|
Строго говоря, обо всем этом давно уже сказано. И о том, что Бонн — дремучая туристская провинция Рейнской долины. И о том, что Аденауэр в момент вступления в должность [канцлера] был уже жутким стариком. И о том, что невинной жертвой его прозападной политики стало возможное объединение Германии. И о том, что слишком много старых нацистов сидит в армии, в полиции, в судах, в министерствах — словом, в руководящих государственных структурах. И, наконец, о том, что самое лучшее и ценное, что было создано в ФРГ — ее конституция, — хотя и возникло не без участия Аденауэра, но все-таки было создано до начала его эпохи.
Известны и невысказанные аргументы другой стороны. А именно: что невозможно было быстро и надежно восстановить военную машину без привлечения хотя бы нескольких квалифицированных, сведущих в военном деле и имеющих боевой опыт нацистских офицеров. И что если при этом ставилась цель создать армию с традициями и уверенностью в себе (то есть готовую воевать), то, чтобы не допустить ее деморализации, нужно было систематически пресекать все попытки просвещения общества относительно роли немецкого милитаризма в кайзеровской Германии, в Веймарской республике и в нацистском государстве. И что блестящий, удививший и заграницу, и самих немцев подъем ФРГ — при одновременном гладком и беспроблемном вхождении в военную систему Запада — был бы невозможен без использования испытанного, надежного и преданного отряда чиновников и разных специалистов, которые не стали бы ни чиновниками, ни специалистами, если бы не носили в свое время вполне определенные партийные значки — а заодно и коричневое государство.
Строго говоря, всё уже давно сказано об эре Аденауэра. И о времени ее становления, и о времени ее расцвета, и о нынешнем времени, когда ЕМУ[1] приходит конец, — короче говоря, о ФРГ с момента ее образования и выбора Конрада Аденауэра федеральным канцлером в 1949 году и до сегодняшних дней, до середины августа 1963 года. Потому что то, чем является ФРГ, так тесно связано с именем Аденауэра, что его самого можно с легкостью охарактеризовать, описывая ФРГ.
 |
Всё это давно уже было сказано, но не было понято, не было осознано.
В этой стране принято жить так, будто в мире не существует никаких потенциальных партнеров, кроме других стран НАТО. Так, будто христианская вера — это нечто само собой разумеющееся, вроде рекламы сигарет «Петер Стойверсант». Так, будто нацизм был лишь мелкой досадной оплошностью. Так, будто призыв в армию — это не более чем кратковременный перерыв в учебе или в карьере. Так, будто бундестаг — это экспертная комиссия, работающая для другой экспертной комиссии. Так, будто граница по Одеру и Нейсе — это продукт советского произвола. Так, будто ГДР — это ублюдок, исторгнутый чревом коммунистического заговора против всего мира. Так, будто франко-германская дружба[2] — это выдающийся вклад в дело налаживания взаимопонимания между народами.
Преобладание такой позиции становится особенно отчетливо видно в те моменты, когда в сферу внимания общественности попадают люди с иной точкой зрения. Так, известный своими атеистическими взглядами Макс Бензе получил в Штутгартском технологическом институте кафедру философии только при условии, что в качестве надсмотрщика к нему приставят христианско-демократического (хотя и не очень консервативного) коллегу. Счестны вообще турнули с работы, голос Зете становится все тише и тише, а Аугштайн заплатил за свой блестящий успех (разоблачение Штрауса) месяцами тюремного заключения[3]. То, что Френкель и Глобке, Оберлендер и Райнефарт, Шпейдель и Фёрч[4] были не просто «попутчиками» прежнего режима, всегда очень расстраивает их начальников — особенно когда выясняется, что под давлением [общественного мнения] все-таки приходится делать какие-то [орг]выводы. Отчеты о парламентских дискуссиях публикуются на страницах газет как ни к чему не обязывающие академические рассуждения, причем аргументы оппозиции приводятся исключительно в качестве примеров дурного тона и безвкусицы. Невен-Дюмона чуть не линчевали — и даже те, кто его защищал, старательно избегали высказывать свое мнение о западной границе Польши[5]. Те, кто рекомендовал придать отношениям с ГДР более трезвый характер, кто советовал ФРГ признать факт существования второго немецкого государства, сегодня оказались на грани публицистического самоубийства. Пакценски за очень робкие проявления самостоятельности был принужден покинуть «Панораму»[6]. За отсутствием [западногерманской] оппозиции американцы были вынуждены вместо нее высказать подозрение, что франко-германский военный договор является реакционным соглашением, представляющим эгоистические интересы правящих кругов обеих стран, — что, разумеется, вызывало официальные опровержения со стороны Бонна.
14 лет правления Аденауэра превратили 55 миллионов немцев — писателей и читателей, политиков и комментаторов, продюсеров и зрителей кино и телевидения — в народ полуинформаторов и полуинформируемых, из которых первые говорят только половину того, что знают, а вторые получают только половину того, что должны знать. Народ, отягощенный предрассудками, окруженный разными табу, затянутый в корсет иллюзий так, что он уже не способен ни верно оценивать свои выгоды и преимущества, ни трезво осознавать, в чем его интересы.
Когда в 1961 году был избран бундестаг четвертого созыва, партии тогдашней правящей коалиции[7] смогли собрать 58,2 % голосов — несмотря на то, что уже было известно об их плане ввести новый закон о медицинском страховании, который предполагал такую дополнительную налоговую нагрузку на две трети населения, какой никто не облагал немецких рабочих аж с 1911 года. Тогда же общественности стало известно, что в период работы нового парламента должен быть воплощен в жизнь пресловутый «план Люке», по которому те самые две трети населения, кто являются наемными работниками и снимают жилье, получат повышение квартплаты и лишатся защиты от увольнений — а это погрузит их в такую атмосферу незащищенности и нестабильности, какую не осмеливались планировать ни один парламент и ни одна партия с 1923 года. И вдобавок, ни для кого уже не было секретом, что проектируется строительство бомбоубежищ в подвалах домов — за счет квартиросъемщиков, разумеется — и что создание запасов продовольствия будет превращено в официальную обязанность граждан[8]. И уже было известно, что планируется принятие Закона о чрезвычайном положении и закона, запрещающего забастовки. И тем не менее 58,2 % избирателей отдали свои голоса тем, кто собрался все это воплотить в жизнь, кто захотел влезть в чужие квартиры и кухни, оттяпать изрядный кусок чужих зарплат, лишить людей уюта и комфорта, ограничить их в правах, отменить гражданские свободы.
Такой же грандиозной, как непонимание своих интересов, является и наивность бундесбюргеров во всем, что касается внешней политики. И дело здесь не в настроениях обывателей, а в масштабах и мерках, по которым они оценивают вес и важность событий, заведомо имеющих всемирно-историческое значение.
Два примера.
Когда 4 октября 1957 года первый советский спутник обогнул Землю и принялся мерно попискивать с орбиты, миллиарды жителей планеты с восторгом и удивлением восприняли это как акт покорения космоса — и только наш бундесканцлер «успокоил» тревоги западного мира по поводу преимуществ советского ракетостроения дежурной глупостью. «Высоко — не низко», — сказал он, и на этом эпохальная веха в развитии науки человечества была для него закрыта.
В дни, когда в Москве договорились-таки о запрещении испытаний ядерного оружия, когда в Лондоне, Вашингтоне и Москве лимузины чрезвычайных и полномочных послов еще только подавались к подъездам, когда еще не успели высохнуть дорогие перья, которыми подписывался этот договор, и в отношениях между Востоком и Западом сложилась такая атмосфера, какой не было со времен союзнических конференций эпохи II Мировой войны[9], в Бонне раздались вопли: ах, ах, не дай бог, признают ГДР! А «Вельт» и «Франкфуртер альгемайне» предостерегали, что не стоит высоко оценивать это соглашение, а Хёфер из кожи вон лез, требуя от своих приятелей по утренней кружке пива «здорового пессимизма», преуменьшения масштабов события, всяких «но» и «однако же», как если бы Московское соглашение было не важнейшим событием мировой политики, а чем-то несущественным и случайным.
Как же обычному потребителю газетной и телепродукции составить объективное представление о развитии мировой истории в атмосфере такого убогого провинциализма, среди этой затхлости, заплесневелости и вони?
Так и живет население ФРГ — варится в собственном соку и с закрытыми глазами проходит мимо собственной истории. Население, лишенное достоверной информации, непросвещенное, дезориентированное, не способное даже выбрать между «Прилом» и «Сунилом»[*], но зато всё досконально знающее о детском питании «Алете» и кухонных комбайнах и при этом — ничего не знающее о соглашениях о взаимном ненападении или о зонах, свободных от ядерного оружия.
И вот этих людей, которые даже о себе и своих проблемах знают так мало, что не в состоянии о себе позаботиться — и уж практически ничего не знают о мировых проблемах, каждые четыре года призывают сделать выбор. А они не понимают, что им принесет этот выбор: они хорошо осведомлены совсем о другом — о различиях между вечеринками римской аристократии и римских богачей неаристократического происхождения, о любовниках и любовницах представителей британского высшего света (и в одетом виде, и в раздетом), о душераздирающих страданиях бывшей иранской шахини. Не исключено, правда, что они краем уха слышали что-то невнятное об эксплуатации в Бразилии, мошенничестве в Гонконге, бедности и коррупции на Сицилии, убийствах в Греции, расовых беспорядках в США, апартеиде в Капской провинции ЮАР. Это — темы, на которые обращает внимание иллюстрированная пресса. Но даже такое знание не отменяет проблемы тотальной неинформированности относительно того, что творится в их собственной — разделенной на две части и спешно вооружающейся — стране.
Было бы ошибкой свались все это убожество на одного-единственного человека, которому и посвящена эта книга[10].
Однако если бы всё, что происходит в Бонне, не было бы столь провинциальным, захолустным, мелкотравчатым, кулацки-ограниченным, нагло-самонадеянным и отсталым, не имели бы успеха ни Хахфельд с его коптилкой Амадеуса[11], ни Шпрингер с его семейством изданий «Бильд». А вот за то, что там, в Бонне, происходит, львиную долю ответственности несет именно этот человек.
Иначе как нагло-самонадеянной нельзя назвать политику Бонна, полагающего, что он может силой поставить на колени великую военную державу, равную по мощи США — и для этого козыряющего самой большой в Европе по численности (после СССР) сухопутной армией, создающего ракетные базы на Эльбе, вооружающего корабли на Балтике ракетами «Поларис», претендующего на ведущую роль в НАТО. Можно подумать, весь западный мир и все нейтральные страны мечтают только об одном: чтобы нашелся фельдфебель из ФРГ, по сигналу которого они должны строиться и выполнять команды. Можно подумать, что при разговоре с Восточным блоком есть только один-единственный аргумент — мощь [западно]германской армии в сочетании с храбростью [западно]германского солдата.
Отсталой является надежда на французские ядерные силы в условиях, когда уже существуют водородные бомбы, способные много раз полностью разрушить планету. Отсталой является надежда укрыться в подвальных бомбоубежищах от атомных бомб: защитить такие бомбоубежища могут разве что от обломков рушащихся зданий, но никак не от теплового поражения и проникающего излучения. Только отсталые люди могут — перед лицом опасности [ядерной] войны, при таком количестве голодающих, бездомных и неграмотных в мире — избирать своей главной целью борьбу с коммунизмом. Только отсталые люди могут заигрывать с испанскими клерикалами Франко и португальскими клерикалами Салазара. Об отсталости свидетельствует и угроза ввести в действие исключительные статьи закона для того, чтобы «обуздать» потенциально непокорную рабочую силу. Об отсталости свидетельствует и стремление держать студентов подальше от вузов[12] — в условиях, когда университетских помещений не хватает, а смены старому составу академической науки и вовсе никакой нет.
Только кулацкой ограниченностью и жадностью можно объяснить решение — при рекордном бюджете этой зажиточной и высокоиндустриальной страны — выдавать детское пособие на второго ребенка лишь после специальной проверки доходов семьи. Кулацкая ограниченность и мелочность — присовокуплять детские пособия к общей сумме доходов семьи при расчете льгот по квартплате. Только кулацкой ограниченностью и скупостью можно объяснить желание ввести долевое участие наемных работников в медицинском страховании и таким образом снизить число выдаваемых больничных листов — за счет и без того отвратительного состояния бюджетного здравоохранения и при наших зашкаливающих показателях ранней инвалидности. Кулацкая жадность, зависть и ограниченность — попрекать бастующих и требующих повышения зарплаты их малолитражками и крошечными домиками. Кулацкое скупердяйство — выделить на помощь жертвам землетрясения в Скопье аж целых 50 тысяч марок ФРГ![13]
О глубоком провинциализме свидетельствует то, что министерские посты — точно так же, как и президентские и канцлерские премии — распределяются строго в соответствии с конфессиональной квотой. О захолустной мелкотравчатости говорит тот факт, что кандидату на пост канцлера ставят в вину его внебрачное происхождение. О провинциализме свидетельствует «объяснение» оппозиционного духа студенчества стремлением к … дуракавалянию, шутовству и нигилизму. О затхлой захолустности свидетельствует публичное обвинение оппозиционных литераторов в том, что они создают подпольную «имперскую писательскую палату»[14]. О захолустности свидетельствует и запрет пастору устраивать уличные протесты против решения своего руководства. О провинциальности свидетельствуют и обвинения в адрес профессоров в «оторванности от жизни», как только те начинают высказываться о политике. О захолустности свидетельствует и дисциплинарное взыскание в адрес депутата бундестага за то, что в его журнале публикуется статья, в которой автор высказывает сомнение в существовании геенны огненной. О захолустности говорит и запрет светского правительства критиковать умершего папу римского. И отказ — на основе «доктрины Гальштейна» — признавать сам факт существования государства с населением 17 миллионов человек, занимающего пятое место в Европе по промышленному производству[15]. И наконец — реакция Бонна на Московский договор о запрете ядерных испытаний: панический испуг перед возможным признанием ГДР.
Посмотрите на нас после 17 лет правления Аденауэра. Вот как мы выглядим: хорошо откормленные и ничего не знающие, объегоренные и довольные этим, создавшие хомячьи запасы на случай войны и не понимающие, что эта война лишит нас всех жизни. Утешаемые в связи с ростом квартплаты тем, что у нас не отнимают детские пособия. Надежно защищенные христианскими добродетелями и сытостью от коммунистических соблазнов, оплакивающие погибших у Берлинской стены, но при этом отчаянно сопротивляющиеся любым попыткам путем переговоров облегчить жизнь людей по обе стороны этой стены.
Эра Аденауэра была мрачным временем. Преодолеть ее, справиться с ее наследием означает: тщательно изучить эту эру, описать ее, прокомментировать, пересмотреть ее — и затем сделать всё совсем по-другому, не так, как ОН захотел, придумал и реализовал.
Примечание переводчика
[*] Названия широко рекламировавшихся в 50—60-е гг. стиральных порошков.
Комментарии научного редактора
[1] Каламбур. В оригинале: «IHM», что можно прочитать и как «ему», написанное прописными буквами, и как аббревиатуру, означавшую «Международная выставка изделий среднего и малого бизнеса», которая действительно заканчивала свою работу в августе 1963 г.
[2] Военный союз.
[3] Счестны Герхард — видный журналист и публицист, общественный деятель, одно время был президентом «Гуманистического союза». Из-за своих ярко выраженных антиклерикальных взглядов потерял пост редактора на Баварском радио и телевидении. Зете Пауль — либерально-консервативный журналист, в 50-е гг. — один из издателей газеты «Франкфуртер альгемайне». Был выдавлен из газеты в связи с тем, что сочувственно отнесся к советскому плану объединения Германии при условии ее нейтралитета. Аугштайн Рудольф — главный редактор «Шпигеля». У. Майнхоф говорит о «деле “Шпигеля”» 1962 г. В ночь с 26 на 27 октября 1962 г. редакция журнала «Шпигель» была захвачена спецназом на 30 дней, директор издательства и большинство редакторов были арестованы по обвинению в «государственной измене». Основанием послужила статья журнала о маневрах НАТО. На парламентских дебатах по этому поводу выяснилось, что операцию по захвату «Шпигеля» организовал министр обороны Франц-Йозеф Штраус, после чего разразился скандал, вылившийся в первый в истории ФРГ правительственный кризис: 5 министров от СвДПГ подали 19 ноября в отставку, а затем в отставку вынуждены были подать и остальные 15 министров от ХДС/ХСС. Штраусу это стоило поста министра обороны; арестованные были освобождены в течение зимы 1962/63 г.; в 1964 г. они были оправданы Федеральной судебной палатой. Кризис в правящей коалиции ХДС/ХСС—СвДПГ из-за «дела “Шпигеля”» повлек за собой отставку канцлера Аденауэра в 1963 г.
[4] Френкель Вольфганг — во время II Мировой войны судья Имперского суда в Берлине, известен жестокой позицией в отношении антифашистов. Минимум в 17 случаях пересмотрел приговоры чрезвычайных трибуналов в сторону ужесточения, т.е. заменил тюремное заключение смертной казнью. После войны продолжал работать в судебной системе, более того, в 1962 г. дорос до должности федерального прокурора ФРГ. Только после того, как в ГДР были обнародованы обличающие его документы, ушел в отставку. К суду не привлечен. Райнефарт Хайнц — генерал СС, руководитель «Боевой группы Райнефарта», осуществлявшей массовое уничтожение мирного населения в Варшаве. В 1961 г. предстал перед судом в ФРГ, но процесс был прекращен в связи с «недостаточностью улик». До 1969 г. был правящим бургомистром в Вестерланде. Шпейдель Ганс — генерал вермахта, начальник штаба оккупационных войск во Франции. До 1955 г. представлял ФРГ в НАТО, в ноябре 1955 г. был назначен начальником управления вооруженных сил Министерства обороны ФРГ. Печально прославился своей речью с требованием вооружения бундесвера не только тактическим, но и стратегическим ядерным оружием. Статс-секретарь канцелярии К. Аденауэра Ханс Глобке в течение многих лет находился в центре еще одного громкого скандала. Х. Глобке при нацизме был основным автором антисемитских Нюрнбергских расовых законов. Еврейские и антифашистские организации добивались (безрезультатно) его отставки и суда над ним. Спустя 2 года после написания этой статьи Х. Глобке был заочно приговорен в ГДР к пожизненному заключению как одна из ключевых фигур в преследовании евреев в III Рейхе. После этого Глобке был вынужден уйти в отставку. Перед судом в ФРГ он так и не предстал. В 1960 г. Теодор Оберлендер (в то время — министр обороны) стал причиной крупного политического скандала: выяснилось, что при Гитлере он командовал спецбатальоном СС «Нахтигаль», прославившимся массовым истреблением мирных жителей на Украине. На основании предоставленных правительством Украинской ССР материалов Т. Оберлендер был заочно осужден в ГДР как военный преступник. В результате скандала Оберлендеру пришлось покинуть пост министра обороны ФРГ. За свои военные преступления наказан не был. Активный нацистский функционер, подполковник вермахта Фридрих Фёрч на Восточном фронте выполнял спецзадания гитлеровского руководства по разрушению и уничтожению населенных пунктов (в частности, в случае падения Ленинграда он должен был руководить операцией по разрушению города). В ФРГ дорос до генерал-лейтенанта и генерального инспектора бундесвера, что вызвало яростные протесты антифашистов.
[5] Юрген Невен-Дюмон вызвал целую бурю негодования, когда в телевизионных очерках географического характера о Польше осторожно высказался за признание границы по Одеру—Нейсе.
[6] Герд фон Пакценски в начале 60-х гг. возглавлял тележурнал «Панорама» (на канале ARD); был снят со своего поста за робкую критику политики правительства (в т.ч. и по германскому вопросу).
[7] ХДС/ХСС и СвДПГ.
[8] Это были проявления психоза «холодной войны».
[9] У. Майнхоф говорит о Московском договоре о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой, подписанном СССР, США и Великобританией 5 августа 1963 г.
[10] Т.е. на К. Аденауэра, главного героя книги «Эра Аденауэра», для которой и написана статья.
[11] С середины 50-х гг. в воскресных номерах газеты «Вельт» регулярно публиковались юмористические стишки Экарта Хахфельда; основным персонажем в них был некий Амадеус, который, подобно Диогену, с лампой в руке освещал — в миролюбиво-ироническом духе — человеческие слабости, уделяя особое внимание политикам.
[12] Намек на всеобщую воинскую обязанность.
[13] 26 июля 1963 г. город Скопье (Скопле), столица входившей тогда в состав Югославии Социалистической республики Македония, был полностью разрушен катастрофическим землетрясением; погибло 2 тыс. человек, было ранено 3 тыс., 178 тыс. остались без крова. 50 тыс. марок ФРГ в ценах 1963 г. — это стоимость одного 3-этажного 6-квартирного жилого дома.
[14] Один из ведущих деятелей ХДС Йозеф Герман Дюфгус обвинил объединение прогрессивных писателей «Группа 47» (Г. Бёлль, Г. Грасс, М. фон дер Грюн, М. Вальзер и др.) в том, что они создали подобие нацистской «имперской писательской палаты».
[15] Речь идет о ГДР. «Доктрина Гальштейна» (1955) предусматривала, что правительство ФРГ будет угрожать разрывом дипломатических отношений любой стране, решившейся признать ГДР.
Опубликовано в сборнике «Эра Аденауэра. Выводы и перспективы». Франкфурт-на-Майне, 1964.
Перевод с немецкого А.Н. Поддубного под редакцией А.Н. Тарасова.
Научная редакция и комментарии А.Н. Тарасова.
Опубликовано в книге: Майнхоф У.М. От протеста — к сопротивлению. Из литературного наследия городской партизанки. М.: Гилея, 2004 (Час «Ч». Современная мировая антибуржуазная мысль).
Ульрика Мария Майнхоф (1934—1976) — западногерманская журналистка, публицистка, социолог, педагог, теледокументалист, городская партизанка, лидер и теоретик «Фракции Красной Армии» (РАФ).
