«No future» — «будущего нет» — именно этот известный панк-лозунг, цитата из «Sex Pistols» невольно приходит на ум, когда размышляешь над проблемами молодежи в сегодняшней России.
Если быть честным и не бояться говорить правду, то нужно признать, что «пятилетка реформ» не дала ничего молодежи как социально-демографической группе, а отняла — очень многое. Можно сколь угодно долго ругать Советскую власть, но совершенно очевидно, что Советская власть никогда не доводила молодежь до такого состояния тотальной заброшенности, как сегодняшний режим. И совершенно неважно, что молодежная политика Советской власти объяснялась чисто прагматическими причинами: заботой о стабильном развитии страны, стабильном существовании режима, необходимостью подготовки кадров (и технических, и идеологических), соревнованием с Западом, наконец.
Собственно, задача обеспечения стабильного развития страны, подготовки молодых квалифицированных кадров взамен старых и, соответственно, кадрового обновления стоит и перед сегодняшним режимом. Если режим Ельцина самоустранился от решения этих — объективных — задач государственной власти, то это свидетельствует против самого режима.
Первое, что бросается в глаза, — это тотальное отчуждение молодежи от власти. В советский период существовал институт связи молодежной массы с властью — ВЛКСМ. Его деятельность отнюдь не сводилась к формуле «партия сказала: надо, комсомол ответил: есть!», вопреки тому представлению, которое нам пытаются навязать сегодня платные буржуазные «идеологи». Существовал целый набор общественно-государственных функций развития, воспитания, образования и рекреации молодежи, которые «висели» на комсомоле. Хорошо или плохо, но комсомол их выполнял. Даже в 70-е — 80-е гг., когда аппарат ВЛКСМ, инфильтрованный огромным количеством молодых, нахрапистых и беспринципных карьеристов, довел себя до состояния откровенного морального разложения и духовной деградации, ВЛКСМ оставался «улицей с двусторонним движением».
Я, например, хорошо помню, как во времена «всенародного обсуждения» «брежневской» конституции мои друзья из младшего поколения педагогического «коммунарского» движения организовали кампанию давления на институты власти через ВЛКСМ, добиваясь изменения формулировок ряда статей конституции, касавшихся молодежи и подростков (в частности, тех, которые регулировали трудовые отношения подростков). ЦК ВЛКСМ довольно быстро «продавился» и транслировал наверх «озабоченность низов». В результате конституционные положения были записаны именно в том варианте, которого добивалось «коммунарское» движение.
Когда нынешний режим принимал «на пожарище Дома Советов» свою конституцию, он о чем-нибудь с молодежью советовался?
Если молодежи навязали правила, по которым она должна жить, не спросив, устраивают ли ее хоть сколько-то эти правила, нечего критиковать молодежь: исходя из базовых демократических представлений, она свободна от этих навязанных извне правил и не обязана их соблюдать.
Вообще, побывав за последние полтора года на различных совещаниях, семинарах и иных мероприятиях «по проблемам молодежи», я обнаружил удивительную вещь: власть не знает реального положения дел и не хочет знать. На всех этих мероприятиях о «тяжелой судьбе голодной молодежи в провинции» говорят 60-летние холеные толстопузые и толстомордые высокооплачиваемые и самодовольные дяди, из обмолвок которых становится ясно, что предмет их «экспертизы» известен им понаслышке, что они просто «делают деньги» на молодежных проблемах и с большим удовольствием безвылазно мотаются на казенные деньги по заграницам, чтобы «представлять» там «Россию» на разного рода юнологических конгрессах. Настоящий представитель настоящей молодежи на такие мероприятия просто не может попасть: он о них никогда не узнает, да и не пустят его туда. Есть категория «витринных» представителей молодежи — лощеные столичные карьеристы (кстати, не такие уж юные — им в основном под тридцать), которые от лица «молодежи» посещают все эти мероприятия. На TV периодически видишь этих «представителей молодежи» то под именем каких-нибудь «Молодых политиков России», то под именем «Будущее России — новые имена», то еще под каким-то. С зализанными физиономиями патентованных проходимцев они важно сидят в мягких креслах и внимают докладчикам. Как правило, все эти «молодежные форумы» проводятся на деньги либо правительства, либо заокеанских спонсоров, и поэтому на них вы не услышите антиправительственных или антиамериканских высказываний: как можно — в следующий раз не пригласят! Обычно эти мероприятия завершаются «презентацией», то есть бесплатной выпивкой и закуской (эту часть по TV не показывают). Как раз на презентациях очень интересно послушать «представителей молодого поколения»: обязательно какой-нибудь проходимец с удовольствием рассказывает, как он «раскрутил» американцев на очередную поездку куда-нибудь в Цинциннати (за американский счет, естественно), где он «оттянулся вовсю», прибарахлился, ну и попутно «прогнал телегу» доверчивой аудитории о том, как вся российская молодежь любит все американское, не хочет «возврата к тоталитаризму» и вся поголовно (независимо от пола и возраста) стремится стать похожей на Арнольда Шварценеггера.
Между тем настоящая молодежь (а не ее «витринные» представители) загнана «взрослым миром» в гетто. Причем этот «взрослый мир» совершенно не интересуется молодежью. Складывается впечатление, что нынешнему режиму юноши нужны только для того, чтобы забрить их в армию и угробить затем в Чечне. Девушки, конечно, не воюют, они рассматриваются новыми «хозяевами жизни» как доступный сексуальный объект.
Редкие экскурсы облеченных властью лиц в тщательно подобранные студенческие аудитории в Москве — это чистой воды показуха и форменные «потемкинские» спектакли. (Примером того, как серьезно власть готовится к такому «общению с молодежью», может служить визит Ельцина в «Бауманку»: все студенты — члены «Студенческой защиты» и РКСМ — были опознаны гебешниками в лицо и в зал не попали, в зале оказалась «идейно выдержанная» публика; аналогичная история произошла во время посещения Клинтоном МГУ: отсеченные ГБ политически активные студенты вынуждены были довольствоваться скандированием лозунгов на улице — и Клинтон, судя по всему, их не слышал; президент США, видимо, так и уехал в убеждении, что все московские студенты на него молятся.)
Подавляющее большинство молодежи не учится в вузах и не живет в Москве. Москва, ставшая самой дорогой столицей мира (обогнав недавно даже Токио), в 10—12 раз превосходит провинцию по уровню доходов. В Москве сосредоточилось большинство богачей России. По данным Н. Римашевской, еще в 1994 г. лишь 5 млн человек в России можно было отнести к богатым, из них 1 млн жил в Москве [1]. В 1995 г. концентрация богачей и сверхбогачей еще больше возросла: по данным «Круглого стола бизнесменов России», лишь 3 % граждан России имеют доход более 60 млн рублей в месяц на человека. Из их числа 10 % имеют доход в 276 и более млн рублей в месяц на человека. 97 % этих сверхбогачей сосредоточено в Москве [2].
Но даже в сытой, богатой, переполненной деньгами Москве молодежь (не дети миллиардеров, конечно, а молодежь как массовая группа населения) загнана в экономическое, политическое и культурное гетто. Если в течение всего лишь 2—2,5 месяцев я читаю в газетах, что в Москве насчитывается 32 тысячи, 45 тысяч, 60 тысяч, наконец, 85 тысяч бездомных детей, я, естественно, делаю вывод, что все эти цифры — оценочные, и реального положения дел не знает никто. (Считается, что в России функционирует сейчас 29 приютов и «социальных гостиниц» для детей и подростков. Не говоря уже о том, что их только в Москве должны быть сотни, я до сих пор не видел ни одного человека, который бы что-то конкретное знал об этих приютах и «социальных гостиницах».) За тот же период газеты поведали, что в Москве не посещает школу 80 тысяч, 120 тысяч, 165 тысяч, наконец, 240 тысяч детей школьного возраста. Так сколько же на самом деле? Очевидно, власти этого не знают и им это неинтересно. Это же не взятки брать. Или, например, журналисты пишут, что в России десятки тысяч подростков обоих полов втянуты в проституцию. «Десятки тысяч» — это сколько? Категория «десятки тысяч» охватывает числа от 20 тысяч до 200 тысяч. Очевидно, точных цифр никто не знает — и всем на это наплевать.
Разумеется, существует разрыв в доходах семей московских студентов и студентов других городов. Это хорошо видно, например, когда общаешься со студентами по делам «Студенческой защиты». Хотя в Москве самые богатые и высокооплачиваемые чиновники, как правило, уже не учат детей в России, а посылают их учиться в Париж, Мадрид, Кембридж, Оксфорд или Беркли (воспитывая и культивируя презрение к своей стране), все же имущественный уровень у значительного числа семей московских студентов достаточно высок. Среди студентов некоторых специальностей (экономисты, финансисты, отчасти юристы) распространилось даже явление, которое на Западе называется «попперский террор»: бедных и плохо одетых студентов преследуют и травят. В результате происходит либо отсев «социально чуждых» студентов — нередко, кстати, самых талантливых, либо их подавление, превращение в «шестерок» своих наиболее богатых, «долларизованных» сокурсников. Студентки в этой среде, чтобы шикарно одеваться и выглядеть «на уровне», вынуждены заниматься проституцией.
Но даже и там, где дело не доходит до таких крайностей, бедные студенты зачастую вынуждены скрывать свое реальное имущественное положение. В качестве примера приведу знакомую студентку Т. Она регулярно отказывается участвовать в каких-либо социологических опросах именно потому, что в них, как правило, фигурируют вопросы об имущественном положении, и уже одна необходимость отвечать на эти вопросы действует на Т. психотравмирующе. Т. — родом с Украины, мать у нее умерла, отец получает мизерную пенсию в купонах, влачит полуголодное существование. Сама Т. была вынуждена уйти из общежития, поскольку оккупировавшие общежитие «крутые» требовали, чтобы она занималась проституцией (между прочим, в правоохранительные органы обращаться бессмысленно: они подкуплены сутенерами, и те, кто пробовал жаловаться, поплатились — их били смертным боем). Т. снимает маленькую комнату на окраине Москвы на паях с подружкой. Стипендии Т. хватает только на проездной билет и на тетради с шариковыми ручками. Т. вынуждена подрабатывать переводами (она знает два языка). Фактически все заработанные деньги уходят на оплату жилья. Т. скрывает это, но уже по ее внешнему виду ясно, что она систематически голодает. Если Т. оказывается у меня в гостях, я стараюсь накормить ее до отвала и всучить что-нибудь съедобное с собой. Разумеется, денег на обновки у нее нет. Нет денег на театры, музеи, кино, концерты. Даже на похоронах собственной матери Т. отсутствовала: не было денег на билет. Подружка Т. живет аналогичной жизнью, только подрабатывает не переводами, а набивкой текстов на компьютере в одной из частных фирм (кстати, платят «новые русские» гроши).
Т. есть с чем сравнивать: первоначально она училась на «технаря» (это было в начале «перестройки») и лишь затем, осознав, что это — не ее дело, ушла из технического вуза и поступила в гуманитарный (Т. — золотая медалистка, и все предметы давались ей одинаково хорошо).
В эпоху СССР Т. жила в общежитии, и никто не принуждал ее там заниматься проституцией. Стипендии Т. хватало не только на еду, косметику и т.п., но и на театры, музеи, выставочные залы, консерваторию. За три года она купила свыше 50 книг.
Формально Т. аполитична. У нее нет времени (учеба плюс подработка) и физических сил (полуголодное существование) на то, чтобы следить за политикой. У нее нет денег на покупку (подписку) газет и журналов, у них с подружкой нет телевизора. Но в реальности уровень неприязни к власти у Т. исключительно высок. Выборы она сознательно бойкотирует. Ельцина ненавидит и никогда не простит ему того, что из-за его «экономических реформ» она не смогла попасть к матери на похороны. Достаточно регулярно она выражает сожаление, что в России нет каких-нибудь «красных бригад», которые могли бы похитить и убить внука Ельцина: по ее мнению, это было бы, как минимум, справедливо. Могу заверить, что такие настроения — еще не самые радикальные.
О том, как живет «пэтеушная» молодежь, и вовсе вы нигде не прочтете. Единственным человеком, который осмелился написать об этом, был анархист М. Цовма, а единственным изданием, которое осмелилось его опубликовать, была газета «Латинский квартал». Сейчас, кстати, «Латинский квартал» уже не выходит, поплатившись за свой радикализм, а люди, издававшие его, вынуждены зарабатывать себе на жизнь в бездарной и убогой «справочно-телепрограммной» «Неделе». Если кратко суммировать описанное М. Цовмой, жизнь «пэтеушника» такова: учить ничему не учат (преподаватель физики, например, ставит пять баллов тому, кто первым успеет правильно ответить на вопрос «сколько времени»), перспектив никаких (работы по специальности не предвидится), «пэтеушники» живут в атмосфере полицейского террора (в милицию их забирают по поводу и без повода, при этом, естественно, избивают), денег нет, поэтому от всякого культурного досуга они отстранены, основное времяпрепровождение — бесцельное шатание по улицам (дома-то тоже тошно), предел мечтаний — раздобыть «травки», забить один «косяк» на всю немаленькую компанию (на большее денег нет) и «покайфовать» где-нибудь в подъезде. Наркотики, кстати, продаются тут же в «лицее» (так теперь называется ПТУ), «пушеров» милиция знает в лицо, но, получая от них мзду, естественно, не трогает. Фактически на этом уровне наркобизнес легализован и даже поощряется властями (милиции выгодно держать подростков «на крючке»).
Вообще, проблема алкоголизма и наркомании молодежи, детей и подростков — проблема табуированная. Сколько в стране подростков-наркоманов, подростков-токсикоманов, подростков-алкоголиков? Где реальные цифры, где исследования, кто их проводил? Сытые дяди и тети из правительственных кабинетов оперируют какими-то цифрами, взятыми с потолка [3]. Я склонен верить тем, кто работает непосредственно с детьми на местах. Вот, например, А. Кротов из Набережных Челнов фиксирует у себя в школе: 20 % старшеклассников — наркоманы и токсикоманы, 10 % — хронические наркоманы и токсикоманы. Остальные — алкоголики. «А проблем с пьянством в школе нет, потому что пьют все… Те, кто не пьет — редкость, живые реликты. На них показывают пальцем. В одном из восьмых (восьмых, заметьте!) классов у меня непьющий только один мальчик. Не пьет он потому, что недавно мама, поругавшись с пьяным папой, зарезала последнего ножом, кухонным…» То есть, как нетрудно догадаться, до того «инцидента» и этот единственный «непьющий мальчик» пил. «Детское пьянство серо, беспробудно и агрессивно, — пишет далее А. Кротов. — Детских вытрезвителей нет… Много слез, синяков и песен. А еще — можно бритвой по венам. (Два случая за прошлый год.)» [4]. Кстати, а что у нас с детским и юношеским суицидом? Где данные? Засекречены? Заместитель директора Венгерского Института русистики Тамаш Краус, приезжавший в прошлом году в Москву, рассказал, что, по их сведениям, за 1992—1994 гг. число самоубийств детей и подростков в России возросло в 5,5 раза, а число попыток самоубийств — почти в 18 раз. Интересно, у них в Будапеште об этом знают, а у нас никакой информации ни в каких инстанциях не получишь (говорю это официально, как политический советник «Студенческой защиты»). Рассказывают, что в 1995 г. личным распоряжением премьера Черномырдина запрещено к распространению (то есть по сути засекречено) комплексное исследование по проблемам молодежи России, выполненное НИЦ при Институте молодежи под руководством академика И.М. Ильинского. Что вас так напугало в этом исследовании, а, Виктор Степанович?
А где-нибудь есть сегодня данные о самоубийствах среди учителей и преподавателей? Один из моих знакомых — тех самых «коммунаров», что когда-то «давили» на ЦК ВЛКСМ при обсуждении «брежневской» конституции, — за 1995 г. четыре раза ездил в разные города и хоронил других учителей-«коммунаров». Три случая из четырех — самоубийства. Все трое — 1960—1962 годов рождения. (Четвертый случай также показателен: руководитель детского клуба в Поволжье был убит местными уголовниками за то, что составлял им конкуренцию в деле воздействия на умы подростков. При Брежневе его «прорабатывали», но клуб функционировал, при Андропове грозили закрыть, но не закрыли, при Горбачеве комсомол, наоборот, дал модному тогда «неформалу» денег, юридический статус и закрепил за ним помещение. При Ельцине — убили. Символично?)
Видимо, самоубийства учителей — настолько обычное дело, что о них специально никто и не пишет. Корреспондент «Комсомольской правды» в Архангельске, например, лишь вскользь, в материале, посвященном совсем другим проблемам, упомянул, что недавно в городе покончила самоубийством молодая женщина-учитель. («Не на что было накормить детей. Запуталась в беспросветных долгах».) [5]
Очень показательно, какие журналы издают у нас в стране сейчас для подростковой и молодежной аудитории. Судя по их содержанию, вся молодежь — это скопище сексуально озабоченных имбецилов. Между прочим, журналы издают не подростки сами для себя, а «взрослые дяди» — специалисты своего дела. Никто никогда не убедит меня, что это — «стихия рынка». «Стихия рынка» предполагает разнообразие предложения. А у нас нет никакого разнообразия: все, как один, пишут о губках Ким Бессингер, лифчиках Мадонны, мускулах Шварценеггера и особенностях однополого секса. Это все сознательная, целенаправленная пропагандистская политика.
В прошлом году мои коллеги по Центру новой социологии выполняли заказ одного такого журнала — выясняли, насколько постоянные читатели удовлетворены журналом. Обратите внимание: постоянные читатели. Мои коллеги предложили (за те же деньги) расширить круг обследуемых: узнать, как относятся к журналу потенциальные читатели вообще (подростки 10—15 лет). «Зачем? — удивились в редакции. — Мы и так знаем, что умным нужно что-то поумнее. Но это не наше дело. Зачем нам эта головная боль?» Между тем «умные», которым надо «что-то поумнее», это «что-то поумнее» в ориентированной на их возраст прессе найти не могут: они либо должны отказаться от ума, либо без подготовки обратиться к научным монографиям, которые им заведомо «не по зубам».
И когда я вижу, как TV с редким упорством рекламирует «хит» «Буду погибать молодым» [I], я понимаю, что эта перспектива — умереть молодым — настойчиво и целенаправленно вбивается в головы подросткам взрослыми дядями с TV, которые сами не горят желанием умереть ни молодыми, ни старыми. Это все очевидно. Не 12-летние подростки определяют телевизионную политику у нас в стране. То, как серьезно власти относятся к TV, видно из судьбы Егора Яковлева и Олега Попцова. Мне представляется, та часть молодежи, которая выживет и не умрет в молодости, вправе завтра будет призвать к ответу «дядь и теть» с TV за их пропаганду. И не надо говорить, что это покушение на свободу слова и призыв к политическим репрессиям. Юлиус Штрайхер тоже «всего лишь» издавал газету «Штюрмер». «Почему-то» Нюрнбергский трибунал покусился на свободу слова господина Штрайхера и подверг его политическим репрессиям.
У нас не хотят об этом говорить, писать и думать, но то, что сегодня переживает Россия, — это не просто «экономический кризис» и не просто «смена одного строя другим». Это — цивилизационный кризис. Одна цивилизация, цивилизация американской «массовой культуры» вытесняет, уничтожает другую — цивилизацию советскую.
Советская цивилизация (неважно, плохая ли, хорошая) была наследником европейской классической цивилизации. Фундаментальной основой ее были идеокультурные достижения европейской цивилизации, начиная с Возрождения и Просвещения и кончая европейским авангардом 10-х — 20-х гг. XX в. Идеалом и демиургом этой европейской цивилизации был творец, творческая личность. Цивилизация американской «массовой культуры» парадигмально антагонистична старой европейской цивилизации: идеалом и демиургом ее является обыватель, причем обыватель агрессивный.
До 80-х гг. XIX в. в США, как и в Европе, превалировала старая европейская цивилизация, но с конца XIX в. цивилизация обывателей развернула на нее активное наступление. В 40-е гг. XX в. в условиях войны цивилизация «масскульта» победила в США классическую европейскую цивилизацию, загнав ее в своеобразные культурно-социальные резерваты (попытка вырваться из них, предпринятая «старой» цивилизацией в 60-е гг. на волне «молодежной революции», потерпела поражение). После II Мировой войны цивилизация «масскульта» развернула интенсивное наступление уже в Европе. К середине 70-х гг. Европа была «вестернизирована», классическая европейская цивилизация потерпела поражение. Если еще в конце 60-х гг. французские, например, музыка, театр, кино, литература исходили из тех же базовых принципов, что и советские, и потому легко воспринимались в СССР, казавшись в то же время американцам «безумно сложными», «занудными» и «скучными», то сегодня французская культура уже вестернизирована. СССР до «перестройки» оставался последним оплотом европейской классической цивилизации. Сегодня настала его очередь.
Это ни в коей мере не «стихийный» и не «естественно-исторический» процесс. В истории подавление одной цивилизации другой — это всегда сознательный волевой акт, он предполагает сознательную агрессию. В частности, применительно к России, сознательный характер происходящего сегодня выдает то, что процесс заранее был идеологически подготовлен и «обоснован» («теориями» российской цивилизации как якобы «отсталой», «застойно-азиатской», «догоняющей» или, как выразился один из основных проводников «шоковой терапии» и, соответственно, виновников массовой гибели населения в 1992—1995 гг. в России — Е. Гайдар, «восточной»; сюда же относятся научно беспомощные «теории» «исторического вывиха» — советского периода в истории России, «искусственно прерванного» большевиками «естественного пути» развития России и т.п.).
Предполагается, что именно молодежь, культурно и социально еще не укорененная, должна выполнить роль «человеческого тарана» в деле разрушения европейской классической цивилизации в России и замены ее цивилизацией американской «массовой культуры». Для этого, разумеется, необходимо предварительно изменить ценностную ориентацию молодежи — идеал творца, высокий статус интеллигента должен был заменен идеалом обывателя, высоким статусом денежного мешка.
Четверть века назад знаменитый исследователь «молодежной революции», теоретик контркультуры Чарльз Рейх в своей нашумевшей книге «The Greening of America» показал, что «молодежная революция» 60-х гг. в США оказалась возможной только потому, что ее участники были (или пытались стать) носителями «нового сознания», «сознания-три», ориентированного как раз на творчество. Им предшествовали поколения носителей двух типов обывательского сознания — грубо-примитивного «сознания-один», типичного для эпохи первоначального накопления и «дикого капитализма», сознания «героя» вестерна, полуграмотного агрессивного эгоиста, носителя расовых и религиозных предрассудков, а затем — «сознания-два», сознания обывателя времен «институированного», «корпоративного» капитализма, сознания классического современного обывателя [6]. Бунтари 60-х гг. были детьми именно носителей «сознания-два», поскольку семьи носителей «сознания-один» стояли на столь низком культурном уровне и обладали таким зарядом ксенофобии, что в принципе не могли породить носителей качественно более совершенного сознания, а случайные «самозародившиеся» гении быстро выявлялись и уничтожались социальной средой «сознания-один» как «еретики», «социальная патология».
Классический советский обыватель (подавляющее большинство населения СССР) был как раз носителем «сознания-два». В силу принятия советским носителем «сознания-два» идеалов коллективизма (пусть даже в виде «суррогатов коллективизма») и в силу навязанной ему общественной ориентации на материализм, рационализм и общественный прогресс советский обывательский мир был способен осознавать сложность и неоднородность общества и потому позволял зарождаться и существовать носителям «сознания-три» и даже выделял для них специальные социальные ниши.
Цивилизационный слом, происходящий в России, искусственно навязывает российской молодежи «сознание-один», самое примитивное из возможных в индустриальном обществе, сознание, которое в самих США в целом преодолено и существует лишь в мифологизированной форме в «масскульте» (в вестернах и т.п.). Причем, чем моложе сегодня житель России, чем меньше у него личного социального опыта и социальной памяти, тем больший пропагандистско-идеологический прессинг он испытывает, тем больше шансов у него стать носителем «сознания-один», полуграмотным полупьяным «покорителем Дикого Запада» с «вечным пальцем на спусковом крючке».
Всякая цивилизационная агрессия в истории имеет целью политические и экономические приобретения. Когда европейская цивилизация уничтожала индейскую, сопровождая это тотальным истреблением коренного населения, она шла по пути малоэффективного экстенсивного расширения. Уже подавление европейской цивилизацией индийской, хотя тоже сопровождалось геноцидом и искусственно организованным массовым голодом, носило экономически более рациональный характер: местное население не уничтожалось поголовно, а эксплуатировалось. Очевидно, подобная судьба предназначена и России: включение в качестве зависимой территории в формирующийся на наших глазах единый мировой рынок (что уже не является условным термином, как в работах, например, Ленина, а полностью соответствует своему названию: единый рыночный механизм со всеми его характеристиками, известными на примере национального рынка, только распространенный на всю планету). Ведущей экономической силой этого нового организма являются транснациональные компании (ТНК) и международный финансовый капитал, ведущей политической силой — США, которые подчинили своей воле все основные международные институты (включая формально независимые, вроде ООН). Россию ждет судьба сырьевого придатка, периферии капиталистического мира, территории, за счет которой наиболее развитые капиталистические страны будут осуществлять прорыв к новейшим — «постиндустриальным» — технологиям с одновременным искусственным закреплением и усилением технологического отставания «периферии». Очевидно, что для выполнения такой роли население России, российское общество должно быть в общем и целом более «диким», менее культурным, менее образованным и более разобщенным, атомизированным, чем население «метрополии».
Свыше 25 лет назад Маргарет Мид показала, что в современном обществе бунтующая молодежь играет важную роль «социального бульдозера»: легко воспринимая новейшие достижения и открытия, она давит на «взрослый мир» и, занимая со временем места «взрослых», устраняет устаревшие, консервативные, утратившие адекватность институты, представления и порядки [7]. Разумеется, такая социальная роль молодежи предполагала, что каждое следующее поколение более образованно, более интеллектуально и более коллективизированно, чем предыдущие в том же возрасте. Только в этом случае (М. Мид называла это случаем «префигуративного» общества) новое поколение способно приобретать необходимые знания и внутреннюю морально-идеологическую опору из широкого круга источников (в том числе, чисто «идеальных» — книг, например) и противостоять давлению консервативной среды «взрослых». Важным фактором успеха молодежи в деле обновления общества было, в частности, то, что молодежь оказывалась экономически конкурентоспособна и общество, если оно хотело прогрессировать, вынуждено было пользоваться услугами молодежи, идя с ней на компромисс.
Раньше — в связи с низкой продолжительностью жизни — вопрос об экономической конкуренции между разными поколениями не вставал. По расчетам Альфреда Сови, в конце XVIII — начале XIX вв. средний возраст ребенка на момент смерти одного из родителей был равен 16 годам, на момент смерти второго — 32 годам, средний возраст ребенка на момент смерти отца — 20 годам [8]. Молодежь, таким образом, автоматически занимала рабочие места своих отцов.
Похожее положение сохранялось вплоть до 30-х гг. XX в. Продолжительность жизни росла, но не слишком быстро, а социальные катаклизмы (войны, в первую очередь) серьезно прореживали ряды старших. Такая картина хорошо изучена и документирована и в странах Запада (например, во Франции) [9], и в России/СССР [10]. Достаточно сказать, что средняя продолжительность жизни даже в Европейской части России (СССР) в 1896—1897 гг. достигала лишь 32 лет, а в 1926—1927 гг. — лишь 44 лет [11]. Естественно, это создавало дефицит трудовых кадров, обеспечивало быструю вертикальную мобильность молодежи, «взрослый мир» не видел в молодых экономических конкурентов, а напротив, приветствовал раннюю профессиональную социализацию молодежи (из молодых людей, родившихся в России в 1906 г., к 16 годам работала уже треть, а к 20 — почти все юноши поголовно [12]).
Сегодня ситуация разительно изменилась — в том числе и в России. Сегодня у двадцатилетних живы и работают не только оба родителя, но нередко и деды. Еще в 1970 г. поколение тех, кто родился в 1935—1939 гг. (тех, кому сегодня 60), было заметно многочисленнее, вопреки обычной практике, чем поколение родившихся в 1965—1969 гг. (сегодняшних 25-летних) [13]. При наблюдаемом сокращении общего числа рабочих мест «взрослые» вовсе не заинтересованы в том, чтобы молодежь составляла им профессиональную конкуренцию. Не обладающий достаточным жизненным и производственным опытом, сегодняшний молодой человек оказывается конкурентоспособен на рынке труда, только если он гораздо лучше образован.
Между тем система образования в России разрушена. Причем разрушена на всех ступенях — начиная со школы и кончая вузом, о чем известно всем, кто преподает (хотя вот председатель Госкомвуза г-н Кинелёв, например, не краснея утверждал, что наоборот, в целом все хорошо и с каждым годом становится лучше [14]). Г-н Кинелёв, умалчивая о том, что затраты на высшее образование сократились в России более чем в 6 раз, гордо рассказывал, например, что число преподавателей увеличилось в вузах на 14 тыс., в том числе докторов наук стало на 6 тыс. больше, а профессоров и доцентов — на 9 тыс. Это количественные характеристики, а качественные? Ведь ни для кого не секрет, как снизились в последнее время требования к диссертантам! Любой из читающих эти строки без труда назовет до полудюжины заведомых дураков, ставших в последние годы кандидатами, а то и докторами наук (как поют сегодня студенты МГУ: «У нас доцент бывает лишь тупой, у нас завкафедрою может стать любой!»).
Между тем, даже если высшая школа как-то останется «на плаву», это будет обесценено все более откровенным коллапсом среднего образования. О тяжелейшем состоянии начальной и средней школы у нас за последние годы написано очень много, но никакая «гласность» ситуацию не улучшила. Школа продолжает медленно, но неуклонно деградировать и разрушаться, теряя преподавательские кадры, получая все меньше денег на свое содержание, лишившись качественных программ образования и не охватывая уже всех детей школьного возраста. (Еще в 1994 г. на слушаниях в Госдуме говорилось, что вне средней школы оказались 1,5 млн детей, а сколько сейчас? — 3 млн? 4? 5? Неизвестно.) Не случайно одна из последних публикаций о состоянии средней школы в России — целая полоса в «Московском комсомольце» — названа «Апокалипсис сегодня» [15]. Из этой статьи, кстати, можно почерпнуть интересную статистику: минимальная потребность российской школы в 1995 г. составила 4 200 млрд рублей, профинансировано же 2568 млрд — чуть больше половины. За такие вещи, вообще-то говоря, надо отдавать под суд военного трибунала — по статьям 64, 68 и 69 сразу [II].
К тому же наша школа с 1984 г., со времен «алиевской» школьной реформы, переживает период бесконечных экспериментов и реформирований. Чудо, что она вообще еще как-то функционирует. Накануне «алиевской» реформы в 1982 г. на всех международных конкурсах советские школьники заняли первые места. Сегодня Россия скатилась на 8—9 места [16]. Завтра не будет и этого.
Но если материальные проблемы школы можно решить финансовыми вливаниями — было бы желание (сейчас у властей такого желания нет), то кризис системы воспитания ассигнованиями не разрешить. Между тем в России разрушена до основания система воспитания. Традиционное представление о том, что педагогика есть сочетание образования и воспитания, ошельмовано как «коммунистический тоталитаризм», хотя этот «коммунистический тоталитаризм» в формулировках, употреблявшихся советской педагогикой, известен со времен Аристотеля. Сегодня в России педагогика редуцирована до дидактики. Похоже, само слово «воспитание» находится под запретом — судя по тому, что оно (и производные от него) изгнаны из официальных документов Минобраза и Госкомвуза. Такие вещи тоже не бывают случайны.
Запрет на воспитание, сведение педагогики до чистой дидактики блокирует у школьников способность к восприятию философских систем (поскольку воспитание рождено философией), препятствует формированию личности. Вне воспитания невозможна успешная дидактика, ибо теряется мотивация образования. Единственной причиной для получения знаний остается в этом случае материальная заинтересованность, но школьнику-подростку, не способному еще к долговременному прогнозированию, трудно связать между собой высокий имущественный и социальный статус с успехами в образовании. Тем более, что окружающая действительность ярко демонстрирует ему, что богатство и образованность не просто не связаны друг с другом, а напротив, работники умственного труда, интеллигенты массовых профессий оказываются практически нищими.
Вопреки штампам антисоветской пропаганды, перешедшим уже на уровень массовой культуры и обыденного сознания, при «врагах культуры — большевиках» и даже при «недоучке-семинаристе Сталине» часто существовала четкая корреляция между уровнем образования и зарплатой, например, молодых рабочих, и это побуждало их учиться, повышать свой образовательный уровень [17].
Сегодня, когда нигде не учившийся рэкетир «зарабатывает» больше, чем десять профессоров — и об этом все знают — обесценивается образование как институт вертикальной мобильности в обществе. Более того, если уголовники все откровеннее оказываются на верхах общества (в первую очередь в бизнесе), очевидно, образование и воспитание становятся препятствием для социального роста, поскольку криминализированные «верхи» отторгают от себя воспитанных и образованных как чуждых себе (как «лохов» и «фраеров»). Очень показательна в этой связи одна история, рассказанная газетами в прошлом году. Молодой человек «из хорошей семьи» получил престижное ныне экономическое образование и быстро устроился бухгалтером в какую-то солидную фирму, но вскоре загрустил. Родители от него ничего не могли добиться, пока однажды он не исчез и не был найден потом за городом, нашпигованный пулями. Позже выяснилось, что «солидная фирма» принадлежала бандитам, а юный бухгалтер не захотел (побоялся?) участвовать в каких-то махинациях. Тогда бандиты-капиталисты вывезли его за город и при общем собрании сотрудников показательно расстреляли из автоматов — с целью устрашения остальных.
Возвращаясь к классификации Чарльза Рейха, нелишне сказать, что именно уголовный мир в России является традиционным носителем «сознания-один», и именно этот мир — наряду с американским «масскультом» и даже в союзе с ним — оказывает сегодня мощное идеологическое воздействие на умы детей и молодежи. Маргарет Мид, кстати, описывает варианты общества, где моделью поведения для молодежи служат представители в целом чуждой ей культуры. Показательно, что первым в ряду таких вариантов заимствования модели поведения «со стороны» М. Мид называет подражание со стороны молодежи поведению победителей — в завоеванном ими обществе [18]!
В таких случаях вполне возможно восприятие молодежью поведения более примитивного, более отсталого, чем поведение отцов. При этом молодежь не утрачивает своей функции «социального бульдозера» — и это влечет за собой деградацию общества. Не случайно в качестве одного из примеров М. Мид называет Израиль. В 40-е гг. среди переселенцев в молодое еврейское государство из европейских стран (ашкеназим) непропорционально высоко было число работников умственного труда — преподавателей, деятелей искусств, медиков и т.п. В то же время объективно страна нуждалась не в музыкантах и психиатрах, а в солдатах, шоферах, продавцах, крестьянах. Новые поселенцы вынуждены были заниматься не свойственным им делом, переориентироваться на более примитивные профессии — и неумение заменялось энтузиазмом. Для их детей идеалом стали сефарды («марокканцы», йемениты) — необразованные, отсталые, но соответствующие по профессиональным навыкам тогдашним интересам еврейского государства. В результате выросшие дети ашкенази уже не понимали духовных запросов своих отцов, дети профессоров были уже лавочниками, общий культурный уровень понизился до того удручающего провинциализма, который поражает всякого, кто посещает Израиль.
Положение «осажденной крепости», постоянного конфликта с арабским окружением препятствовало деградации израильской молодежи до уровня «сознания-один» — точно так же, как дальнейшей деградации Израиля препятствовало его положение стратегического союзника США и «форпоста Запада на Ближнем Востоке». Россия вовсе не стратегический союзник США и не является «форпостом Запада». Россия — потенциальный соперник, в ослаблении которого Запад, конечно, максимально заинтересован. Единственным вариантом гарантированно слабой России может быть только «вестернизированная» Россия, молящаяся на American Way of Life.
Уже сформировавшиеся поколения, конечно, поголовно не переделать [19], но можно попробовать это сделать с молодежью — тем более что сегодня правящий режим в России этому не препятствует. В результате мы наблюдаем практикуемую на государственном уровне юнофобию под видом «понимания проблем молодежи».
Молодежи ханжески говорят: «Да-да, мы понимаем твои тяжкие проблемы, вот тебе, страдалец, «кислота», вот тебе, бедняга, презерватив, вот тебе понятный даже идиоту триллер или «ужастик», вот тебе максимально облегченные учебные программы, вот тебе ширпотреб, вот тебе право на субкультуру, вот тебе попса (упаси боже, никакого социального рока — это уже было, это политически опасно!), вот тебе прокладки «carefree», вот тебе «марс» и «сникерс» — «делай что хочешь», «надо жить играючи!». Только оставайся вот таким: необразованным дураком-потребителем, а мы тебя будем хвалить, поддерживать и всем говорить, что такое состояние — единственно возможное. «Дурака лелеют, дурака заботливо взращивают, дурака удобряют… Дурак стал нормой, еще немного — и дурак станет идеалом, и доктора философии заведут вокруг него восторженные хороводы. А газеты водят хороводы уже сейчас. Ах, какой ты у нас славный, дурак! Ах, какой ты бодрый и здоровый, дурак! Ах, какой ты оптимистичный, дурак, и какой ты, дурак, умный, какое у тебя тонкое чувство юмора, и как ловко ты решаешь кроссворды!.. Ты, главное, только не волнуйся, дурак, все так хорошо, все так отлично, и наука к твоим услугам, дурак, и литература, чтобы тебе было весело, дурак, и ни о чем не надо думать… А всяких там вредно влияющих … скептиков мы с тобой, дурак, разнесем (с тобой да не разнести!)…» [20].
Сегодня постоянно слышишь и читаешь сетования на «аполитичность молодежи». Да, молодежь (даже наиболее образованная часть — студенчество) в массе своей социально пассивна и аполитична. А какой еще она может быть, если ей методично навязывается потребительская модель жизни? Потребитель, разумеется, социально пассивен и аполитичен. Для него вся «политика» вытесняется в экран телевизора, превращается в часть того, что Ги Дебор называл «обществом зрелища». Причем весь «взрослый мир» (включая оппозицию) фактически приветствует такое развитие событий, дружно восхваляя «гражданское общество». Между тем, «гражданское общество» — это вовсе не общество социально активных граждан, как по недоразумению (дезориентированные самим термином) думают наши политические деятели, «гражданское общество» — это общество обывателей. А обыватель в принципе аполитичен.
Но даже и наиболее активная часть молодежи оказывается вынужденно аполитичной. О какой политической активности может идти речь в стране, где вся политика превращена в «борьбу под ковром в Кремле», где, как очевидно любому, все политические изменения находятся на кончике пера президента, а если ты попробуешь проявить политическую «инициативу снизу» — ответом тебе будет омоновская дубинка?
И вообще, в последние годы наш «политический класс», насквозь коррумпированный, удивительно алчный, погрязший в скандалах (от балаганных до уголовных) сформировал у нормального человека отвращение к себе. По правилам той «политики», которая предлагается официально, естественно, молодежь играть не хочет. Другие же правила — «незаконны» и влекут за собой репрессалии.
Говоря об аполитичности молодежи, мы имеем дело в реальности с двумя одновременно существующими формами «отказа от политики» — во-первых (к сожалению, в большинстве), с обычной обывательской аполитичностью, а во-вторых, с бойкотом политики в той форме, в какой она навязывается молодежи. Второе — это уже вариант политического выбора.
Аполитичность молодежи — это лишь часть более общего явления, которое можно назвать «конфликтом поколений». Официально у нас его нет. В советский период тоже «не было». Реальный молодой человек — хиппи, рокер или шпана (в данном случае неважно) — рассматривался советской официальной пропагандой как случайный «вывих», а «нормой» считался полностью лишенный всех признаков молодости зализанный и рано полысевший комсомольский деятель — карьерист и приспособленец. Но все же вне стен райкомов комсомола и интервью в программе «Время» «взрослый мир» и молодежь говорили хотя бы на взаимопонятном языке.
Сегодня нет и этого. Многие ли даже из нестарых (35-летних, скажем) людей понимают, что такое «таска», «гонщик», «ганжа» или, скажем, «козлить»? [III]
В принципе, в обществе должен поддерживаться некий диалог поколений (пусть даже в форме спора). В России сегодня «отцы» и «дети» не общаются и не слышат друг друга. Они говорят на разных языках, смотрят разные фильмы, слушают разную музыку, читают разные тексты (если вообще читают).
«Дети», собственно, ни о чем не спрашивают «отцов», а «отцам» и некогда отвечать (они «бабки заколачивают»), и нечего ответить (прежние ценности — наследие «советской цивилизации» — они поспешно отвергли и оплевали, а новых в развернутой форме не приобрели, да, собственно, в повторно капитализируемой России эти ценности не могут играть прежней социальной роли, ибо теперь это ценности отрицания, то есть оппозиционные ценности).
Конфликт поколений фактически создавался руками взрослых — тогда, когда ставилось под запрет воспитание, тогда, когда разрушалась система молодежного досуга, внешкольного образования и воспитания, рекреационная система. Вся эта система (начиная с «дворцов пионеров», детских библиотек и клубов и кончая пионерскими лагерями, самодеятельными студиями и даже ДОСААФ) в принципе была социальным институтом, при помощи которого молодежи передавалось как общественное знание, так и система культурных ценностей. Разрушив этот институт, «взрослый мир» превратил в «коллективного воспитателя» Голливуд, захвативший вчерашние клубы по интересам и превративший их в видеосалоны, и Уголовный мир, переоборудовавший спортивные залы в базы тренировок своих боевиков. Соответственно, идеалом для молодежи должен стать человек с пистолетом — либо герой триллера, либо «вор в законе» (отечественный кинематограф, впрочем, уже успешно соединил в одном образе эти две фигуры).
Оплевав предшествующую жизнь, культуру и ценности, поколение «отцов» само полностью себя дискредитировало и подорвало свой авторитет. В начале «перестройки» ее «прорабы» с гордостью называли себя «шестидесятниками». Сегодня это — бранное слово. И то, что сами «шестидесятники» не хотят этого понимать, и, если их критикуют, разворачивают в ответ в подконтрольной им mass media кампанию травли, — ничего не меняет.
Этот конфликт поколений не перешел еще на стадию открытого сознательного противостояния («1968 года»), но такой стадии, как выяснили западные исследователи молодежного движения, предшествует стадия «разрыва поколений» (generation gap). Вот этот «разрыв» мы сейчас и наблюдаем.
Вообще же проблема «ответственности профессоров» — это отдельная важная (и тщательно замалчиваемая «взрослым миром») проблема. Если «бунтари 68-го года» писали на стенах Сорбонны «Профессора, вы устарели!», то сегодняшние студенты скорее будут писать «Профессора, вы лизоблюды!».
В качестве показательного примера приведу историю со студентами философского факультета МГУ, которые, взяв у меня из рук журнал «Свободная мысль», вдруг хором взвыли «У-у, Пал Семе-е-еныч!» и сразу вернули журнал, заявив, что ни за что его читать не будут. А на вопрос «почему?» объяснили, что там-де в оглавлении П.С. Гуревич, а П.С. Гуревич у них преподает и рассказывает студентам, каким недоумком был, например, Маркс и какие замечательные учения, скажем, психоанализ или протестантский персонализм. При этом требует от студентов чтения своих трудов последних лет, например, какой-то статьи об «уникальности человека», которая заканчивается филиппикой против материалистов и восторженным пересказом Библии. А они идут в библиотеку (в поисках этих статей) и обнаруживают там кучу работ того самого П.С. Гуревича советского периода, где он, напротив, доказывает, как велик Маркс и как убоги разные буржуазные и, в частности, «иррациональные» мыслители. «Одни названия чего стоят! — перебивая друг друга, с сарказмом говорили студенты. — «Буржуазная пропаганда в поисках теоретического обоснования» (понятное дело, поиски бесполезны — нет у нее никакого теоретического обоснования), «Возрожден ли мистицизм?» (ясное дело, нет), «Спасет ли мессия?» (конечно, не спасет)».
Не думаю, что П.С. Гуревич — это какой-то «монстр». Думаю, что, напротив, это рядовой, обычный, наиболее распространенный случай.
Здесь надо либо собрать и сжечь предыдущие труды наших профессоров (что уже попахивает фашизмом), либо им надо честно покаяться перед молодежью: ведь они уже скоро 10 лет убеждают своих студентов, что во всех наших бедах виноваты марксизм, КПСС и Советская власть. А раз так, почему же они не боролись с марксизмом, КПСС и Советской властью, а наоборот, всеми силами их поддерживали и теоретически укрепляли? Поразительно, но мне известен лишь один случай чего-то вроде публичного покаяния — со стороны докторов экономических наук Александра Бузгалина и Андрея Колганова [21] — а ведь им-то, марксистам и противникам режима Ельцина, каяться надо бы в последнюю очередь!
Помимо тех наших профессоров, вызывающих презрение у молодежи, которые любят рассказывать, что они всегда понимали «сатанинскую сущность» советского режима, есть еще одна многочисленная категория, которая, впрочем, тоже не вызывает у своих студентов никакого уважения. Это те, кто оправдывает свой сегодняшний антикоммунистический конформизм и вчерашний просоветский конформизм тем, что они якобы искренне во всё верили и лишь в период «перестройки» «коллективно прозрели». Говоря иначе, эти люди открыто признаются в своей профессиональной некомпетентности и неспособности мало-мальски самостоятельно мыслить. По логике вещей, им надо отказываться от своих званий, постов и степеней и уходить в монастырь или уж, как минимум, не преподавать.
И уж во всяком случае и те, и другие должны бы отказаться от своих диссертаций (и, следовательно, научных степеней), защищенных в советский период, как от написанных в рамках «методологии идеологического тоталитаризма». Но что-то никто этого не сделал, даже «либеральные» экономисты Е. Гайдар и Г. Явлинский, разрабатывавшие в своих кандидатских диссертациях «теоретические вопросы социалистической экономики» — той самой, которую они сегодня квалифицируют как «антинаучную», «противоестественную», «насильственно навязанную» и т.п. Следовательно, и их «труды» были антинаучными!
Разумеется, есть профессора, которые до сих пор говорят студентам, что «всё было правильно». Но они воспринимаются студенческой массой как «мастодонты». Таким «невымершим динозавром» считают студенты МГУ, например, Ричарда Косолапова.
В результате молодежь приходит к нелестному для «взрослых» выводу: умные профессора — приспособленцы, трусы и лжецы, а честные профессора — глупые и «упертые» догматики.
Сегодня мы наблюдаем как бы соединение двух конформизмов и двух поколений конформистов: советского (застойного) и эпохи кризиса (подросткового). Удачно вписались в неокапиталистическую российскую действительность вчерашние комсомольские конформисты. Сегодня они (еще не старые, 40-х — 50-х гг. рождения) заняли «теплые местечки» на верхах социальной структуры. А сегодняшние 10—12-летние, которые не помнят и не знают никакой другой жизни, чей жизненный, интеллектуальный и моральный горизонт сужен до «комка» и «видака», не подозревают о том, что есть какие-то иные варианты жизнеустройства. И чем дольше продлится такая «жизнь в духовном гетто» для новых конформистов, тем спокойнее себя будут чувствовать «старые» — до тех пор, пока молодежь интеллектуально не способна с ними конкурировать, они «незаменимы».
Удивительно, но «старые конформисты» все чаще ругают «молодежь», возмущаясь ее «ленью», «необразованностью», «бездумностью», «криминальным менталитетом» и «безобразным» нежеланием с утра до ночи за гроши «пахать» на них, «старших». Можно подумать, что такой мир, мир духовно-образовательного гетто, подростки создали для себя сами, вроде героев романа Уильяма Голдинга «Повелитель мух»! А ведь известно, что без специального воспитания, без механизмов передачи культурного наследия, высших ценностей «детский мир» не способен создать никакой другой культуры, кроме примитивной («культуры шпаны», культуры уголовного мира, которая воспроизводит социокультурные механизмы первобытного общества [22]).
Если взять сегодняшнего типичного подростка, жертву воздействия «массовой культуры» и «рыночной экономики», и показать его любому детскому психологу или педологу начала века, тот недрогнувшей рукой поставил бы ему психиатрический диагноз: «moral insanity» [23] (на русский этот термин переводился по-разному: моральное безумие, моральное помешательство, нравственное помешательство, моральная дефективность). С конца 20-х — начала 30-х гг., по счастью, всем стало ясно (в том числе под активным воздействием советской педагогики и детской психиатрии [24]), что никаких детей, страдающих moral insanity, в природе нет, а «морально дефективные» дети на самом деле — дети педагогически запущенные и жившие в антисоциальной среде. Однако и сегодня никто не скажет, что педагогически запущенный и развивавшийся в антисоциальной среде ребенок не нуждается в медико-психологической (психиатрической) помощи. Но если число таких детей и подростков доходит, как сейчас, до 70—80—90 %, то это уже новая социальная норма.
В принципе, возможно существование общества, основанного на такого рода «норме», где добродетелям уголовного мира придан общегражданский статус. Существуют теоретические модели таких обществ, отраженные даже в художественной литературе — как блестящий пример можно привести «Цивилизацию статуса» Роберта Шекли [25].
Если это уголовное общество становится «нормой», то «ненормальными», «преступниками» становятся те, кто не хочет интегрироваться в такое общество. Мне кажется совершенно излишним изыскивать моральные или какие-либо еще оправдания действиям тех, кто не хочет превращаться в часть общества уголовников. Скорее, такие оправдания должны искать для себя те, кто не борется активно с сегодняшним режимом.
Но в «дыре» между поколением «старых» приспособленцев и подрастающим поколением «новых» оказались две возрастные группы, которые невозможно стопроцентно интегрировать в новую систему и которые имманентно враждебны ей — даже если эта враждебность не проявляется открыто, активно и в политических формах. Во-первых, это люди, чье мировоззрение сформировалось в период «позднего застоя» и которые сознательно выбрали путь отказа от интеграции в брежневскую систему. Являясь духовными наследниками «бурных шестидесятых», они, даже внешне сохраняя лояльность «новой России», не могут принять ее — и даже на уровне семьи обречены продуцировать новые оппозиционные кадры. Поделать с этим ничего нельзя, разве только физически истребить их всех поголовно — а это несколько миллионов человек. К тому же, еще до «перестройки» они путем проб и ошибок смогли создать несколько «неформальных» социальных структур, которые, как выяснилось, принципиально неуничтожимы силовыми методами и запрограммированы на полную регенерацию «с нуля» [26].
Второй такой возрастной группой оказалось «поколение ранней перестройки», чье идеологическое и социокультурное формирование завершилось в конце 80-х гг. Явившись расширенным и несколько «сниженным», «омассовленным» вариантом «поколения Системы», «поколения дворников и сторожей», оно параллельно с усвоением достижений старших братьев быстро активно включилось в социальные, культурные и политические процессы «ранней перестройки» и оказалось изначально нацелено на гораздо более жесткую оценку действительности, на предъявление к ней высоких социальных и моральных требований. Творческий труд представляется этой группе более важным, чем внешнее благосостояние. Зачастую они сами прекрасно осознают невозможность своего включения в «капиталистическую Россию» — тем более в роли «шестерок» новой криминальной буржуазии. Очень убедительно об этом написал лидер петроградских анархо-коммунистов и председатель Петербургского комитета «Студенческой защиты» Фред Щербаков [27].
Культурный и образовательный уровень этих двух возрастных групп, идеологическая и социальная направленность их активных представителей, да и просто уровень притязаний и система представлений о «нормальном» мире и образе жизни не дают им возможности без моральных и психологических травм вписаться в сегодняшнюю Россию. Тем более что устанавливаемые сверху «шаблоны культуры» и модели поведения не просто чужды им (они чужды значительной части населения), но унизительны и агрессивно оскорбительны. Литература, которую они привыкли читать (часто рискуя попасть под репрессии) заменена чудовищной по качеству «палп-массой», макулатурой в ярких обложках. Кино, которое они привыкли смотреть, вытеснено с экранов откровенно десятисортной голливудчиной и отечественной «подражательской» продукцией. Театр, которым они занимались и который смотрели (экспериментальные студии, как правило), убит новым строем. Живопись, которой они занимались и «потребителем» которой они были, оказалась не нужна обществу нуворишей, а сами живописцы вынуждены делать и продавать «китч а-ля рюсс», чтобы прокормить себя (естественно, на подлинное творчество не хватает ни времени, ни сил). Рок-музыка, которая была своеобразным символом этих возрастных групп и которая воспринималась ими в первую очередь как социальная музыка, как музыка протеста [28], была вытеснена китчем, «попсой», а вчерашние «братья-бунтари» (а отчасти и кумиры) оказались купленными на корню шоу-бизнесом и деградировали до откровенной кабатчины, как Б. Гребенщиков и Ю. Шевчук, а то и просто скатились до проституированного существования «телекулинара», как А. Макаревич. Эта эволюция вчерашних вождей, кстати, болезненно переживается их бывшими «братьями по бунту» и инициирует ненависть к «предателям». Не менее психотравмирующе воспринимается ими и то, что система образов «поколения протеста», тщательно разработанная ими для «опознания своих» и демонстрации вызова «чужим», полностью заимствована «массовой культурой» и превращена в чисто декоративный элемент шоу-бизнеса.
Именно представители «поколений протеста» стояли у основ единственной действительно массовой радикальной молодежной организации — профсоюза «Студенческая защита» — и участвовали в крупнейших после октября 1993 г. беспорядках в Москве.
Поскольку средства массовой информации позорно замолчали эти события (что, кстати, случайным быть не может), позволю себе вкратце изложить суть происшедшего.
Первые беспорядки имели место 12 апреля 1994 г. В них участвовало до 3 тыс. студентов. Беспорядки начались стихийно, когда власти демонстративно проигнорировали пикет официальных студенческих профсоюзов перед «Белым домом». Тогда студенты устроили марш на Кремль и, вступая периодически в уличные схватки с ОМОНом и милицией, дошли до Кутафьей башни, где основная часть демонстрантов была рассеяна, но несколько сот студентов прорвались через Александровский сад к ГУМу, а затем, опять-таки сломав кордон ОМОНа, через ГУМ на Красную площадь. В результате беспорядков от 60 до 80 студентов были жестоко избиты, 9 человек арестовано. Некоторые участники беспорядков подверглись затем внесудебным преследованиям, например, нынешний лидер «Студенческой защиты» Дмитрий Костенко был отчислен из аспирантуры. Однако вскоре после беспорядков власти срочно изыскали средства для выплаты задержанных стипендий и решили также повысить стипендии студентам и аспирантам. Беспорядки 12 апреля 1994 г. явились стимулом для создания профсоюза «Студенческая защита».
Второй раз студенческие беспорядки в Москве произошли ровно через год — 12 апреля 1995 г. В беспорядки вновь вылился студенческий митинг перед «Белым домом» — вновь с требованиями повышения стипендий и своевременной их выплаты. В беспорядках участвовало свыше 3 тыс. студентов, которые вели себя очень слаженно и организованно (несмотря на то, что лидеры «Студенческой защиты» были арестованы милицией до начала беспорядков, что и явилось породившей их причиной). Хотя власти были явно подготовлены к такому обороту событий и стянули к месту митинга и в район Нового Арбата подразделения ОМОНа, студентам вновь удалось прорваться до Кремля (через Старый Арбат), по дороге загнав ОМОН в спецмашины, забросав камнями и пустыми бутылками здание Минобороны и расписав его стены антивоенными лозунгами. Движение колонны сопровождалось ожесточенными схватками с милицией и ОМОНом (2 милиционера получили тяжелые травмы головы, было разбито несколько милицейских машин) и, хотя большая часть колонны была рассеяна на Манежной площади, несколько сот студентов прорвались на Театральную площадь и Никольскую. Беспорядки таким образом распространились на весь центр города, и для «нейтрализации» студентов, помимо ОМОНа и милиции, были задействованы части ВВ.
В ходе беспорядков было избито свыше 200 студентов, свыше 30 — арестовано. Показательно, что «большая пресса» и электронные СМИ полностью проигнорировали крупнейшие с октября 1993 г. беспорядки, проходившие в течение 3 часов в центре столицы России. Особенно это удивительно для TV, которое обычно не пропускает ни одной самой крошечной уличной акции, проводящейся, например, фашистами. Показательно также и то, что не была освещена в «большой прессе» и электронных СМИ пресс-конференция «Студенческой защиты», посвященная беспорядкам 12 апреля 1995 г., которая прошла 16 апреля и на которой присутствовало свыше 50 журналистов (в том числе TV и радио).
Очевидно, власти надеются дождаться следующих беспорядков — уже с человеческими жертвами — чтобы затем громогласно обвинить студентов в «экстремизме», по методике, разработанной властями ФРГ по отношению к бездомной молодежи (сквоттерам) [29].
Между тем, хорошо бы разобраться, что такое «экстремизм». Когда одна из ветвей власти расстреливает в центре столицы из танков здание парламента — это, очевидно, «не экстремизм». Когда правительственная авиация бомбит села и города (Грозный, например) на своей собственной территории, убивая десятки тысяч людей, — это тоже «не экстремизм». Когда власть имущие создают такие экономические условия, которые лишают людей жилья, работы, медицинского обслуживания, средств к существованию и приводят к противоестественной убыли населения за 3 года на 2 млн человек — это тоже, очевидно, «не экстремизм». А когда не желающие играть роль пешек в играх «взрослых дядь» юноши выходят на улицы с камнями в руках — это, безусловно, «экстремизм»!
О том, что думает по этому поводу сама молодежь, можно узнать из яркого «Обращения» Партизанского движения — чисто молодежной организации:
«Из тебя сделали маргинала. Из тебя сделают в лучшем случае приставку к тому или иному конвейеру, в худшем — выбросят на свалку как некачественный товар…
Те, кто хотят, чтобы мир сохранился таким, каков он есть, — на самом деле не хотят, чтобы он сохранился. Система убивает жизнь: ту, которая вокруг, и ту, которая еще теплится каким-то чудом у тебя внутри и зовется «воля к свободе»…
Они называют нас экстремистами. Это не экстремизм — это нормальная реакция живых людей на происходящее, просто живых осталось немного» [30].
В среде «солидных политиков» и «академических политологов» модны сейчас разговоры о том, что нужно «отсечь крайности» и, применительно к молодежному движению, не поддерживать ни тех, ни других «экстремистов» (включая в это понятие и «люмпенизированную молодежь»), а надо поддерживать «среднюю», «нормальную» молодежь. Наши «солидные» политики и ученые опять, как при Брежневе, выдают желаемое за действительное. 1,5— 2 тыс. человек по всей России — молодых карьеристов, посетителей различных официальных мероприятий, научившихся выбивать под «молодежное движение» деньги из банков, правительства, губернаторов и т.п. и заискивающе глядеть в глаза облеченным властью и отягощенным деньгами, наш «взрослый мир» принимает за представителей «нормальной молодежи».
На самом деле никакой «нормальной молодежи» нет. Выбор стоит только так: либо уголовная шпана, либо «экстремисты» — политические радикалы. Все остальные политически индифферентны, не объединены и принципиально не объединяемы.
И для тех, кто не хочет окончательной гибели российской (в том числе и советской) культуры, превращения России в огромную сточную яму промышленных отходов Запада, в страну разворованных природных ресурсов и гигантских бидонвилей, живущих только за счет секс-туризма и гуманитарной помощи, выбор может быть только один — поддержать сегодня молодых радикалов, «экстремистов», отдать им свой опыт и свои знания.
28 февраля — 19 марта 1996