же активнее и легче поддаются влиянию извне, возможно отличаются и в умственном отношении. Как бы то ни было, большинство из них вряд ли сильно отличаются от таких же молодых людей из такой же социальной среды, после аналогичной идеологической обработки.

Они могут обладать такой же системой норм, такими же мнениями, они могли бы быть обычными молодыми людьми. Более того, другие молодые люди могли стать такими же, как они, попади они в аналогичную ситуацию и окажись под таким же давлением. И они бы не смогли понять положение югославов, и таким же образом сумели бы обойти свою систему норм в том, что касалось конкретного данного случая.

Не все способны измениться так сильно и за такое короткое время. Но чем экстремальнее ситуация, тем большее влияние она может оказать на человека. В определенных ситуациях жестокое обращение и убийство становится таким же естественным, как и отсутствие такого поведения. Нашей целью должно быть не допускать возникновения таких ситуаций.

Библиография

1. Adorno, T. W., Frenkel-Brunswik, E., Levinson, D., Sanford, R. N. The authoritarian personality, N.Y., 1950.

2. Bettelheim, B. Individual and mass behavior in extreme situations // The journal of abnormal and social psychology. October 1943, 38, p. 417-452.

3. Nansen, O., Greve, T. Koncentrationslagren under Hitlervaldet. Studentforeningen Verdandis småskrifter. Stockholm, 1951.

4. Helweg-Larsen, P. et al. Famine disease in German concentration camps: complications and sequels. Copenhagen, 1952.

5. Nansen, O. Fra dag til dag. 3 vols. Oslo, 1947.

6. Kautsky, B. Djevler og fordømte. Erfaringer og erkjennelser fra 7 år i tyske konsentrasjonsleire. Oslo 1949.

7. Postmann, L., Bruner, J. S. Perception under stress // Psychological Review, 1948, 55, pp. 314-323.

8. Keys, A., Brozek, J., Henschel, A., Michelsen, O., Taylor, H. L. The biology of human starvation. Univ. of Minnesota press. Vol. I and II. 1950.

9. Kogon, E. Der SS-Staat. Das System der deutschen Konzentrationslager. Berlin, 1947.

Комментарии

[1] Ст. 22 УК Норвегии (Norsk Straffelov, Kapittel 22) — преступления против жизни, личной неприкосновенности и здоровья. На момент написания статьи действовал общегражданский Уголовный кодекс от 1902 г., позднее переработанный (2005 г.).

[2] Оплланн — фюльке (губерния) в Восточной Норвегии, административный центр — г. Лиллехаммер.

[3] Речь идет, разумеется, о книге: Adorno T. W., Frenkel-Brunswik E., Levinson D., Sanford R. N. The authoritarian personality. N.Y., 1950 (русский перевод — «Исследование авторитарной личности». М., 2001).

[4] Беттельхейм (или Беттельгейм) Бруно (1903—1990) — американский психолог и психиатр австрийско-еврейского происхождения. Как еврей 11 месяцев провел в нацистских концлагерях (1938—1939), позднее на основании своего опыта написал статью «Индивидуальное и массовое поведение в экстремальных ситуациях» (опубликована в 1943 г.).

[5] Каутский Бенедикт (1894—1960) — австро-германский экономист и деятель социал-демократического движения, сын Карла и Луизы Каутских. Провел семь лет в нацистских концлагерях.

[6] Миннесотский голодный эксперимент (Minnesota Starvation Experiment, Minnesota Semi-Starvation Experiment, the Minnesota Starvation-Recovery Experiment, Starvation Study) — клиническое исследование воздействия голодания на человека, проведенное Университетом Миннесоты с 19 ноября 1944 г. по 20 декабря 1945 г. Целью эксперимента было изучить воздействие длительного недоедания на человека путем симуляции голода в лабораторных условиях, практической целью — разработка рекомендаций по реабилитации жертв голода в актуальных условиях Европы и Азии в период окончания Второй мировой войны.

[7] Шютцполицай — охранная полиция (Schutzpolizei), здесь: часть Полиции порядка (Ordnungpolizei), подчиненной СС. Охранная полиция выполняла обычные полицейские задачи в городах и больших населённых пунктах. Различалась охранная полиция Рейха (города), охранная полиция общин (большие местные самоуправления) и полиция в казармах (внутренние войска).

[8] «Батальон дружинников» — дословно «дружинно-охранный батальон», Hirdvaktsbataljon (норв.). Как и «Норвежский легион» Waffen SS, вырос из боевой организации Hird (от норв. hird — княжеская дружина) при фашистской партии «Национальное согласие». Hird просуществовала с 1934 по 1945 г. (во время Второй мировой войны членство в Hird стало обязательным для всех членов «Национального согласия»). «Дружина» и «дружинник» в норвежском, в отличие от русского — чистые историзмы, отсюда и выбор термина фашистами, тяготевшими к архаической символике.

[9] «Национальное согласие» (норв. Nasjonal Samling) — норвежская национал-социалистическая партия (1933—1945), основанная В. Квислингом; во время нацистской оккупации Норвегии (1940—1945) — ведущая коллаборационистская организация страны, через которую в значительной мере осуществлялось немецкое управление.

[10] Судя по всему, Н. Кристи поражен невежеством и нелюбознательностью как норвежских, так и немецких охранников, которые, имея дело с сербами и хорватами, не знали (и, видимо, не хотели знать) о существовании марионеточного фашистского Независимого Хорватского государства (Независимого государства Хорватия) и о геноциде сербов, устроенном усташами.

[11] «Мы» в данном случае означает «норвежцы-провинциалы старшего возраста». Интервьюируемый таким образом отделяет себя от городской молодежи. Дело в том, что уже к 60-м гг. XX в. городское население Норвегии в большинстве стало покупать грибы и ягоды в магазине, а не ходить за ними в лес — и, следовательно, утратило навыки визуально отличать ядовитое от неядовитого. Об этом рассказывали в своих мемуарах советские дипломаты и журналисты, жившие в Осло: они на выходные выезжали в ближайшие леса и возвращались с огромным «уловом», а местные жители удивлялись, что они не боятся отравиться.

Опубликовано в книге: Christie N. Fangevoktere i konsentrasjonsleire: En sosiologisk undersøkelse av norskefangevoktere i «serberleirene» i Nord-Norge i 1942-43. Oslo: Pax, 1972.

Перевод с норвежского Анны Турунтаевой.

Комментарии Анны Турунтаевой и Александра Тарасова.

Нильс Кристи (1928—2015) — норвежский правовед, социолог и публицист, видный криминолог.