|
1. Есть ли среди современной философии что-то, что могло бы стать основой для новой обширной революционной концепции? Какие шансы получить эту роль имеет спекулятивный реализм или акторно-сетевая теория? Что полезного можно найти в идеях прагматистов и аналитических философов?
Евгений, Ваш вопрос говорит о глубокой патологичности ситуации на философском факультете. Вы упоминаете только то, что в мейнстриме, или то, что модно. Но философ (если он действительно философ) не может гоняться за модой, мода — это для дурачков. Философ (если он действительно философ) не должен быть настолько трусливым, чтобы обязательно следовать мейнстриму. Тем более, Вы спрашиваете о новой революционной теории, предполагая, видимо, что старая умерла. Это не так. Даже в рамках существующего марксизма (а я выступаю за преодоление марксизма на базе самой марксистской методологии, см.: http://saint-juste.narod.ru/sakraln.htm) элементарно объясняются все произошедшие недавно (включая крах СССР) и происходящие сейчас события. Если кто-то не может этого сделать, значит, у него либо не хватает марксистских знаний, либо не хватает ума для верного использования этих знаний. Я в курсе, что вашему поколению со школы внушали, что марксизм — это глупость, что марксизм потерпел поражение, раз нет СССР. Но вам это внушали и внушают идеологические шлюхи правящего класса, которые всего-навсего отрабатывают пайку. Они ничего другого говорить и не должны. А вот верить им — это подлинная глупость, свидетельство неспособности к самостоятельному мышлению.
Отдельные аналитические философы (Витгенштейн или Рассел, например) были когда-то интересны. Но именно отдельные люди — и не в области философии, а в области логики, математики, языка. Сама же аналитическая философия — пустое место. Она очень удобна для правящих классов капитализма, потому и стала мейнстримом. Конечно, вам внушают другое. Но это — ваши проблемы. То есть делу социального освобождения аналитическая философия ничего дать не может. Про акторно-сетевую теорию и говорить смешно. Бруно Латур — либо дурак, либо шарлатан. Вероятнее, шарлатан. Но те, кто ему верит, — точно дураки. Гораздо интереснее проанализировать, зачем это всё тиражируется, в чьих интересах? Но боюсь, на философских факультетах такому не учат. Спекулятивный релятивизм — это вообще скорее «зонтичное название», описывающее нечто, что даже не оформилось в течение, а тем более не выработало общих понятий. Но я пока не увидел ни у Хармана, ни у Мейясу, ни у Брасье ничего, кроме жалких, робких попыток изложить другим, куда более невнятным и неудачным языком то, что до них было сказано представителями левой материалистической мысли. Это такие бунтари в старшей группе детского сада. «Давайте постлоим балликаду из килпичиков». Все эти люди (вне зависимости от направления, к которому они принадлежат) не стоят одной (любой) книги, скажем, Иштвана Месароша.
2. Вы не раз критиковали постструктуралистские теории. Как можно суммировать Ваше отношении к ним? В чем основной промах этих философов?
Постструктурализм оказался лишь переходной ступенью к постмодернизму, его преддверием. А весь постмодернизм — пустая болтовня. Я думаю, Вы читали Сокала и Брикмона. Я понимаю, что вас всех учили, что философия — это одно, а наука — совсем другое, поэтому-де критика постмодернизма со стороны ученых «нерелевантна». Это — чушь. Философия — самое общее знание, самая общая наука. Если сейчас утверждают иное, то только потому, что капитализм исчерпал весь свой заряд прогрессивности и стал реакционным (как когда-то феодализм). Как всякая реакция, он нуждается в теориях, не позволяющих понимать и анализировать реальность (то есть в бесплодных «умствованиях» и схоластике), и не нуждается в подлинно научном познании мира. Сама фигура философа (еще в XIX веке «указывавшего царям») стала фигурой жалкого, абсолютно ни на что не влияющего обитателя гетто, которого власть подкармливает на всякий случай: вдруг пригодится. С начала «холодной войны» философы на Западе всё откровеннее превращались в корпорацию идеологических проституток: перед ними была поставлена задача разностороннего идейного противостояния Восточному блоку. Были исключения — вроде Франкфуртской школы или французского атеистического экзистенциализма — но они были крайне редки и являлись атавизмом предыдущего исторического периода. В процессе этого противостояния «философы» (без кавычек их писать нельзя) обнаружили, что для успешной реализации поставленной перед ними задачи надо разрушить единый для западного либерализма и марксизма фундамент — наследие Просвещения, то есть «упразднить» науку, объективность, разум. Это и сделал постмодернизм. При этом идеологические проститутки постмодернисты по недостатку ума не понимали, что рубят сук, на котором сидят: после краха Восточного блока нужда в них отпала, финансирование сократилось, интерес к ним (и к философии вообще) катастрофически упал. Правящие классы использовали «философов» как презерватив. После проведения неолиберального разрушения основанной на принципах Просвещения системы образования, разрушения, обеспечившего резкое падение качества образования и навязывание всем узкой специализации, никакая философия вообще не нужна: для идеологического контроля достаточно религии.
И до того философия постоянно «ужималась», отдавая огромные пространства, когда-то ей принадлежавшие, конкретным наукам (потому, например, давно уже нет натурфилософии). Со временем (если капитализм не уничтожит цивилизацию раньше) философия сократится до «надстройки» над конкретными науками, «надстройки», занятой общетеоретическими и методологическими вопросами, а затем эти две области, вероятно, превратятся в самостоятельные науки. То есть будущего у этой профессии (философа) нет. Но постмодернизм повел философию к тому же результату извращенным способом: поссорил философию с конкретными науками. Без конкретных наук цивилизация не выживет. Без такой, как сейчас, «философии» — запросто. То есть мейнстримовская «философия» сама себе подписала смертный приговор, допустив возникновение постмодернизма. Мейнстримовская «философия» сейчас — это схоластика, общественно бесполезные разговоры ни о чем.
Даже за пределами мейнстрима общественно ценной сейчас является лишь социальная философия (и политическая философия как ее часть), социально ориентированная философская антропология и методология науки. Всё остальное — мусор.
3. Несколько лет назад я с удовольствием прочел Вашу захватывающую полемику с Ю.И. Семеновым. У меня, правда, сложилось впечатление, что вы оба отказываете оппоненту в элементарной компетентности. Иногда кажется, что это общая черта философских дискуссий. Как Вы сейчас видите результаты этой полемики? Не изменилось ли Ваше мнение?
Это нельзя назвать полемикой. Покойный журнал «Пушкин» попросил меня написать рецензию на книгу Семенова, поставив при этом жесткие условия: рецензию надо было сделать за 8 дней и уложиться в 22 тысячи знаков. Я эти условия выполнил, хотя книга была толстая и политематическая. Естественно, рецензия вышла беглая, скомканная, я ей был не удовлетворен. Тем более, что до того я был знаком лишь с несколькими статьями Семенова и не был готов к такому объему поверхностного дилетантизма, эклектизма и просто глупости, который на меня обрушился. Я десять лет участвовал в работе журнала «Скепсис», созданного учениками Семенова — и был заочно куда более высокого мнения об их учителе. И вдруг оказалось, что Семенов — обычный советский «марксистско-ленинский философ» (он, собственно, этот предмет преподавал студентам-технарям), совершено не оригинальный, не понимающий, как все «марксистско-ленинские философы», марксизм (в том числе политэкономию, что я вывел, в частности, из его слов об аренде). На 90 с лишним процентов написанное Семеновым оказалось обычными «марксистско-ленинскими» банальностями, какие присутствовали в учебниках и словарях советского времени, а остальное — глупостью, не выдерживающей никакой критики. Студенты из «Скепсиса» этого не понимали, потому что в советский период не учились. Семенов ответил на рецензию огромным раздраженным текстом, в котором провозгласил себя «наукой», а меня — «дилетантизмом». На 95 процентов этот текст был создан методом автокопипейста, то есть практически ничего нового не содержал. Я, конечно, как только нашлось время, сел писать ответ, но я понимал, что этот ответ должен быть подробным разбором положений Семенова — не одной этой книги, а и других его текстов. А некоторые из этих текстов немаленькие. Например, «Философия истории» — это огромный тысячестраничный талмуд большого формата мелким шрифтом. То есть если всё делать правильно, надо писать книгу такого же размера. Состояние здоровья и разные важные актуальные дела помешали мне закончить даже первую статью про Семенова (я понимаю, что книгу с критикой Семенова никто не издаст — никому это не интересно, поскольку у Семенова, кроме десяти учеников из «Скепсиса» и нескольких разрозненных поклонников, последователей нет, он — чистая маргиналия). Я думаю, я найду все-таки время и как минимум первую статью против Семенова завершу и опубликую. Тем более что сейчас я к Семенову отношусь с полнейшим пренебрежением: большинство его текстов составлены методом автокопипейста (что выгодно с точки зрения гонорара), абсолютно вторичны, неоригинальны и эклектичны и, как у большинства советских «философов», к марксизму имеют только то отношение, что пользуются марксистской терминологией.
4. Есть ли среди российских интеллектуалов (как правых, так и левых) кто-то, кого бы Вы выделили как выдающегося теоретика?
Нет, конечно. Все наши «философы» восходят к советскому периоду, когда никакой философии в стране не было. Единственные, кто были, — это историки философии. Со времен сталинизма философская мысль была убита. То есть в СССР не только не было никакого социализма, но не было и никакого марксизма. Советская бюрократия относилась к марксистской классике как к набору ритуальных текстов, никак не связанных с реальностью и существовавших для того, чтобы с помощью тщательно подобранных цитат оправдывать сиюминутные действия власти. То есть наши «философы» были начетчиками, служителями культа. Это такая же интеллектуальная проституция, как и на Западе, только там, помимо академических «философов» (= шлюх Системы), были и оппозиционные теоретики, непосредственно связанные с борьбой с Системой и не купленные ею (пусть их и было абсолютное меньшинство). Собственно, всё ценное, созданное в марксизме, создали неакадемические теоретики — начиная с самих Маркса и Энгельса и кончая Фаноном или Че. А у нас в стране со времен сталинизма остались лишь жалкие академические шлюхи, пресмыкавшиеся перед Системой, державшие фиги в карманах, шлюхи, с одной стороны, считавшиеся «марксистами-ленинцами», но ничего не понимавшими в марксизме, а с другой стороны — мечтавшие выглядеть серьезными и оригинальными и в результате обычно подпадавшие под влияние тех западных авторов, которых они должны были официально клеймить. На весь послесталинский период пришлось лишь два (!) человека, которые вообще понимали, что такое марксизм: Лифшиц и Ильенков. Но, подобно Семенову, который из трусости ничего «оригинального» о советском строе в советский период не писал, Лифшиц с Ильенковым тоже занимались маргинальными для марксизма сюжетами — из той же трусости. Если бы в стране действительно были философы-марксисты, они не могли бы не понимать, что никакого социализма в СССР нет, что правящий режим — контрреволюционный и антимарксистский, а их долг — бороться с этим режимом, идти в тюрьмы и лагеря. Но они хоть и называли себя марксистами (некоторые до сих пор называют), этого не делали. А предпочитали лизать зад власти. А в тюрьмы и в лагеря шли совсем другие люди.
Если они не понимали, что в СССР не было социализма, — они дураки. Если понимали, но не боролись — трусы. Может ли дурак быть марксистом? Нет, марксизм — слишком сложная система, чтобы дурак смог ее понять. Дурак, конечно, может называть себя марксистом, но от этого он марксистом не становится. Может ли трус быть марксистом? К сожалению, да, так как трусость — это индивидуальная психологическая черта, не связанная напрямую с мировоззрением. Но марксистское сообщество, как сообщество людей, для которых теория без практики бессмысленна, должно трусов из себя исторгать. Поскольку в СССР никакого марксистского сообщества не было, не было и такого исторжения.
Вот эти трусы и дураки и стали учителями и наставниками всех философских кадров в России. Почему отечественная философия и пребывает в таком жалком виде. Еще более жалком, чем на Западе (см. п. 2).
5. Как Вы видите перспективы различных субкультур? Каков их политический потенциал? Есть ли субкультура, которая кажется Вам наиболее интересной? Каково значение субкультурного полиморфизма в современном мире?
Никакого политического потенциала у субкультур нет. Само существование субкультур является свидетельством тяжелого кризиса, переживаемого обществом. Субкультуры — это социальная патология, которая с некоторого времени сознательно поощряется правящими при капитализме классами в целях максимального разобщения общества, так как разобщенным обществом легко управлять и оно не способно консолидироваться и уничтожить власть правящих классов.
6. Как бы Вы кратко ответили на вопрос: что значит быть левым? Возможен ли какой-то категорический императив в революционной этике?
7. Ролана Барта всю жизнь преследовал такой этический парадокс: он хотел быть левым радикалом, но очень любил мелкие прелести буржуазной жизни. Можно ли быть честным левым, сохраняя любовь к хорошему табаку, модной одежде или походам в театр?
Я объединил Ваши вопросы, так как второй является лишь частным случаем первого. При этом Вы неверно излагаете трагедию Ролана Барта. Он не «всю жизнь», а лишь первый период жизни хотел быть левым радикалом. Этот период приходится на время Народного фронта, Второй мировой войны, нацизма и его краха и т.п. Барт был слишком умен, чтобы не понимать, где жизнь, а где пародия на нее. Но он видел, как опасно быть частью жизни. И из-за своей трусости он в конце концов стал частью пародии: после 1968 года всё, написанное им — шарлатанство. Это часто бывает: с возрастом многие становятся глупее, трусливее и гаже. Впрочем, Барт — случай, типичный для целого поколения западных псевдолевых интеллектуалов: по мере того, как «первый мир» становился полностью паразитическим, они тоже превращались в паразитов. Все эти сказки Барта, что любая идеология и любой язык являются фашизмом, — не более чем жалкая попытка оправдать свою трусость: идеологию и язык нельзя отменить, следовательно, фашизм непобедим, а он, Барт, в этом не виноват. Фашизм (в форме неолиберализма), действительно, победил в «первом мире», но Барт виноват: он и не пытался с фашизмом бороться, он к нему приспосабливался.
Вопрос не в модной одежде или любви к театру (в российских условиях, с учетом состояния сегодняшнего театра, любовь к нему — это признание в умственной ущербности и дурном вкусе). Это не препятствует быть левым. Вопрос в том, готовы ли вы всем этим пожертвовать ради освободительной борьбы, то есть все дело в приоритетах. Если готовы и пожертвуете — вы левый, и ваша мораль — революционная мораль. Революционная мораль признает примат общественного блага над частным. Это сопряжено с а) личной храбростью, б) способностью к жертвам и в) умением не по-мещански расставлять приоритеты, в том числе отсутствием тщеславия и способностью к методической неброской работе. На философских факультетах этому точно не учат. К тому же индивидуальная мораль не может существовать отдельно от остальных характеристик личности: личность едина. Когда-то в профсоюзной газете «Солидарность» я наблюдал тогдашнего главного редактора газеты, анархистского вождя Андрея Исаева (ныне — известного одиозного единоросса), который с восторгом обсуждал со своими коллегами-анархистами книги Сидни Шелдона. Я просто глаза выпучил от изумления. Но в результате я оказался подготовлен и не удивился тому, что все эти анархисты продались классовому врагу: анархизм у них был показной, дань моде, а сами они как личности изначально были абсолютно буржуазны.
8. Как Вы оцениваете законы, принятые недавно в России? Против курения, против Академии наук, запрет на пропаганду гомосексуализма и другие? Симптомом чего они являются?
Не надо сваливать всё в одну кучу. Никакого «закона против Академии наук» не принимали (даже тот, что находится на рассмотрении в Думе, пока не принят). Это закон не «против» РАН, а о захвате и разворовывании имущества РАН. Почему он Вас так волнует? До этого была захвачена и разворована (приватизирована) почти вся государственная собственность — и в результате Россия сидит в той глубокой экономической (и не только) заднице, в какой она сейчас сидит. Просто основные, наиболее лакомые, куски захвачены уже давно (и в значительной степени перестали существовать: о печальной судьбе приватизированных московских заводов, изначально всех без исключения прибыльных, я писал в статье «“Второе издание капитализма” в России», возможно, Вы ее читали). Теперь правящий класс бюрократ-буржуазии добирает то, что осталось. Со временем неолибералами будет приватизировано (то есть украдено) всё — и население заставят платить за всё: не только за пользование, например, библиотекой, но, думаю, за воздух, воду и право ходить по улице. Можно считать, что это наказание за то, что население с неолибералами не боролось.
Закон о запрете пропаганды гомосексуализма — всего лишь дымовая завеса. Смысл этого действия — отвлечь внимание населения от экономических мер неолиберальной власти. А заодно и лишний раз индоктринировать это население консервативно-традиционалистски (что является еще одним свидетельством того, что именно религия, а не философия, будет главным инструментом идеологической обработки масс).
Закон о запрете курения в общественных местах — вообще из совсем другой оперы. Наша власть хочет выглядеть цивилизованной. И потому иногда принимает такие законы. Работать этот закон не будет — как не работают предыдущие аналогичные. Например, у нас есть закон, запрещающий распитие алкогольных напитков (включая пиво) в общественных местах (то есть, попросту говоря, на улице). Он не работает. Пьют еще больше, чем раньше. То же и с законом о запрете курения. Формально он вступил в действие — но я вот на днях зашел в кафе «Башня» на Шаболовке, чтобы побеседовать с коллегой из Италии, и мы там попали в прокуренное насквозь помещение с запахом, как в тюремной камере. Естественно, мы сразу ушли. Так что этот закон уже не работает. Он принят только для того, чтобы подвести базу под удорожание сигарет. Чтобы можно было слупить с населения (с той части, что курит) дополнительные деньги. Одновременно с «антитабачным» законом продолжается скандальное разрушение системы здравоохранения: несмотря на протесты власть закрывает больницы, поликлиники, роддома, массово сокращает медперсонал. На здоровье населения нашей власти глубоко плевать. Так же как на науку, культуру, образование, духовное развитие, возможность самореализации. Правящий режим — режим социальной оккупации. Оккупанты не заботятся об оккупированных.
9. Над чем Вы еще не думали?
Если я над чем-то не думал, как же я могу об этом говорить? Но сюжет, которым я специально не занимался, однако в последнее время все чаще понимаю, что заняться им следует, есть. Это влияние глупости на социальные и исторические процессы. Поскольку все больше убеждаюсь, как много зависит от индивидуальной и коллективной деятельности дураков.
Интервью брал Евгений Логинов
29 июля 2013
Опубликовано в журнале «Финиковый компот», № 4 (август 2013).
