Ни для кого не секрет, что «официальные» российские профсоюзы, объединенные в Федерацию независимых профсоюзов России (ФНПР), лишь формально числятся профсоюзами, а на деле являются частью сложившейся в современной России корпоративной системы. Настоящие профсоюзы являются самодеятельными общественными организациями, защищающими интересы наемных работников (реже — мелких товаропроизводителей) в противостоянии с работодателем (и/или государством), то есть — вне зависимости от их политической ориентации и степени радикализма — являются де-факто классовыми организациями. Корпоративные же структуры занимают не классовые, а «надклассовые» позиции, их целью является сохранение стабильности корпорации и корпоративной системы вообще, в крайнем случае они выступают как защитники интересов одной корпорации в конфликте с другой. Живым символом инкорпорированности ФНПР в корпоративную систему стал Андрей Исаев: в одной своей ипостаси — секретарь ФНПР, в другой — член Политсовета «Единой России», в третьей — председатель комитета Госдумы по труду и социальной политике, то есть государственный чиновник.
Для того чтобы понять, как и почему это произошло, нужно, во-первых, осознать специфику трудовых отношений и роли профсоюзов в СССР в «доперестроечный» период, а во-вторых, рассмотреть поведение профсоюзов на общественной арене в «перестроечный» и «постперестроечный» периоды, когда нынешняя корпоративная система еще не сложилась и у всех политических акторов была относительно широкая свобода маневра и выбора инструментария.
Трудовые отношения в СССР к началу «перестройки» существенно отличались от западных. Советское промышленное предприятие (производственное объединение) не только поставляло государству запланированную продукцию (комплекс услуг), но и обеспечивало социальные гарантии своим сотрудникам.
Советские профсоюзы (система Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов, ВЦСПС) играли важную, но внешне малозаметную роль в обществе, занимаясь вопросами социального страхования, организацией отдыха трудящихся, туризмом, созданием и содержанием детских дошкольных учреждений для семей наемных работников, помогали обеспечивать работников потребительскими товарами, жильем, отчасти решали вопросы охраны труда, иногда (когда это не вступало в противоречие с интересами государства и политической линией КПСС) защищали наемных работников в трудовых спорах. Фактически профлидер предприятия был неофициальным заместителем директора по социальным вопросам. Числясь общественной организацией, советские профсоюзы де-факто были частью государства — с той особенностью, что в финансировании деятельности профсоюзов напрямую участвовали наряду с государством и сами члены профсоюзов. Именно такое своеобразное положение профсоюзов внутри советской государственной машины позволяло с удивительной легкостью передавать при необходимости имущественные объекты из государственного ведения в профсоюзное и, наоборот, осуществлять совместное владение, перекрестное финансирование, передавать друг другу объекты в безвозмездное пользование. Государственные и партийные чиновники с легкостью переходили на профсоюзную работу (и наоборот), что обеспечивалось практически поголовным членством советских граждан в профсоюзах. Как известно, Международная организация труда (МОТ) не признает профсоюзами такие объединения, в которых состоят и наемные работники, и администрация (работодатели или субработодатели). Однако СССР состоял в МОТ. Это объяснялось тем, что в МОТ понимали: все советские граждане (включая администрацию предприятий) были наемными работниками на службе у государства.
Говоря иначе, советские профсоюзы были частью системы, внешне напоминавшей корпоративную.
Во времена «перестройки» профсоюзы практически не были затронуты реформами. Они продолжали заниматься привычными делами, распределяя в трудовых коллективах льготные путевки в санатории, на курорты и в дома отдыха, дефицитные товары и так далее и тому подобное. Лишь в 1990—1991 годы для профсоюзов наступило время перемен.
Знаменитые забастовки 1989-го в угольной промышленности СССР, стихийно охватывавшие одну шахту за другой, стали неожиданностью как для администрации, так и для профсоюзных функционеров. В ходе этих стачек непосредственно из рабочей среды появились новые лидеры, шахтеры почувствовали свою силу, приобрели уверенность в себе. Так было положено начало подлинному, независимому от правительства, рабочему движению. Именно поэтому профсоюзы угольщиков не боялись конфликтов с властью ни в 1993-м, ни в 1994 годах. К тому же шахтеры полагали, что уголь в стране с таким холодным климатом и столь развитой тяжелой промышленностью, как Россия, нужен будет всегда.
Шахтерские забастовки 1989 года показали, что старые профсоюзы совершенно неработоспособны. Но, как правило, стачки не сопровождались массовым выходом рабочих из «официальных» профсоюзов и попытками создания новых: шахтеры видели в профсоюзах полезную распределительную организацию, не имевшую никакого отношения к трудовым конфликтам. Однако уже полгода спустя лидеры забастовочных комитетов пришли к традиционному пониманию предназначения профсоюзов. Часть активистов шахтерского движения заняла руководящие посты в профсоюзных организациях, входящих в ВЦСПС, большинство стало создавать новую — Независимый профсоюз горняков (НПГ).
В 1989—1990 годах во всех шахтерских регионах СССР возникли «рабочие комитеты». Как и во всем мире, это первое поколение независимого рабочего движения породило множество надежд, обернувшихся жестокими разочарованиями. Подозрительно относясь к левой интеллигенции, руководители «рабочих комитетов» быстро подпадали под влияние правительственных чиновников и местных лидеров-популистов, использовавших шахтеров в своих политических играх. Многие руководители стачкомов стали за несколько лет преуспевающими бизнесменами и государственными администраторами. Лозунг «Рабочее движение — вне политики» обернулся отказом от самостоятельной рабочей политики, а затем и подчинением «рабочих комитетов» политике Ельцина и его неолиберального окружения, которое не скрывало, что руководствуется в своей деятельности интересами финансового капитала, а не рабочих.
Появление «альтернативных» профсоюзов было первым серьезным вызовом для ВЦСПС. «Альтернативные» (или, иначе, «свободные») профсоюзы возникли в большом количестве после 1989 года и были созданы в основном рабочими активистами, недовольными бюрократизмом и бездеятельностью «официальных» профсоюзов. В основном «альтернативные» профсоюзы представляли собой микроскопические организации (численностью в несколько десятков или сотен человек), которые с большим трудом находили пути к объединению в масштабах страны. Даже самые крупные из «альтернативных» — НПГ, Конфедерация свободных профсоюзов России (КСПР) и СОЦПРОФ — не смогли объединить больше, чем по нескольку десятков тысяч человек, то есть не смогли привлечь на свою сторону большинство наемных работников (в ВЦСПС в 1989 году состояло 140 млн. человек). Даже там, где наблюдался сколько-нибудь значительный выход из «старых» профсоюзов, люди не торопились вступать в «новые». Достоянием гласности стали многочисленные финансовые скандалы, расколы и политические чистки в «альтернативных» профсоюзах. В прессе сообщалось о деньгах (50 млн. рублей только в адрес отделения НПГ в Воркуте, насчитывавшего тогда всего 50 человек), полученных НПГ от российского правительства на организацию антигорбачевской забастовки весной 1991 года (любопытно, кстати, что «посредником» между властью и НПГ выступило в тот момент руководство «старых» профсоюзов)[1]. Члены НПГ публично обвиняли свое руководство в коррупции и присвоении денег. В частности, в разворовывании в 1991 году как минимум 6 миллионов рублей[2]. Аналогичные скандалы происходили в СОЦПРОФе и в других «альтернативных» профсоюзах.
«Новые» профсоюзы сразу повели яростную борьбу против «старых», видя в них своих главных противников. Эта позиция очень быстро привела к тому, что «альтернативные» профсоюзы, первоначально критиковавшие ВЦСПС за связь с государством, сами стали обращаться к правительству за поддержкой в борьбе против более крупных «официальных» конкурентов. Антикоммунизм большинства «альтернативных» профцентров толкнул их в объятия крайних неолибералов. После распада СССР, когда правительство России открыто взяло курс на широкомасштабную приватизацию и построение капитализма, лидеры «альтернативных» профсоюзов по инерции выступали в поддержку любых решений российских властей, не обращая внимания на то, что эти решения наносили прямой ущерб членам «альтернативных» профсоюзов. Несогласных с этой линией безжалостно «вычищали» (как в СОЦПРОФе), разочарованные позицией руководства рабочие активисты покидали «альтернативные» профсоюзы.
Неолиберальная экономическая политика правительства Ельцина-Гайдара не нашла понимания у руководства «официальных» профсоюзов, на которое, во-первых, давили профсоюзные низы и которое, во-вторых, было напугано перспективной деиндустриализации и потери членской базы. По мере того как нарастал конфликт между российскими властями и руководством традиционных профсоюзов, «альтернативные» стали пользоваться все большей поддержкой правительства. Они получили непропорциональное своей численности количество мест в Российской трехсторонней комиссии по трудовым отношениям, руководящие органы СОЦПРОФа были размещены в государственных зданиях (например, в Моссовете), правительственные СМИ постоянно рекламировали «альтернативные» профсоюзы.
Система государственных социальных гарантий, существовавших при советской власти, стремительно разрушалась под ударами «рыночных реформ». В этих условиях автоматически возрастала роль «старых» профсоюзов как организации, обеспечивающей часть таких гарантий. Несмотря на появление безработицы, практически до осени 1993 года сохранялась почти полная занятость. Заработки падали, но сохранение рабочих мест позволяло большинству наемных работников иметь хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне. Под угрозой свертывания производства трудовые конфликты начали принимать откровенно корпоративный характер: вместо конфликтов между наемными работниками и администрацией все чаще возникали конфликты, в которых и рабочие, и администрация единым фронтом выступали против государственной власти с целью сохранения самого производства. «Официальные» профсоюзы продолжали выступать в роли своеобразной потребительской кооперации и safety net, помогая людям решать многочисленные повседневные проблемы (будь то покупка дешевого сахара или организация детского летнего отдыха), что в условиях усиливавшегося экономического кризиса ценилось все больше. В подобных обстоятельствах наемные работники на предприятиях не только не склонны были противопоставлять себя директору, но, напротив, пользовались всякой возможностью, чтобы, объединившись вокруг администрации, добиваться выживания своего предприятия.
Возникшая в 1993—1995 годах модель трудовых отношений именовалась «переходной к западной», что было чистой воды демагогией. На протяжении 1993—1995-го наблюдалось не движение к «западной модели», а удаление от нее. В 1990—1991 годах, как и на Западе, в центре внимания оказывались вопросы заработной платы и охраны труда, реже — профсоюзные права (в случае создания «новых» профсоюзов). В итоге трудовой конфликт образца 1990—1991 годов практически не отличался от западного. С 1992 года выбор, стоящий перед трудящимися, стал принципиально иным: выбор не между зависимостью от администрации и «свободой», а между социальной защищенностью и ее отсутствием. У рабочего нет возможности выбирать: жилье от предприятия либо муниципальное жилье или, наконец, жилье по доступным ценам на рынке. «Выбор» совсем другой: жилье (детский сад, ясли, отдых) от предприятия или отсутствие всяких шансов получить какое бы то ни было жилье (детский сад, ясли, отдых).
В этом крылась одна из причин относительной стабильности ФНПР и неудач «альтернативных» профсоюзов в 1992—1993 годах: связи ФНПР с директоратом выглядели скорее плюсом в глазах рабочих. Отсюда и неизвестное Западу явление «директорской забастовки», когда действия профсоюзов по остановке производства согласовывались и координировались с администрацией, а иногда и происходили по ее инициативе.
Особенно ярко это проявилось в оборонных отраслях промышленности. Создавалось впечатление, что ликвидация ВПК — это и есть то, чего добивалось правительство Гайдара. В условиях, когда заводы и так простаивали, трудно было напугать кого-либо остановкой производства. Пикеты и митинги казались более эффективной формой борьбы, нежели стачка. Чувствуя свою слабость, профсоюзы предпочитали действовать совместно с директорами.
На Западе в подобных ситуациях рабочие под руководством профсоюзов нередко занимали простаивавшие предприятия. Оккупационная стачка, пикеты у ворот завода, массовые митинги солидарности — все это имело куда больший эффект, чем пикеты у правительственных зданий. Но в России подобная практика не утвердилась — и в первую очередь потому, что такие действия создавали дополнительные проблемы для администрации и, следовательно, профсоюзы не могли рассчитывать на ее поддержку. Так возник и утвердился отраслевой корпоративизм.
«Официальные» профсоюзы (ВЦСПС/ФНПР) были типично советской, насквозь бюрократизированной, громоздкой, неповоротливой, предельно консервативной и переполненной синекурами структурой. Естественно, они не поспевали за быстрыми общественно-политическими изменениями конца 1980-х — начала 1990-х и даже не успевали их анализировать.
События августа 1991 года, поражение ГКЧП, запрет КПСС и последовавший за этим развал СССР застали руководство ФНПР врасплох. Опасаясь распространения политических репрессий на руководящий аппарат ФНПР (профсоюзы, как известно, были «приводным ремнем партии» и «школой коммунизма») и возможной конфискации собственности центральных органов ФНПР, руководство «официальных» профсоюзов во главе с Игорем Клочковым стало постоянно и громогласно заявлять, что «профсоюзы — вне политики» (этот тезис был введен и в официальные программные документы ФНПР), а на практике перешло к «критической поддержке» правительства Ельцина — Гайдара.
С начала 1992 года в России начала проводиться политика «шоковой терапии». Стремительный рост цен и галопирующая инфляция потрясли общественное сознание и вызвали бурное недовольство «низов» пассивностью «официальных» профсоюзов. В этих условиях решил разыграть самостоятельную карту председатель Московской федерации профсоюзов (МФП, до 1990 года — Московский городской совет профессиональных союзов, МГСПС) Михаил Шмаков.
Шмаков был сравнительно молодым и крайне тщеславным профсоюзным лидером — представителем «новой генерации» советской номенклатуры.
Опираясь на МФП — традиционно самую влиятельную и богатую организацию ФНПР, — Шмаков поставил себе целью занять пост Клочкова и для этого организовал критику последнего слева, эксплуатируя недовольство масс. Шмаков стоял за присоединением своих подчиненных — секретарей МФП Михаила Нагайцева и Татьяны Фроловой — к проекту создания Партии труда. Проект был выдвинут после запрета КПСС председателем Моссовета Николаем Гончаром, известным аппаратчиком КПСС (Гончар был секретарем Бауманского райкома КПСС в Москве).
В конце 1991 года Николай Гончар и подчиненные Михаила Шмакова смогли привлечь в Партию труда лидеров Социалистической партии Бориса Кагарлицкого и Владимира Кондратова (депутатов Моссовета), двух лидеров Конфедерации анархо-синдикалистов (КАС), Андрея Исаева и Александра Шершукова, и лидеров меньшинства («Марксистской платформы») в КПСС Александра Бузгалина (члена ЦК КПСС) и Андрея Колганова (члена ЦК КП РСФСР).
Участие МФП в создании Партии труда позволило Шмакову решить некоторые внутренние проблемы. Дело в том, что в августе 1991 года, воспользовавшись всеобщей неразберихой после путча, подавляющее большинство сотрудников газеты МФП «Солидарность» во главе с главным редактором ушли из газеты, унеся с собой значительную часть денег и редакционного оборудования (компьютеров и тому подобного), и открыли частное рекламное агентство «Солидарность Паблишерс». Газета МФП оказалась на краю гибели. Попытки Шмакова найти нового главного редактора, который бы согласился наладить работу на условиях нищенских окладов сотрудникам и идеологического контроля со стороны МФП, оканчивались неизменным крахом. В связи с проектом создания Партии труда главным редактором «Солидарности» согласился стать Андрей Исаев. Он привел в газету сотрудников анархо-синдикалистского журнала «Община», лучшего левого неформального издания в 1987—1991 годы (это, кстати, погубило журнал «Община», который перестал выходить). С другой стороны, к сотрудничеству в «Солидарности» были привлечены лидеры Социалистической партии — Борис Кагарлицкий, Владимир Кондратов, Александр Сегал, Анатолий Баранов и др. Александр Сегал, редактор газеты Социалистической партии «Обозреватель», стал со временем заместителем главного редактора «Солидарности» (это погубило газету «Обозреватель», переставшую выходить). В помещение «Солидарности» переехало также основанное КАС Независимое рабочее информационное агентство КАС-КОР[3].
Несомненно, каждая из участвовавших в Партии труда и в «Солидарности» сторон преследовала собственные цели. Социалистическая партия надеялась получить материальную помощь от МФП и облегчить себе пропагандистскую работу через «Солидарность» и другие профсоюзные информационные структуры для создания левой партии в духе «западного марксизма». Позже Борис Кагарлицкий честно признавал, что Партия труда была повторной попыткой реализовать проект Социалистической партии, каковая была замыслена как массовая организация, но не смогла в массовую организацию развернуться[4].
Подобные же планы вынашивали руководители «Марксистской платформы» А. Бузгалин и А. Колганов. Лидер КАС А. Исаев заявлял на заседаниях Московской организации КАС в тот период, что рассчитывает «оседлать рабочее движение» и превратить традиционные профсоюзы в анархо-синдикалистские, памятуя об опыте анархо-синдикалистов в Испании, Франции и Италии[5].
МФП имела официальный статус, разветвленный аппарат, значительные материальные ресурсы, Социалистическая партия и КАС — организации по всей стране и хорошо подготовленные кадры молодых интеллектуалов. Будущее показало, что из проекта Партии труда реальную выгоду извлекло лишь руководство МФП. Оно на какой-то период превратилось в центр притяжения всех несталинистских левых сил, обеспечило себя молодыми кадрами пропагандистов, распространило через Партию труда свое влияние далеко за пределы Москвы и в то же время не дало другим группам в Партии труда перехватить у себя руководство профсоюзами или идеологический контроль над ними. В марте 1992 года Социалистическая партия самораспустилась, и было решено, что ее структуры будут использованы для создания Партии труда, что в дальнейшем привело к идейному размежеванию в Партии труда и все большему попаданию ее структур в зависимость от профсоюзных лидеров. Попытка Исаева заставить КАС в полном составе войти в Партию труда окончилась провалом и повлекла за собой демонстративный выход Исаева и Шершукова из КАС, что вызвало резко негативную реакцию со стороны их бывших товарищей, усмотревших в поведении Исаева и Шершукова факт бюрократического «перерождения» и «предательства идеалов в обмен на высокие зарплаты и мягкие кресла начальников»[6].
Привлечение в «Солидарность» молодых и талантливых авторов — представителей «неортодоксальной левой» — превратило эту газету в первой половине 1992 года из никому не известного заштатного профсоюзного издания в заметный орган оппозиции, который квалифицированно освещал не только профсоюзные вопросы, но и вопросы экономики, политики, культуры, международной жизни. Публиковаться в «Солидарности» стало для левых престижным, несмотря на то что МФП финансово третировала газету, тираж газеты, случалось, падал с двадцати тысяч до пяти (из-за отсутствия финансирования), и главному редактору приходилось для поддержания газеты «на плаву» продавать часть редакционного оборудования. Сотрудники газеты работали «за идею», довольствуясь нищенской зарплатой. В то же время ФНПР, формально располагавшая двумя всесоюзными газетами — «Труд» и «Рабочая трибуна», — все в большей степени утрачивала контроль над ними. Газеты превращались из профсоюзных в «издания для домашнего чтения». «Труд», поставивший в СССР рекорд тиража ежедневной газеты (в 1989—1990 годы тираж «Труда» превышал 20 миллионов экземпляров, число подписчиков в 1991 году составило 18 200 тысяч)[7], практически не подчинялся ФНПР и игнорировал профсоюзную тематику до такой степени, что из содержания газеты абсолютно невозможно было догадаться, что это — профсоюзное издание[8].
Главный редактор газеты «Солидарность» Андрей Исаев был введен в состав руководства МФП (и таким образом автоматически вошел в номенклатуру ФНПР) и стал спичрайтером Михаила Шмакова и «официальным идеологом» МФП, предававшим гласности идеологические установки руководства МФП. Для атаки на И. Клочкова А. Исаев разработал для Шмакова некую «новую идеологию» профсоюзов. Она предусматривала:
a) превращение аппарата профсоюзов в орган, определяющий совместно с работодателем условия труда и оплату труда наемных работников;
b) установление аппаратом профсоюзов шкалы престижности для специалистов, работающих по найму, — и навязывание через этот механизм обществу выгодных для профаппарата представлений о престижности той или иной профессии (что, естественно, сказывалось бы на зарплате специалистов и спросе на них на рынке труда);
c) участие аппарата профсоюзов в определении пропорции, по которой доход распределяется между государством, работодателем и работополучателем, — с тем, чтобы работополучатель (член профсоюза) получал львиную долю дохода;
d) установление контроля профсоюзов над всеми импортными и экспортными операциями в стране, над всеми инвестициями в производство, науку, сферу обслуживания, образование, социальное обеспечение, информационные технологии, техническое перевооружение и тому подобное, а также контроль за распределением государственных, общественных и частных средств и использованием фондов;
e) контроль профсоюзов за положением на рынке труда — с тем, чтобы максимально сдерживать безработицу, так как армия свободной рабочей силы, естественно, была средством давления работодателя на наемных работников и на профсоюзы и средством снижения стоимости рабочей силы.
При этом концепция «новой идеологии» не была направлена против приватизации, поскольку при воплощении этой концепции в жизнь вопрос о форме собственности на средства производства становился, очевидно, третье-, если не десятистепенным[9].
Совершенно очевидно, что предложенная Исаевым «новая идеология» была чистой воды блефом и полной утопией. Воплощение этой концепции в жизнь влекло за собой установление в стране абсолютной диктатуры профаппарата, с чем ни госструктуры, ни работодатели никогда бы не согласились. Но профсоюзным аппаратчикам подобные перспективы действительно могли показаться привлекательными. Руководство МФП начало активно пропагандировать «новую идеологию» в отраслевых и региональных профсоюзах, входящих в ФНПР, и заручилось вскоре поддержкой некоторых влиятельных организаций (в том числе Ленинградской федерации профсоюзов — ЛФП). Пользуясь этим, на XII пленуме Совета ФНПР (май 1992 года) Шмаков попытался сместить Клочкова с поста председателя ФНПР и занять его место. Но Клочков, предупрежденный заранее, проверенными советскими аппаратными методами разгромил Шмакова. Таким образом, конфликт между Клочковым и Шмаковым принял открытый характер.
Руководство МФП крайне раздраженно отнеслось к своему поражению. На страницах «Солидарности» началась кампания острой критики руководства ФНПР и лично Клочкова. Критиковать аргументированно можно было только слева, что и было сделано. Клочкову ставилось в вину «увлечение кампаниями» (в частности, «весенним наступлением», по примеру японских профсоюзов, что рассматривалось как некритическое перенесение на отечественную почву зарубежного опыта), неспособность добиться от правительства выполнения закона об индексациях зарплат и пенсий, «сдача» правительству фондов социального страхования (которые принадлежали ФНПР, но были безвозмездно переданы государству по указанию правительства Ельцина — Гайдара), наконец, подписание соглашения между ФНПР и правительством, которое квалифицировалось как зависимое от воли МВФ. Это была справедливая критика, хотя, надо признать, в то время ФНПР не имела никаких реальных механизмов давления на правительство, и подписание соглашения как раз и давало в руки ФНПР хоть какой-то (пусть очень слабый) инструмент такого давления. В условиях, когда речь шла об угрозе роспуска ФНПР как «коммунистической организации», передача правительству фондов социального страхования казалась бюрократии ФНПР «незначительной уступкой», «малой кровью».
Андрей Исаев печатно обвинил руководство ФНПР во «всепоглощающем оппортунизме» и «бюрократических методах руководства», намекнул на «зависимость от правительства» и «от партийных традиций КПСС» одновременно и посетовал, что голос сторонников Михаила Шмакова «остался не услышан большинством» (что было вполне естественно: «новая идеология» большинством умудренных опытом аппаратчиков была расценена как авантюра, направленная на замену государства профаппаратом; разумеется, это могло окончиться только вооруженным разгромом профсоюзов). «Тем хуже для этого большинства», — написал далее Исаев и пригрозил расколом ФНПР и созданием нового всероссийского профцентра, который «не будет называться ФНПР»[10]. Поскольку Исаев был лишь рупором Шмакова, эта угроза отражала новую тактику МФП.
В то же время руководство ФНПР, пытаясь нейтрализовать Шмакова, стало предпринимать систематические попытки, используя определенную правовую запутанность вопроса, закрепить за собой финансы и имущество МФП[11].
Пока МФП боролась с ФНПР, а обе они — с «альтернативными» профсоюзами, трудящиеся оказались предоставлены сами себе. Распространенным явлением стали мелкие «дикие» забастовки, которые сплошь и рядом терпели поражение, так как не были подготовлены, ввиду того что рядовые трудящиеся не имели опыта забастовочной борьбы, а структуры ФНПР если не противодействовали забастовщикам (что тоже часто наблюдалось), то уж наверняка не помогали. При этом упреки, которые МФП бросала руководству ФНПР, можно было возвратить и самой МФП. Бездеятельность и неподготовленность аппарата МФП, его неспособность организовать входящие в МФП отраслевые профсоюзы для участия в акциях солидарности (обычное дело для профсоюзов на Западе) нанесли тяжелый удар по забастовкам медицинских работников и работников «Скорой помощи» в столице[12]. Отсутствие реальной помощи со стороны МФП вынудило Московский профсоюз работников образования отказаться от забастовки в мае 1992 года и пойти на соглашение с московским правительством на крайне невыгодных для себя условиях. Позиция МФП вызвала раскол в коллективах учителей и привела к созданию параллельных, конкурирующих друг с другом стачкомов[13].
Подобные картины наблюдались по всей стране. Правительство вело переговоры с ФНПР, но, видя бессилие профруководства, на уступки не шло. Закон об индексации зарплаты, принятый в 1991 году, не выполнялся. Из ФНПР начался отток наиболее активной части трудящихся, потерявших веру в профбюрократию. Реагируя на это и под давлением «низов», руководство ФНПР пыталось в 1992 году отказаться подписать Генеральное типовое тарифное соглашение, но правительство на Трехсторонней комиссии выкрутило ФНПР руки, пользуясь численным превосходством (Трехсторонняя комиссия была лукаво создана по западному образцу: работодатели, профсоюзы и арбитр — правительство; на самом деле «альтернативные» профсоюзы действовали в сговоре с правительством, кроме того, приватизация еще не началась, и потому работодатель и арбитр были, по сути, одним и тем же субъектом — государством; руководство ФНПР по безграмотности не осознавало этого подвоха)[14]. Помимо прочего, правительство пустило в ход испытанную угрозу: устами заместителя министра труда, представлявшего правительство на Трехсторонней комиссии, Павла Кудюкина, правительство пригрозило конфисковать имущество ФНПР и приравнять забастовки к уголовному преступлению[15]. Интересно, что занимавший столь жесткую позицию Кудюкин был одним из лидеров российской социал-демократии и одновременно членом СОЦПРОФа[16]. Через год, впрочем, Павел Кудюкин уже лишился своего места в правительстве, а через два года — совместно с бывшими функционерами ФНПР — учил провинциальных профактивистов, как отстаивать свои права в конфликтах с администрацией предприятия, местными и центральными властями, опираясь при этом на свой опыт замминистра в буржуазном правительстве.
Провал «весеннего наступления» профсоюзов 1992 года углубил раскол и кризисные тенденции в «официальных» профсоюзах. Фактически ФНПР и «раскольники» из МФП проводили два самостоятельных «весенних наступления» и затем, вместо честного признания своей некомпетентности, в публичной полемике перелагали друг на друга ответственность за провал. Обнаружилось слабое место «официальных» профсоюзов: неумение и нежелание аппарата организовывать массовые акции протеста. Так, ФНПР потерпела сокрушительное поражение в шахтерском Кузбассе, где рабочие не поддержали объявленную ею «всекузбасскую забастовку», сочтя ее «номенклатурной». А неудачная забастовочная кампания МПФ в Москве повлекла за собой выделение из рабочей среды большого слоя недовольных активистов, которые составили основу радикально-коммунистического Союза рабочих Москвы, а позже влились в ряды «Трудовой Москвы» и «Трудовой столицы». Практика «весеннего наступления» иногда даже наводила на мысль о саботаже профаппаратом массовых акций ФНПР и МФП. Например, к демонстрации 1 мая 1992 года МФП напечатала огромное количество листовок и плакатов, затратив на это грандиозные по тем временам деньги. Весь тираж листовок и плакатов был складирован в помещениях МФП, и москвичи их так и не увидели[17].
Провалом завершилось и «осеннее наступление» 1992 года, объявленное ФНПР. Его поводом явилось то, что правительство не соблюдало Генеральное тарифное соглашение, а также и отраслевые и региональные соглашения с профсоюзами. Стержнем «осеннего наступления» должен был стать Всероссийский день протеста против социальной политики правительства 24 октября 1992 года. Реально правительство могли испугать только массовые забастовки под политическими лозунгами (смены правительства, например) или массовые акции гражданского неповиновения (например, блокирование путей сообщения). Но руководство ФНПР еще не дозрело до такого «экстремизма». Поэтому действия профсоюзов были канализованы в направлении митингов и пикетов. 24 октября в России — это уже, по сути, зима. Митинги и пикеты в холодную погоду (особенно в Сибири) не могли собрать много людей на долгое время — особенно когда речь шла о полуголодных людях. В ряде случаев профруководство пошло по пути организации собраний не на открытом воздухе, а в помещениях. Эти собрания вообще не были замечены ни общественностью, ни властями, ни СМИ. Свою лепту в провал «осеннего наступления» ФНПР внесло и руководство МФП, которое решило, что настало время свести с Клочковым счеты, и развернуло против руководства ФНПР и лично Клочкова бурную пропагандистскую кампанию[18]. Одновременно ставилась под сомнение необходимость «осеннего наступления». «А стоит ли игра свеч?» — спрашивала «Солидарность» и сообщала, что МФП и ЛФП инициативу Клочкова не поддержат и другим не советуют[19].
Тем не менее перед руководством ФНПР и МФП уже летом 1992 года встал вопрос о политических партнерах, способных вместе с ними вести борьбу за новый курс экономических реформ. С одной стороны, И. Клочков и ряд профсоюзных лидеров высказались в поддержку сугубо центристского «директорского» «Гражданского союза». С «Гражданским союзом» ФНПР объединяло стремление сохранить работающую промышленность и хозяйственные связи между регионами страны, ставка на развитие внутреннего рынка. Однако «Гражданский союз» опирался на администрацию предприятий, тогда как ФНПР должна была выражать интересы наемных работников. Говоря иначе, профлидеры демонстрировали не классовое, а типично корпоративное мышление.
С другой стороны, МФП «подкармливала» и пестовала Партию труда, полагая со временем превратить ее в «карманную» партию лейбористского типа. Именно под такую перспективу Партия труда выдвинула лозунги защиты госсектора, полной занятости, социальных гарантий трудящимся. Однако создание лейбористской партии было делом будущего, а политические союзники требовались немедленно. В руководстве МФП были сторонники блока с «Гражданским союзом» и другими центристами. Это нашло отражение даже на страницах «Солидарности», которая в целом была гораздо левее руководства МФП[20].
Между тем в течение лета — осени 1992 года руководство ФНПР — под давлением критики слева (со стороны МФП, в частности) и под влиянием неудач — медленно левело. В то же самое время руководство МФП медленно правело, вживалось в столичный истеблишмент, интегрировалось в «политический класс». Действия руководства МФП по срыву «осеннего наступления» ФНПР стали мостиком к негласным пока контактам с правительственными кругами вообще и правительством Москвы в частности. Еще весной 1992 года «Солидарность» клеймила и поносила Кудюкина, а представители МФП официально требовали его отставки как человека, продемонстрировавшего ненависть к профсоюзам, а уже в августе 1992 года. «Солидарность» публиковала огромную по объему беседу Андрея Исаева с Павлом Кудюкиным, выдержанную в самых доброжелательных тонах[21].
Несмотря на то что рядовые члены профсоюзов становились все более радикально настроенными и требовали от руководства все более жестких действий по отношению к правительству, то есть настаивали на превращении профсоюзов в антиправительственную оппозицию (даже в зажиточной и переполненной чиновниками Москве 53,8 % членов «официальных» профсоюзов выступали с антиправительственных позиций, а 12,4 % были просто настроены революционно)[22], реально руководство МФП двигалось в обратном направлении. Исаев, например, внезапно стал проповедовать отказ от классового и социального подхода в деятельности профсоюзов и призывал к защите интересов только членов МФП, а не интересов всех наемных работников вообще, и уж тем более — неработающих социально незащищенных слоев населения (пенсионеров, инвалидов, детей и т.п.). «Профсоюзы должны защищать только [...] тех, кто платит им деньги», — заявил Исаев[23]. Фактически, таким образом, руководство МФП устами Исаева давало понять, что рассматривает профсоюзную деятельность как бизнес, как что-то вроде бюро услуг, охранной фирмы или адвокатской конторы.
С осени 1992 года часть руководителей ФНПР (и в первую очередь сам Клочков), осознав, что поражение «весеннего» и «осеннего наступлений» подрывает их позиции, стала более внимательно прислушиваться к голосам критиков и пытаться завязать контакты «на левом фланге». В МФП события развивались в противоположном направлении. Отчасти это было следствием объективных процессов, при которых в Москве как в столице оказались сосредоточены правительственные учреждения, руководящие офисы растущих как грибы после дождя банков, концернов, частных фирм и так далее, значительная часть сотрудников которых все еще состояла в профсоюзах. Быстро увеличивался разрыв в доходах между наемными работниками в Москве и в провинции. Высокооплачиваемые работники в Москве (в первую очередь клерки, работники торговли, банков, сферы обслуживания) становились все более консервативными, в то время как в провинции быстро нарастало обнищание основной части населения.
Осенью 1992 года руководство МФП решило перейти в новое наступление на ФНПР, используя вместо провалившейся концепции «новой идеологии» другую — концепцию «экономической демократии». Разработчиком концепции вновь был А. Исаев. Концепция «экономической демократии» была гораздо умереннее «новой идеологии». «Экономическая демократия» твердо выводила профсоюзы из сферы политической борьбы и ставила основной задачей профсоюзов «смягчение конфликта интересов» в обществе. Важным элементом концепции «экономической демократии» было документальное закрепление максимальной автономии МФП от ФНПР. Проект «экономической демократии» закреплял четкое разделение членов профсоюзов на две категории — на рядовых и профактивистов (то есть аппарат), при этом аппарат получал исключительные права по формированию политической линии профсоюзов, а рядовые члены должны были просто поддерживать все решения аппарата. Проект «экономической демократии» предусматривал фантастическое усиление центрального аппарата профсоюзов за счет перетекания денежных средств из первичных организаций в различные вновь создаваемые центральные фонды, а также повышение статуса профсоюзной номенклатуры и улучшение ее материального положения. Проект предполагал создать такую вертикаль в руководстве профсоюзов, при которой председатели профкомов подчинялись бы не своим профорганизациям, а вышестоящему руководству[24].
Для того чтобы концепцию «экономической демократии» можно было использовать в борьбе против ФНПР, она должна была стать официальным документом МФП. Для этого требовалось принять ее на Совете МФП. Однако — вопреки давлению М. Шмакова — консервативное большинство провалило проект на заседании Совета. А. Исаев был вынужден проект доработать (то есть изгнать из него все, что показалось консервативному большинству «излишне политизированным» или «излишне заумным»). В первую очередь это касалось Партии труда и вообще каких-либо следов классовой политики. Меньшинство (сам М. Шмаков, Т. Фролова, М. Нагайцев, А. Исаев), проиграв, вынуждено было подчиниться требованиям консервативного большинства, и с этого момента фактически был поставлен крест на проекте Партии труда. От Исаева потребовали также умерить радикализм «Солидарности» и, если нужно, провести в газете кадровые изменения[25]. Это было крупнейшим поражением левоцентристов в МФП, после которого МФП стала одним из самых консервативных профобъединений в ФНПР. Проект «Экономическая демократия» (в «доработанном», то есть политически выхолощенном, виде) был затем принят Советом МФП весной 1993 года под несколько измененным названием «Экономическая демократия — платформа Московских профсоюзов», но использовать его в качестве оружия против ФНПР было уже невозможно.
В конце 1992 года в «Солидарности» вспыхнул «бунт» против Исаева. Причин было несколько. Творческие сотрудники левых взглядов были возмущены поправением газеты, введением идеологической цензуры и так далее, технический персонал был возмущен тем, что его пытались перевести на систему срочных контрактов на кабальных и экономически невыгодных условиях, а также тем, что Андрей Исаев тайком от сотрудников газеты изменил свой статус выборного руководителя на статус руководителя, назначаемого сверху, руководством МФП, и тем, что он пристроил в газету своих родственников. В результате «бунта» в «Солидарности» был создан «свободный» профсоюз, не входивший в МФП. Однако руководство МФП быстро подавило «бунт» под угрозой закрытия газеты и создания вместо нее другой с новым трудовым коллективом. С началом 1993 года в «Солидарности» началась «чистка», в ходе которой из газеты были «вычищены» все левые авторы и все организаторы «бунта» (некоторые, не дожидаясь увольнения, ушли сами)[26]. Несколько позже из помещений МФП было изгнано и информагентство КАС-КОР.
Часть левых активистов перешла на работу в ФНПР, руководство которой дозрело до сотрудничества с ними. Им удалось быстро наладить современную информационно-аналитическую службу в ФНПР. Большую роль в этой работе сыграл секретарь Партии труда А. Сегал, занявший пост пресс-секретаря И. Клочкова. А. Сегал, в частности, смог обобщить большое количество разрозненных данных и доказать И. Клочкову, что бесхребетная позиция ФНПР ведет к «вымыванию» из «официальных» профсоюзов сознательных активистов, что чревато в перспективе развалом ФНПР. Занявший пост консультанта ФНПР Б. Кагарлицкий сыграл важную роль в доведении до сознания руководства ФНПР новейшего опыта западных профсоюзов и реального положения дел в Трехсторонней комиссии.
В результате летом 1993 года ФНПР смогла добиться первого заметного успеха: была создана Российская ассамблея социального партнерства (РАСП). В РАСП объединились ФНПР, Российский союз промышленников и предпринимателей (РСПП) во главе с Аркадием Вольским (лидером «Гражданского союза»), Российский конгресс деловых кругов и другие менее крупные организации. На практике под названием «предприниматели» в этих объединениях выступали в основном «красные директора» — управленческие кадры государственных предприятий. Они согласовали с ФНПР совместную позицию по борьбе за сохранение производства в условиях, когда правительство явно вело дело к деиндустриализации России (под давлением МВФ). В результате ФНПР получила мощных союзников в Трехсторонней комиссии, где «официальные» профсоюзы смогли теперь противостоять блоку правительства с «альтернативными» профсоюзами и частью работодателей. Таким образом, правительство лишилось инструмента «цивилизованного» навязывания своей воли ФНПР, а ФНПР открыто продемонстрировала резкое повышение уровня игры по правилам «буржуазной демократии» и самого понимания реальных механизмов этой игры. И. Клочков открыто назвал Трехстороннюю комиссию в том виде, в каком она была задумана правительством, «ширмой при проведении жесткого курса, при котором не учитывается мнение профсоюзов»[27]. Этот успех ФНПР вызвал растерянность в правительстве и истерическую реакцию в проправительственной прессе[28]. Показательно, однако, что даже успешная «левая» политика ФНПР не вышла за рамки собственно корпоративных схем.
Вторым успехом ФНПР стали массовые акции летом 1993 года. Правительство само спровоцировало этот конфликт с профсоюзами, сорвав, как и в 1992 году, выполнение Генерального тарифного соглашения с ФНПР. В ответ ФНПР смогла поднять на активные действия только в первые десять дней акции 1,5 млн. человек. На Урале работники оборонных предприятий поголовно вышли на митинги, в Ростовской области шахтеры провели предупредительную однодневную забастовку, а в Приморском крае 10 августа состоялась всеобщая стачка.
Во многих случаях стачки были поддержаны администрацией предприятий, а местная администрация в Приморском крае использовала трудовой конфликт, чтобы потребовать у центра дополнительных прав. Подобные явления известны в России начиная с шахтерских выступлений 1989 года, когда директора шахт порой непосредственно входили в стачечные комитеты. Но на сей раз именно профсоюзы контролировали ситуацию в масштабах страны. Впервые с 1905 года в России выступления трудящихся по призыву профсоюзов развернулись одновременно в самых разных отраслях и регионах под общими всероссийскими требованиями.
Полной неожиданностью для правительства стало то, что традиционные профсоюзы смогли поднять миллионы своих членов на активные действия. Ранее ФНПР показала себя способной эффективно вести переговоры по Генеральному, региональным и отраслевым тарифным соглашениям, защищая рабочие места и заработную плату. Слабым местом ФНПР оставалась неспособность профаппарата мобилизовать людей на активные действия. Исходя из этого, власти выработали собственную тактику в отношении профсоюзов: шли на уступки в ходе переговоров, но затем не выполняли взятых на себя обязательств. В 1992 году ФНПР оказалась бессильна что-либо противопоставить этой политике. Поэтому и на сей раз, нарушая Генеральное соглашение, власти были уверены, что профсоюзы окажутся неспособны на серьезное сопротивление. Между тем ситуация изменилась. Два года неолиберальных «реформ» не просто привели к катастрофическому спаду производства, развалу внутреннего рынка, падению уровня жизни и гиперинфляции. Люди стали лучше осознавать свои интересы и почувствовали необходимость самим защищать свои права. Оппозиция Ельцину нарастала буквально с каждым днем. Если ФНПР требовала выполнения Генерального соглашения, то участники митингов на местах выдвигали и политические требования — как правило, отставки правительства, а некоторых случаях — и отставки президента.
Настроения на местах вообще были гораздо более радикальными, чем в центральном аппарате ФНПР. К сентябрю центральный аппарат стал утрачивать контроль над акциями протеста, а к концу сентября они фактически сошли на нет, так как в стране разразился острый политический кризис: президент Ельцин издал знаменитый Указ № 1400, инициировав государственный переворот, вылившийся в начале октября 1993 года в вооруженный конфликт и расстрел парламента. На фоне столь острого политического кризиса экономические вопросы естественным образом отошли на второй план, а в ряде случаев акции экономического протеста просто переросли в политические акции — на стороне противников Ельцина.
Пока ФНПР медленно и неуверенно превращалась в самостоятельную политическую силу, пугая правительство своей «излишней» независимостью, МФП превращалась в покорный придаток московских властей. Руководство МФП заключило Трехстороннее соглашение с правительством Москвы во главе с Юрием Лужковыми и с Московской конфедерацией промышленников и предпринимателей (которая в реальности также полностью зависела от Лужкова).
Несмотря на то что «Солидарность» еще в конце 1992 года печатала очень резкие статьи, обличавшие Лужкова как коррупционера (дело доходило до того, что действия Лужкова сравнивались с действиями организаторов военного переворота в Чили в 1973 году[29] и с действиями наркобаронов Медельинского картеля[30]), М. Шмаков поставил от имени МФП подпись под соглашением, которое фактически превратило московские профсоюзы в тотально зависимого от Лужкова «младшего брата»[31]. Впоследствии соглашения аналогичного содержания перезаключались между Лужковым и МФП каждый год.
События в сентябре—октябре 1993 года застали руководство ФНПР врасплох. С одной стороны, Исполком Совета ФНПР квалифицировал действия Ельцина как «государственный переворот». С другой стороны, Исполком призвал членов ФНПР не выступить на защиту конституционного строя, а всего лишь «выразить решительный протест». Это было следствием борьбы в самом руководстве ФНПР и неуверенности в собственном авторитете среди трудящихся на местах. Правительство ответило отключением телефонов в комплексе зданий ФНПР и подготовкой указа о роспуске ФНПР и конфискации собственности центрального аппарата (огромного комплекса зданий на Ленинском проспекте). Это вызвало панику среди профбюрократии. На состоявшихся тайных переговорах представителей ФНПР с вице-премьером правительства Владимиром Шумейко аппарат ФНПР полностью капитулировал. В ответ на обещание правительства не разгонять ФНПР и не конфисковывать здания центрального аппарата напуганные профсоюзные чиновники пообещали сместить «нелояльного» И. Клочкова, поддержать все действия правительства, не участвовать в будущих выборах в качестве самостоятельной силы и использовать все средства для погашения забастовочного движения. Это тайное соглашение было выполнено полностью. И. Клочков был вынужден уйти в отставку, и его место занял М. Шмаков[32].
С этого времени ФНПР перестала играть самостоятельную политическую роль, а с момента, когда руководство ФНПР отказалось от самостоятельной политической роли и выбрало роль «младшего брата» «партии власти», от «официальных» профсоюзов уже ничего не зависело: далее события развивались «сами по себе» — если при Ельцине сложилась клановая система, ФНПР была обречена стать частью системы клановой; если при Путине сложилась корпоративная — ФНПР была обречена стать частью корпоративной. После 1995 года «официальные» профсоюзы как политическая сила умерли и особого интереса в таком качестве с тех пор ни у кого не вызывают.
Легкость включения ФНПР в корпоративную систему обеспечивалась еще и «имущественным вопросом». Дело в том, что лишь незначительная часть профсоюзной собственности, находившейся в ведении ВЦСПС, числилась по документам принадлежащей профсоюзам. Подавляющее большинство такой собственности считалось «общенародной», то есть государственной. В 1992 году руководство ФНПР акционировало и приватизировало эту собственность, несмотря на отсутствие соответствующих постановлений правительства Российской Федерации. Так руководство ФНПР стало «коллективным олигархом». Между тем даже остаточная балансовая стоимость этого имущества на 1 января 1991 года составляла 7-8 миллиардов долларов (в основном это объекты недвижимости: санаторно-курортные и спортивные сооружения, ДК, фабрики по пошиву спортивной одежды, административные здания, оздоровительные лагеря и тому подобное; список объектов держится в тайне, по оценке на январь 2003 года, таких объектов оставалось около 3 тысяч)[33]. После 1993 года большое число этих объектов непрозрачным образом ушло в частные руки. Только в 2001 году количество профсоюзных оздоровительных лагерей сократилось на 20 % и профилакториев - на 15 %[34]. Теме непрозрачного акционирования и приватизации профсоюзного имущества руководством ФНПР посвящено большое число публикаций, в частности, этим вопросом активно занимались Юрий Миловидов[35] и Александр Водолазов[36]. В 2003 году «свободные» профсоюзы, ряд общественных организаций и депутатов Госдумы даже создали «Народный трибунал», который на своих заседаниях рассматривал вопрос о «приватизации руководством ФНПР государственного имущества, находившегося в хозяйственном ведении профсоюзов»[37]. Говоря иначе, «официальные» профсоюзы сами — с экономической точки зрения — превратились в своеобразную корпорацию, которая могла вступать в отношения с другими корпорациями по общекорпоративным правилам.
Традиционная функция профсоюзов — защита интересов наемных работников — после 1995 года окончательно отошла к «свободным» профсоюзам, а ФНПР де-факто стала буфером между наемными работниками и администрацией (властью), выражая при этом интересы именно администрации. Это легко прослеживается во всей дальнейшей деятельности «официальных» профсоюзов, в том числе и по их позиции в трудовых конфликтах. Так, в остром конфликте 2002 года на АО «Москвич» именно СОЦПРОФ пытался отстоять интересы работников завода, в то время как профсоюз ФНПР добивался передачи акций завода правительству Москвы, хотя это правительство в 1997 году уже вмешивалось в деятельность АО — и последствия этого вмешательства были катастрофическими[38]. Другой пример: Калининградский морской торговый порт, где «официальный» профсоюз совместно с администрацией противостоял «независимому» Российскому профсоюзу докеров в конфликте из-за перевода порта из статуса «народного предприятия» в частные руки и участвовал в подавлении профсоюзной активности докеров[39].
Дело доходило до получения руководителями «официальных» профсоюзов больших денежных премий от советов директоров (как на АВТОВАЗе)[40]. Зато на открытии IV съезда ФНПР (в ноябре 2001 года) выступил лично президент Путин, который, в частности, призвал «официальные» профсоюзы помочь правительству в приятии нового Трудового кодекса (ТК) взамен КзоТа.
Этот ТК был введен в действие в 2002 году, и на протяжении всего 2001 года «свободные» профсоюзы боролись против него, в то время как ФНПР поддерживала. Хотя не только западные профсоюзы, но даже вполне академичные российские социологи труда (включая директора Института социологии РАН В.А. Ядова) пришли к выводу, что новый ТК направлен против интересов наемного работника и ставит его в неравноправное положение по отношению к работодателю[41].
Западные исследователи пришли к заключению, что ФНПР сегодня отличается от западных профсоюзов тем, что а) объединяет и наемных работников, и администрацию, б) не представляет в действительности интересов наемных работников на предприятиях, в) не выступает равноправной стороной в переговорах с администрацией (властью), г) не способна (по новому ТК) добиться для каждого работника выполнения работодателем условий контракта[42].
Впрочем, еще раньше к таким выводам пришли рядовые работники[43]. В частности, шахтеры — поскольку именно с 1996 года стал резко расти уровень эксплуатации труда на шахтах (причем одновременно с резким ростом задолженности по зарплате)[44]. Тогда же откровенно необратимый характер приняли сокращение численности производственного персонала и сокращение добычи угля. Именно в 1996 году резко снизились расходы государства, связанные с выполнением тарифного соглашения и с содержанием социальной сферы, находившейся на балансе угольных предприятий. И именно в 1996 году обвально упал уровень доверия горняков к ФНПР (Росуглепрофу) — вплоть до нескольких процентов (а в Киреевске и Узловой — до 0 %!)[45].
Неудивительно, что численность ФНПР сократилась с 65 миллионов в конце 1992 года до 29 миллионов в начале 2006-го — при одновременном постоянном, хотя и медленном росте «свободных» профсоюзов.
Неудивительно и то, что массовое разочарование в «официальных» профсоюзах подтолкнуло наемных работников в 1996-1998 годы к самостоятельным, не связанным с профсоюзной деятельностью формам борьбы, куда более радикальным и ранее не применявшимся: к захвату в заложники администрации, перекрытию дорог, возведению баррикад и так далее[46], что поздней весной-летом 1998 года вылилось в знаменитую «рельсовую войну». Причем резкая радикализация настроений началась именно в 1996 году. В Воркуте, например, постоянные забастовки (иногда по нескольку за год на одном предприятии) начались с 1996 года и длились вплоть до «рельсовой войны»[47]. А в Кузбассе уже в 1996 году на шахтерских митингах звучали требования перейти к вооруженной борьбе[48]. Первые репетиции «рельсовой войны» — перекрытия Транссиба — также начались в Кузбассе в 1997 году, причем участвовали в них не только шахтеры, но и, например, медики[49]. Российские социологи констатировали, что новые трудовые отношения и поведение «официальных» профсоюзов толкают наемных работников не к легитимным формам разрешения трудовых конфликтов, а к саботажу и другим подобным, не предусмотренным ТК действиям[50].
«Официальные» российские профсоюзы прошли за постсоветский период достаточно интересный путь: от части государственной системы с некоторым подобием корпоративной этики — через превращение в своеобразную экономическую корпорацию (путем акционирования и приватизации госсобственности) — через неудавшуюся (в первую очередь по вине руководства ФНПР) попытку стать настоящими профсоюзами — через участие в «корпоративной фронде» (наряду с «красными директорами») — к сегодняшнему положению подчиненного элемента («младшего брата» власти) в путинской корпоративной системе. Насколько можно судить, здесь нет случайности, и этот путь вполне закономерен.
11 октября 1998 — 25 октября 2006