Аннотация
Декабристы не были спаяны единой революционной идеологией. Различны были и взгляды их на революционную тактику. Прежние историки декабристов не охватили всего движения в целом. Их интересовала более всего внушительная военная демонстрация на Сенатской площади и наиболее «правое» Северное общество. Зачастую историка влекут к изучению темы классовые симпатии. Южное Общество оставалось в тени, восстание Черниговского полка совсем не освещено, даже настоящий текст «Русской правды» Пестеля мы узнаём только теперь. Скромную «разночинную» струю в среде декабристов, демократическую и ярко-революционную по тактике — Общество соединённых славян — мы не знаем вовсе. Несколько строк в общих произведениях о декабристах, редко — несколько отдельных страниц отрывочных сведений об этой самостоятельной революционной единице, слившейся с Южным обществом лишь за три месяца до начала революционного выступления, — вот и все, что сказала историческая литература о «славянах». Между тем, история русского революционного движения, завершённая Октябрем, предстает уже перед нами, как некий цельный подготовительный процесс. Мы намечаем в ней основные этапы, ясно видим ее эволюцию и схватываем основные типы движения, различаем отдельные струи. Ленин указал на три поколения, действовавшие в русской революции: «Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
Её подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями “Народной Воли”». Третье поколение, третий класс, действовавший в революции — пролетариат. M. H. Покровский дает не менее четкую схему движения: «Первый период — с 20 до 80-х годов XIX века можно охарактеризовать так: интеллигенция в поисках массы... Она ищет массу и не находит её. Второй период будет с 80-х годов и приблизительно до начала второго десятилетия XX века, когда интеллигенция нашла массу. Она нашла массу, но она ещё не слилась и не спаялась с этой массой...» и «третий период — когда революция массовая...» Только сейчас встает перед нами истинная перспектива революционного движения, и это накладывает ряд обязательств на современного историка. Изучая «соединённых славян», мы изучаем корни второго периода русского революционного движения, ушедшие в первый. Среди революционеров-дворян, «страшно далёких от народа», видим мы своеобразную группу мятежников «с лица необщим выражением». Это — «соединённые славяне».
Начнем анализ с первой характерной черты этого общества, особенно ярко бросающейся в глаза. Вся группа «славян» подобралась по удивительно определённому признаку малой состоятельности, бедности, дворянства только по имени. Основное ядро «славян» — армейские офицеры: поручики, подпоручики, прапорщики, юнкера, живущие «с одного жалованья». В эту армейскую голь впаяны были элементы недворянские — канцелярские чиновники «сомнительного» происхождения, даже крестьяне по происхождению, подделавшие документ о дворянстве. Интересно, что это тайное общество не было военной организацией, в противоположность Южному, принимавшему в свою среду лишь военных и, главное, в больших чинах. Провиантский чиновник, канцелярист, писец, отставной подпоручик, мелкий шляхтич на «приватной службе» были их желанными и равноправными членами. Конечно, принадлежность к тому или иному социальному слою ещё не делает революционером, но если перед нами группа людей, самостоятельно выступившая на революционный путь и объединённая общим признаком социального состава, то нельзя не спросить, какие исторические причины спаяли её воедино. В самом деле, что заставило дворянина, представителя правящего класса скатиться в разряд дворян только по имени, утерявших все признаки своего экономического бытия, и объединиться в одну революционную организацию? Каковы были те объективные условия, которые послужили фоном этого явления?
Известно, что дворянство первой четверти XIX века переживало глубокий кризис. Его натуральное по типу хозяйство вынуждено было приспособляться к новым хозяйственным условиям, капиталистическим по существу. Развитие хлебного вывоза и рост внутреннего рынка предъявили к его хозяйству требование быстрого повышения производительности труда. Россия входила, как определённое звено, в систему европейского капитализма, и помещичье хозяйство становилось винтиком общей капиталистической машины, рыночным поставщиком внешним и внутренним. Этот перелом принес с собою и обычное требование расширенного воспроизводства. Помещичье хозяйство всеми силами приспособляет неуклюжий аппарат крепостного производства к новым требованиям. Но способы приспособления — усовершенствование техники, механизация производства, мелиорация, вольнонаемный труд, интенсификация барщины дают некоторый эффект лишь в экономически сильных хозяйствах, с достаточным наличием оборотного капитала. Если при таких условиях выживал крупный помещик, держался за жизнь средний, то мелкопоместному приходилось совсем плохо. Дифференциация дворянства углублялась, мелкое дворянство теряло свои поместья, переходило в разряд беспоместных, сохраняло, как воспоминание о былой обеспеченности, несколько душ дворовых, через некоторое время теряло и их — и от дворянства оставалось одно воспоминание. Единственной реальностью, за которую цепляется бывший дворянин, была возможность поступить на царскую службу да право отдать сына в кадетский корпус. Мизерное жалованье офицера или небольшого чиновника становилось единственным источником существования. Процесс хозяйственного перерождения России неминуемо углублял дворянскую дифференциацию и выбрасывал дворянскую мелкоту из обычного хозяйственного бытия дворянства, лишал её существенных экономических признаков дворянина и в корне менял её экономический уклад. В большей своей части этот отпадающий от дворянства слой попадал на службу в государственный аппарат или обслуживал развивающееся частное хозяйство. Он представлял собою зародыш русской технической интеллигенции, вызванной к жизни развитием новых хозяйственных форм. Характерно тяготение «славян» к типичному интеллигентскому труду: отец Борисовых — архитектор, Бечасный увлекается обязанностями следователя, Веденяпин и некоторые другие по доброй воле берут на себя педагогический труд, учат солдат в школе, а родители большинства «славян», не имея никаких средств к существованию, «пропитываются от своих трудов, приличных дворянскому званию», как доносят полицейские власти, — т. е., очевидно, от трудов интеллигентского типа. Общество соединённых славян — одна из первых страниц истории русской интеллигенции эпохи промышленного капитализма.
Какого бы представителя Общества соединённых славян мы ни взяли, у всякого дворянство его — пустой звук. Вот перед нами основатели общества братья Борисовы, Андрей и Пётр. Они — сыновья отставного майора 8 класса, обременённого семьей в пять человек, живущего на скудный казённый «пансион» в 200 р. в год в селе Боромле. Чтобы поддержать семью, отец прирабатывает на стороне, он «архитектор» провинциальной глуши, интеллигент по занятиям и умственному складу. Вот третий основатель общества — шляхтич Юлиан Люблинский, хилый и слабый, живет у матери в Новоград-Волынске; её единственное имущество — деревянный домишко на окраине города. После ареста сына она живет на продажу вещей и имеет только «дневное пропитание». Семья надворного советника И. В. Горбачевского, из которой вышел ещё один типичный «славянин» И. И. Горбачевский, хранила в своих семейных преданиях воспоминания о лучшей доле — мать его «была когда-то помещицей», но ко времени сознательных лет её сына единственным источником существования семьи было жалованье отца, служившего в Витебской казённой палате. Когда арестовали В. А. Бечасного, одного из первых членов «славянского общества», его мать, «дворянка» Бечасная, осталась без всяких средств; по полицейскому донесению единственным её движимым имуществом было «необходимое одеяние»; её, как нищую, из жалости приютило знакомое дворянское семейство.
|
Ещё одна характерная черта: почти все «славяне» — южане, а многие — «щирые» украинцы. Полтавская, Харьковская (Слободско-Украинская), Черниговская. Киевская губернии, Волынь, Херсонская губерния, — вот обычно откуда они родом. Они — уроженцы края особенно бурной ломки старых крепостнических отношений, более быстрой капитализации, более сильного расслоения дворянства. Кроме того, край этот был издавна революционен: мысль о самостоятельной Украине и свободной Польше жила и развивалась. Волынь кишела мелкой шляхтой, питавшей самую горячую ненависть к русскому самодержавию. Генерал-адъютант Демидов, обследовавший по заданию правительства в 1820 г. «качество мыслей» жителей Житомира и его окрестностей, пришел к выводу, что они «во всех отношениях неблагоприятствуют России». Эта обстановка оставила глубокий след на Обществе соединённых славян.
В списке декабристов, осуждённых Верховным Уголовным судом, «славян» 23 человека. В донесении следственной комиссии без поимённого перечисления указано, что «славян» — 36, но на основании изучения дошедших до нас архивных материалов 51 член общества известен нам поимённо, и есть точные указания на других членов, имена которых до нас не дошли.
 |
Сложилось Общество соединённых славян постепенно. В 1818 году, 13 мая, братья Борисовы, Андрей и Пётр, бывшие тогда юнкерами, основали Общество первого согласия, целью которого были правила «Питагоровой секты»[I]: уединённая жизнь, дружба и изучение природы. Несколько близких друзей были членами общества. Наивное и слабое, оно очень быстро перестало удовлетворять основателей, особенно старшего Андрея Борисова, с детства бывшего республиканцем. Политическая цель — республика — скоро была добавлена к обществу, и оно перешло в новую стадию своего существования — стало Обществом друзей природы. Его форма была масонский орден, его цель, по формулировке Петра, — «республика философа Платона», а по словам Андрея — просто республика. Членами этого «ордена» были юнкера Корсун, Волков и Лукьянович. В 1823 году полк, где были братья Борисовы, стоял в Новоград-Волынске. Борисовы, революционно настроенные, уже были, вероятно, центром офицерского кружка, много занимавшегося чтением серьезных книг, математикой, философией, естественными науками и политическими произведениями западно-европейских писателей. Одно происшествие провинциальной глуши сильно взбудоражило этот кружок.
 |
Члены стали набираться быстро: в декабре 1823, сейчас же после основания общества, были приняты: И. И. Горбачевский и В. А. Бечасный, в 1824 были приняты и приглашены А. Д. Высочин, П. Г. Головинский, П. Ф. Громнитский, Н. Красницкий, А. С. Пестов, А. В. Усовский и Ф. А. Жебровский. Весной 1825 принято было много новых членов: А. В. Веденяпин 1-й, И. И. Иванов, Костыра, Я. Я. Драгоманов, П. Д. Мозган, А. Ф. Фролов, П. Ф. Выгодовский, Н. Ф. Лисовский и А. И. Тютчев. Последний — единственный из всех «славян» был гвардейцем — состоял раньше в лейб-гвардии Семёновском полку, восставшем в 1820 и расформированном[III]. Позже, осенью во время лагерей было принято много новых членов, среди которых выделяются: поручик Я. М. Андреевич 2-й, И. В. Киреев, И. И. Сухинов, юнкер В. И. Шеколла, поручик П. А. Зарецкий и М. А. Щепилло. Общество быстро росло. Как видим, и в начале своего существования члены общества не удовлетворялись его формами и все время их меняли. После основания Общества соединённых славян это недовольство не улеглось, а ещё больше выросло. Настроение у всей этой молодежи было революционное, хотелось быстрых, решительных действий, ясной цели, подробного, конкретного плана поведения. Многие были решительными республиканцами, последовательными антицерковниками и резкими противниками крепостного права. Их единство оформлялось не клятвой и правилами, не идеалом славянского единства, имевшим польское происхождение. Он не удовлетворял их.
 |
 |
Борисов 2-й, неустанно заботившийся о пополнении общества членами, заметил, что бывшие офицеры лейб-гвардии Семёновского полка, очевидно, замышляют что-то против правительства, и он стал нащупывать пути сближения с ними. Капитан пехотного полка Тютчев, тоже бывший гвардеец, был поэтому принят Громнитским по указанию Борисова 2-го в общество, и ему было поручено обследовать этот вопрос. Тютчев был знаком с бывшими офицерами Семёновского полка С. И. Муравьёвым-Апостолом и М. П. Бестужевым-Рюминым, деятельными членами Южного общества и руководителями Васильковской управы этого общества. Тютчев давно хотел съездить к своему старому отцу, но ему, как и всякому бывшему семёновцу, отказывали в отпуске. Когда войска собрались в лагеря, Тютчев отправился к своим бывшим знакомцам узнать, не слыхать ли чего нового об отставках, отпусках и переводах, запрещённых семёновцам. Ему ответили намеком: «Нам надо самим отыскивать свободу», Тютчев понял, завел разговор о тайном обществе, узнал о принадлежности своих знакомых к Южному обществу и на радостях превысил свои полномочия, рассказав им о «славянском обществе» гораздо больше того, что было ему разрешено. Сейчас же возник вопрос, не могут ли оба общества объединиться. На этом эпизоде мы остановились для того, чтобы подчеркнуть, что Тютчев «открыл» Южное общество, а не Бестужев-Рюмин «открыл» «славянское», как обычно об этом сообщается в популярной литературе.
М. П. Бестужев-Рюмин был главным представителем Южного общества в вопросе объединения. Очень юный, почти мальчик, красноречивый энтузиаст и прекрасный организатор, он был ближайшим другом С. Муравьёва-Апостола и всецело подчинялся его влиянию. Он и руководил собраниями по объединению, собиравшимися около четырех раз — первое на квартире Борисова 2-го и Пестова в Лещине, последние в деревне Млынищах, в квартире Андреевича 2-го.
Но прежде чем рассказывать об этих собраниях и их результатах, надо остановиться на самом Южном обществе.
Оно было старше и значительно сильнее «славянского». Очень многое в корне отличало его от последнего. Прежде всего, имущий и знатный дворянин был типичен для члена Южного общества. Многие из членов были богаты, владели большими имениями и сотнями крестьян. Большой чин был особенно обычен для Южного общества, — среди его членов мелькают генералы, полковники, подполковники. Подбор их не случаен и тесно связан с тем пониманием революционной стратегии и тактики, которым отличалось Южное общество. Оно хотело произвести военную революцию без участия народа, при помощи одного войска. В этой тактике многое было от воспоминания о дворянских дворцовых заговорах, от испанской революции, которой так увлекался С. Муравьёв, и от боязни волнений «черни». «Наша революция будет подобна революции испанской, — восклицает Бестужев-Рюмин, — она не будет стоить ни единой капли крови, ибо произведется одною армиею без участия народа». Привычка к военной дисциплине заставляла большинство членов Южного общества быть уверенными, что солдатские массы и даже низшие офицерские чины двинутся на восстание, как на парад, по первому приказу своего высшего начальства: «Разумеется, не следует творить ребячества, — писал Матвей Муравьёв своему брату Сергею, — не следует принимать армейских офицеров, пока ни к чему не пригодных: вот когда придет время пустить их в дело, тогда нужно повелительно двинуть их вперед не спрашивая, угодно это им или нет». Полковник Тизенгаузен считал, что агитация среди солдат излишняя, — достаточно выкатить несколько бочек вина, выдать денег и, вызвав песенников вперед, крикнуть: «ребята, за мной!», — «чтобы полк двинулся и действовал в смысле его». Подполковник Фролов, бригадный командир 3-й конной бригады, и капитан Пыхачев прибавляли к этим средствам воздействия на массы ещё «несколько кусков сала в кашицу», а подполковник Ентальцов думал обойтись и без этого: «Я бы свою роту, если бы она за мной не пошла, погнал бы палкою». «Славяне» же были совершенно другого мнения о значении низших офицеров и, тем более, солдат. «Нельзя не убедиться, — пишет в своих записках Горбачевский[3], — как важно для всякого общества, которое хочет действовать военной силою, иметь в нем ротных командиров и субалтерн-офицеров[IV] и как важно заранее объявить свое намерение солдатам. Спрашивается... кто бы осмелился приказывать ротам явиться с боевыми патронами туда, куда потребует ротный командир? Можно ли отдавать такие приказания таким солдатам, которые не знают намерений ротного командира? Вопросы сии сами собою решаются. Но мы ещё прибавим, что одни офицеры в состоянии сие сделать и притом таким образом, что ни баталионный, ни полковой, командир никогда о сем не могут знать».
Единственные члены Южного общества, о которых положительно известно, что они вели пропаганду среди солдат, — это Сергей Муравьёв-Апостол и его юный друг М. Бестужев-Рюмин. Но их пропаганда была своеобразной: они старались возбудить в солдатах сознательное недовольство своим положением, тяжестью солдатской жизни, привязать их к себе, подготовить, таким образом, общую почву восстания, но ни о самом факте восстания, ни о его политической общей цели ничего солдатам не говорили, хотя солдаты о многом догадывались.
Южное общество было идеологически старше «славянского»: в его среде были члены Союза спасения и Союза благоденствия, был такой сильный теоретический ум, как Пестель, и была своя «конституция», хотя и незаконченная, — «Русская правда». Южное общество не было однородным, и полного согласия всех членов в области идеологии и революционной тактики не было. Но, несмотря на это, слабое и неоформленное ещё Общество соединённых славян, столкнувшись с ним, не могло не почувствовать себя в положении младшего. Встреча эта застала «славян» во время их кризиса, — они мечтали об организационном оформлении, о чётких революционных планах, о применении своих кипучих сил и решительности. А тут им сразу предлагалась и конституция, и определённые организационные формы, и восстание в 1826 году. К тому же, сила Южного Общества была невероятно преувеличена: оно было представлено «славянам», как часть обширнейшего заговора, охватывающего всю империю, обладающего неизмеримыми революционными силами. Примкнуть к нему, как убеждал их Бестужев-Рюмин, заставляла самая мысль о личной безопасности, боязнь остаться по ту сторону баррикады во время боя, победа которому была, несомненно, обеспечена.
М. Бестужев-Рюмин подошел к «славянам» исключительно с точки зрения интересов Южного Общества. Последнему нужны были решительные люди, особенно готовые на цареубийство, а «славяне» вполне удовлетворяли этим требованиям. Бывший гвардеец, Бестужев-Рюмин отнесся к ним по-начальнически, как к людям, заранее обязанным повиноваться. Но «славяне» не оказались такими податливыми, как он предполагал. Четыре или пять заседаний пришлось потратить на оформление слияния обществ. Видимо, роль «объединителя» и представителя сильного общества очень нравилась Бестужеву, организатору по природе. Пылкие речи о необходимости свободы, очевидно, захватили «славян», но нежелание Бестужева открыть им подробности организации южан, назвать членов, их возмутило. Настойчивость «славян» заставила его в конце концов пойти на уступки: он дал им Пестелев «Государственный завет», выдав его за конституцию, рассказал о Верховной Думе, начертил схему общества, назвал членов. Слиянию противилась группа старых членов во главе с Борисовым 2-м, не желавшая расстаться со «славянской» целью, не принимавшая и не понимавшая, как и прочие «славяне», военной революции без участия народа и требовавшая гарантий того, что временное правление, которое, по проекту южан, 10 лет должно было управлять Россией, «не похитит самовластия». Но старых членов на собраниях было немного, преобладали новые, многие из них были приняты тем же летом. В конце концов, желание слиться с сильным обществом и начать действия возобладало. На последнем собрании, на квартире Андреевича 2-го, в дер. Млынищах, царил особый энтузиазм. Восторженная речь Бестужева-Рюмина ещё более подняла настроение. Как описывает И. Горбачевский, чистосердечные, торжественные, страшные клятвы смешивались с криками: «Да здравствует конституция! Да здравствует республика! Да здравствует народ! Да погибнет различие сословий! Да погибнет дворянство вместе с царским саном!». «Славяне» на образе поклялись бороться против тирании и до конца остаться верными революции. Кризис, назревший в «славянском обществе», был разрешен.
Вместо самостоятельного «славянского» общества была образована «славянская» управа Южного Общества. Сноситься с последним «славяне» должны были через М. Бестужева-Рюмина и С. Муравьёва-Апостола. Но каждый «славянин» непосредственно к ним обращаться не мог: для этой цели были избраны два посредника, один от артиллерии — И. И. Горбачевский, другой от пехоты — M. M. Спиридов. Отныне не каждый член, как прежде, мог принимать новых членов, а лишь посредник. В общество не должны были теперь приниматься отставные военные и штатские. Поляки также не могли быть приняты, а должны были вступить в Польское тайное общество, которое отдельно вело переговоры с Южным и на известных условиях с ним сотрудничало. «Славянская» цель — объединение славянских племен в одну федерацию — отпала. Последнее — характерно. Если за неё держалась крепко польская группа членов Общества соединённых славян, если с ней сжилось и свыклось ядро старых членов приема 1823—24 года, может быть, отчасти и начала 1825 года, то для нового ядра членов она была достаточно чужда; за это же говорит и польское происхождение идеи. Бестужев критиковал «славянскую» цель, указывая на то, что раньше, чем заботиться о других племенах, надо подумать о себе, и его мнение многими разделялось.
В последний день лагерей, 15 сентября, С. Муравьёв и М. Бестужев вызвали к себе посредников и довершили дело объединения обществ с точки зрения южан, — выбрали цареубийц. По воспоминаниям Горбачевского, в цареубийцы были зачислены оба брата Борисовы, Пестов, Спиридов, Тютчев, Громнитский, Лисовский, Горбачевский. Некоторых из них следствие в этом не уличило. Цареубийцы были выбраны по указанию посредников из числа особо решительных и особо преданных революции «славян».
Итак, произошло слияние двух глубоко разнородных по социальному существу обществ. Южное общество приобрело горячих и преданнейших сторонников, готовых на самопожертвование, «славяне» приобрели ожидание близости переворота и более четкую тактическую программу. Но в этом слиянии было много тяжелых отрицательных сторон для «славян», сказавшихся в восстании. Прежде всего, старая, наиболее активная верхушка членов, в частности Борисов 2-й, оказались в рядах простых членов, никакой особой работы не несли. Посредники были выбраны (отчасти под прямым воздействием Бестужева) неудачно: И. Горбачевский оказался недостаточно деятельным и решительным, а М. Спиридов, избранный членом общества только летом, был ещё всему обществу в целом достаточно чужд. Правило, по которому только посредник мог принимать новых членов, было для «славян» стеснительно: Горбачевский спрашивал Бестужева, как быть, если желательный кандидат живет далеко, — ведь денег на поездку у него, Горбачевского, нет. Бестужев беспечно ответил: «Вы должны всем жертвовать», но никаких практических указаний не дал. Новые правила приёма выбросили из рядов общества многих старых и ценных членов. Прежде всего за бортом оказались оба основателя: Люблинский по той причине, что он — поляк, и Борисов Андрей по той причине, что он — отставной. Отпал П. Ф. Выгодовский, по происхождению крестьянин, близкий друг Петра Борисова и старый член: он был штатским, незначительным чиновником канцелярии волынского губернатора. Отпал и ценнейший член — отставной поручик Краснитский, который был по замыслу Борисова посредником между «соединёнными славянами» и мелкой шляхтой Волыни, революционно настроенной. Он много раз приезжал к Горбачевскому после слияния обществ, усиленно прося его принять, но все было напрасно. Юнкер Шеколла, умелый агитатор, любимый солдатами, не был принят в новое общество по причине малого чина: он был представлен Бестужеву, но тот обошелся с ним очень холодно и дал понять Горбачевскому, что принимать его не надо. Заметим, что Борисов 1-й, не принятый в преобразованное общество, все же был намечен цареубийцей, — в этом факте обнажается основная точка зрения южан на «славян»: они хотели их использовать и более ничего. Мысль «славян» о революции народной, о привлечении «черни» к революции была принципиально отвергнута, и, формально, точка зрения на революцию, как на дело военное, возобладала. Но чрезвычайно важно отметить, что многие из новых правил «славянами» не исполнялись. Борисов 2-й и Борисов 1-й самостоятельно принимали членов и после объединения. «Славяне» продолжали принимать поляков, поддерживать сношения с отставными и развивать мысли о революции народной. Но, конечно, все это делалось с некоторым сознанием нелегальности. Организационные неувязки были налицо. Эта обособленность «славянского» коллектива и его упорство в сохранении некоторых прежних черт, ему присущих, заставляет нас даже после слияния обществ говорить о «славянском» объединении как о некоей самостоятельной единице. Да и в понимании платформы слияния были «славянские» чёрточки: одну из них выразил Борисов 2-й в письме к брату Андрею, жившему в то время в Слободско-Украинской губернии у отца. Письмо было написано вскоре после объединения: «Целию сего общества, — писал Борисов 2-й о “платформе” слияния, — есть чистая Демократия, уничтожающая не только сан монарха, но и все сословия и сливающая их в одно сословие гражданское».
Одной из специальных задач, порученной «славянам» Южным обществом, была пропаганда среди солдат. С. Муравьёв и М. Бестужев разумели, конечно, под этим тот тип пропаганды, которым они сами занимались. Но «славяне» поняли свою задачу иначе, тем более, что задача эта ничего особо нового для них не представляла: они были очень популярны в солдатской массе, держались с нею, как ровня («запанибрата», — доносит адъютант Сотников, посланный после восстания исследовать «дух» полков), входили в нужды солдат, учили их грамоте (иногда даже геометрии) и сумели ещё во время лагерей организовать восстание в 1-й Гренадерской роте Саратовского полка. Весь тип этого восстания в миниатюре воспроизводит некоторые черты известной «Семёновской истории» 1820 года. Этой ротой сначала командовал член «славянского общества» М. Спиридов и поселил там «дух своеволия». Незадолго до Лещинского лагеря рота была передана жестокому фронтовику поручику Березину, который стал применять в ней бесчеловечные наказания, желая восстановить «порядок». После одного из собраний в деревне Млынищах «славяне» узнали об этом, и решительному поручику А. Кузмину первому пришла мысль взбунтовать роту. Юнкер Шеколла и солдат Апойченко выполнили это решение. Рота после ученья направилась к палатке полкового командира Брычева и потребовала замены Березина капитаном Клементьевым. Волнения в роте продолжались несколько дней, — в знак протеста она отказалась выходить из лагерей после их окончания. Трусливый Брычев, боясь неприятностей, обещал никого не наказывать и выполнить просьбу роты, лишь бы она прекратила волнения, и сдержал обещание. Этот случай показывает, во-первых, доверие солдат к «славянам» и влияние на них последних, а во-вторых, дает основания считать, что пропаганда среди солдат не была новым делом для «славян», — она только получила новую тему после слияния с «южанами».
Общей подготовкой революционного настроения у солдат «славяне» не удовольствовались. Они постепенно открыли солдатам самый факт переворота и цель его. Действовали они на солдат по определённому плану, — главным образом, через фейерверкеров, пользовавшихся среди солдат-артиллеристов большим уважением. Те, в свою очередь, действовали на нижние слои солдатской массы. Это был продуманный и целесообразный план. Большую роль в этой агитации играли бывшие семёновцы из солдат, особенно живо её воспринимавшие.
Разошедшись на зимние квартиры с летних манёвров, «славяне», естественно, несколько обособились от Южного общества: центром последнего оказался Васильков и близлежащие деревни (место квартирования Черниговского полка и С. Муравьёва), «славяне» группировались около Новоград-Волынска и Житомира, Бестужев-Рюмин с Полтавским полком оказался в Бобруйске. Совершились и некоторые личные перемещения: Андреевич 2-й был переведен в Киев в арсенал «по искусственной части»; И. Сухинов получил перевод в Александрийский полк из Черниговского, но упорно, несмотря на все меры начальства, задерживался при Черниговском полку, именно «ожидая восстания оного», как говорит И. Горбачевский. Андреевич 2-й в середине декабря 1825 г. был в Новоград-Волынске и в дер. Смолдырево под предлогом свидания с братом и передал «славянам» письмо от Бестужева-Рюмина, в котором говорилось о близости восстания. «Славяне» сообщили, что они готовы, что дела агитации среди солдат идут успешно.
 |
«1) Артиллерия не может выступить в поход и действовать без прикрытия; посему необходимо снестись со Спиридовым, Арт. Муравьёвым и требовать, чтобы они прислали в 8-ю артиллерийскую бригаду: первый — пехоту, а второй — гусар.
2) В батарейной роте состоит налицо один только офицер (прочие в командировке), принадлежащий к обществу, и рота находится в городе, где квартирует бригадный командир, который, в случае восстания, может получить содействие от внутренней стражи. Посему для надлежащего действия в сей роте нужна значительная часть пехоты и кавалерии, без коей фейерверкеры и рядовые, вооружённые только тесаками, несмотря на их готовность и рвение к делу, не могут одни обещать успех, тем более, что артиллерийские лошади стоят в 45 верстах от парка.
3) Во 2-й легкой роте не существует сих затруднений к восстанию: она совершенно готова и требует только прикрытия на походе.
4) Из 4 орудий, остающихся в каждой роте, за неимением лошадей (роты состояли на мирном положении), «славяне» намерены сформировать новую батарею; лошадей надеются найти под квитанцию одного из своих сочленов, а прислугу думают взять из 4-й парочной роты[V], полагаясь вполне на служащих в оной солдат.
5) Немедленно по восстании «славяне» полагают необходимым объявить скорое освобождение крестьян.
6) «Славяне» хотят, посредством поляков, состоящих в их обществе, действовать на шляхту и склонить её к участию в общем деле объявлением всеобщего восстания (pospolite ruszenie).
7) «Славяне» требуют от Муравьёва и Бестужева немедленного уведомления о сделанных ими распоряжениях, заблаговременного извещения о дне восстания с означением сборного пункта, где предполагается сосредоточить все силы, поднявшие оружие против правительства»[4].
Эту же линию поведения «славян» характеризует особое письмо Борисова 2-го к Бестужеву, в котором он беспокоился о состоянии артиллерийских снарядов: заряды к ним часто не переменялись и во время боя, как показала практика Борисова на Кавказе, оказывались негодны. Борисов просил Бестужева, чтобы управляющие обществами нашли «способы внушить начальству через кого-нибудь из близких к оному мысль об отдании приказа по корпусу насчет осмотра и переделки всех вообще зарядов и полагал необходимым привести сию меру в действие, по крайней мере, в тех ротах артиллерии, где находятся члены Общества»[5].
Несмотря на напряжённое ожидание восстания, оно пришло неожиданно. Первый сигнал к нему подало восстание на Сенатской площади 14 декабря. Это известие дошло до Житомира 25 декабря. Сергей Муравьёв-Апостол и его брат Матвей узнали о нем при въезде в Житомир от сенатского курьера, развозившего присяжные листы. Оба они выехали из Василькова 24 декабря в Житомир, по их словам, для того, чтобы С. Муравьёв мог выхлопотать отпуск Бестужеву-Рюмину для свидания с отцом, жившим в Москве. Известие о восстании на Сенатской площади сильно их взволновало. Стало ясно, что медлить нельзя, что дело их погибло, и только восстание может решить все иначе. Но определённого решения восстать С. Муравьёв ещё не принял. Из Житомира братья поехали в Троянов, где стоял Александрийский полк, которым командовал брат Артамона Муравьёва Александр Муравьёв. От него братья проехали в Любар к Артамону Муравьёву, командовавшему Ахтырским гусарским полком, члену Южного Общества, обещавшему давно поднять свой полк в начале восстания.
В ночь на 26 декабря в Васильков к Гебелю[VI] прискакали жандармские офицеры с приказом об аресте и опечатании бумаг С. Муравьёва. Бумаги его были немедленно забраны у него на квартире, где в то время находился Бестужев-Рюмин и разжалованный в рядовые б[ывший] офицер-семёновец Башмаков. Сейчас же после обыска на квартиру С. Муравьёва прибежали офицеры Черниговского полка, члены Общества соединённых славян — И. И. Сухинов, А. Д. Кузмин, М. А. Щепилло и В. Н. Соловьёв. Первым движением «славян» было собрать преданных солдат для немедленного ареста Гебеля, но по случаю праздника солдаты разбрелись по деревням, и было невозможно их собрать. Решено было, что Бестужев немедленно помчится по дороге в Житомир, приложит все усилия, чтобы обогнать поскакавших туда же жандармских офицеров с Гебелем и предупредить С. Муравьёва об аресте и обыске. «Славяне» же в это время взялись подготовить восстание. Бестужев обогнал жандармов и настиг С. Муравьёва в Любаре у Артамона Муравьёва.
— Теперь хоть пулю в лоб, — воскликнул Матвей Муравьёв, выслушав рассказ Бестужева об обыске и приказе арестовать. Сергей сначала молчал, а потом решил отдаться в руки жандармов: «Я останусь и отдамся, а ты, брат, уходи с Бестужевым»[6]. Перебирали и другие планы, говорили о восстании. Бестужев хотел отдельно от Муравьёвых поехать в 8-ю артиллерийскую дивизию для предупреждения «славян», но Артамон отговаривал его, «в душе опасаясь, чтоб он там не взволновал», как говорит он на следствии. Он с большими колебаниями все же обещал Муравьёвым поднять свой полк, когда начнётся восстание, но обещал это только для их успокоения, внутренне решив, что не начнёт. Обещал он также передать «славянам» записку Бестужева-Рюмина, чтобы отклонить его от поездки, но по отъезде братьев «истребил» её.
Южане считали Артамона одним из самых решительных и преданных революционеров, но он был им лишь на языке: легкомысленный, любящий слушать себя самого, революционный декламатор, он, в сущности, задолго до событий восстания начал отходить от революции. «По возвращении с манёвров, — рассказывает он следственной комиссии, — жена моя, узнав мои переговоры и сношения с С. Муравьёвым, требовала от меня со слезами, окружённая детьми, оные прервать и пощадить моё семейство». Артамон обещал ей выполнить её просьбу и этому обещанию остался верен. Об этом говорят все последующие факты, сейчас укажем из них один характернейший: 27 декабря у него были в Любаре бр[атья] Муравьёвы, и он, как мы видели, всё же обещал действовать, а 29 или 30 числа, по его собственному признанию, он подаёт по начальству рапорт об увольнении его по болезни от командования полком на 28 дней[7].
Братья Муравьёвы с Бестужевым выехали 27 декабря из Любара на Паволочь. По дороге обсуждались всевозможные планы действий: мысль о восстании сменялась мыслью о самоубийстве, вместо последней приходила мысль о бегстве, — не скрыться ли в лесах и не переждать ли события. Определённого решения восстать ещё не было принято. Сергей Муравьёв хотел, по собственному признанию, доехать до своего полка и, «скрывшись там, узнать все обстоятельства изыскания нашего и по сим известиям решиться уже на что-нибудь». Действительно, доехав до деревни Трилесы, где находилась квартира командовавшего 5-й ротой Черниговского полка поручика А. Д. Кузмина (члена Общества соединённых славян), братья остановились, Бестужев-Рюмин направился в соседний (Алексопольский) полк, на который большое влияние имел бывший командир его Повало-Швейковский, член Южного общества, обещавший оказать решительную поддержку восстанию. К утру Бестужев обещал вернуться. Из Трилес в тот же вечер Сергей Муравьёв послал записку в Васильков «соединённым славянам» Кузмину, Соловьёву и Щепилле с просьбой приехать немедленно в Трилесы и обсудить, что делать. Сухинова он не звал, — он подчеркивает это в показаниях следственной комиссии.
Мы имеем положительные доказательства того скрытого антагонизма, который существовал между этими четырьмя «славянами» и С. Муравьёвым и М. Бестужевым. Первый пришел в негодование, узнав летом во время манёвров, что офицеры его полка находятся в каком-то тайном обществе, а он об этом ничего не знает. Был случай во время Лещинско-Млыщенских собраний по объединению обоих обществ, что черниговским офицерам Бестужев не передал, что переменено место собрания, и они на него не попали. Результатом этого была крупная ссора между офицерами-«славянами» и С. Муравьёвым. Кузмин кричал ему в бешенстве: «Черниговский полк не ваш и не вам принадлежит! Я завтра взбунтую не только полк, но и целую дивизию... Не думайте же, господин полковник, что я и мои товарищи пришли просить у вас позволения быть патриотами...». И. Сухинов горячо поддерживал его, говоря, что они сами, без помощи Муравьёва и Бестужева, сумеют найти дорогу в Москву и Петербург. Но если к зиме острота отношений несколько сгладилась, то корни столкновения изжиты не были: «славяне» были лишь на ролях помощников, а в центре революционного плана стоял по-прежнему Муравьёв. Наличие известного революционного соперничества, существовавшее заранее распределение ролей в восстании и даже споры за честь первого революционного выстрела в Южном обществе — всё это слишком известно, чтобы было нужно это лишний раз подтверждать примерами.
Гебель со своими жандармами, между тем, мчался по следам Муравьёвых, не находя их ни в Житомире, ни в Любаре. По дороге он съехался с жандармским поручиком Лангом, имевшим приказ арестовать Бестужева-Рюмина. Остановившись в Трилесах, Гебель пошел на квартиру поручика Кузмина узнать, не проезжали ли тут Муравьёвы, и... застал там обоих Муравьёвых. Они были арестованы им. Уже наступало утро. Муравьёвы с Гебелем сели пить чай.
 |
Черниговские офицеры, ещё до получения записки Муравьёва, извещавшей их точно о том, что он в Трилесах, твердо и без всяких колебаний решили начать восстание. В их замыслах оно не ограничивалось только Черниговским полком, — они решили немедленно поднять и окрестные полки, которыми командовали члены Южного Общества. С этой целью они из Василькова посылают по окрестным полкам гонца восстания — Андреевича 2-го, члена Общества соединённых славян, приехавшего 26 декабря в Васильков из Киева, где он состоял при арсенале «по искусственной части». Но об этом подробнее будет сказано ниже. Получив записку С. Муравьёва, все четыре «славянина» — Кузмин, Щепилло, Соловьёв и Сухинов — бросились в Трилесы, освободили Муравьёвых, изранили Гебеля, быстро подготовив солдат, стоявших в карауле, помочь им в этом деле. Только после этого С. Муравьёв решился на восстание, — иного выхода не было.
Итак, 29 декабря, рано утром, в Трилесах началось восстание Черниговского полка[8]. Здесь, в короткой статье, невозможно подробно излагать ход этого события. Дадим только краткое объяснение маршрута восставшего полка и бегло оттеним огромную роль «славян» в восстании. Вечером 29 декабря 5-я рота Черниговского полка, — первая восставшая, — пришла в Ковалевку. Утром 30 декабря — уже с двумя ротами, 5-й Мушкетёрской и 2-й Гренадёрской. Муравьёв вступил в Васильков, где присоединились другие роты Черниговского полка. Из Василькова 31 декабря, после полудня, восставшие войска двинулись в Мотовиловку, куда пришли к вечеру. 1 января восставшему полку была объявлена... днёвка. Из Мотовиловки восстание двигается на Белую Церковь, но не доходит, останавливаясь в селении Пологи, откуда, ещё раз резко меняя маршрут, начинает двигаться к Трилесам и, пройдя деревню Ковалевку, не дойдя до Трилес, встречает отряд генерала Гейсмара, который его разбивает.
 |
 |
Как ни печально, ни одного прижизненного портрета Сухинова не сохранилось |
Кроме внутренней борьбы в восстании по вопросам о маршрутах, происходила борьба между теми же «славянами» и группой Муравьёвых и по вопросам внутренней дисциплины, внутренней спайки восстания. Нет слов, чтобы описать, какую огромную роль тут сыграли «славяне» и сколько неутомимой энергии положили они, чтобы удержать основное ядро. Тот факт, что всё же восстание с 29 декабря по 3 января не разложилось, в большой степени надо приписать им. Романтик С. Муравьёв полагал, что не надо удерживать тех, кто желает уйти, — один из изменивших офицеров прямо показывает, что Муравьёв офицерам «между прочим, приказал объявить, что если они не пожелают следовать за ними, то могут остаться». Совершенно иначе, по-революционному, действовал оппозиционный «штаб» Муравьёва — «славяне», особенно И. Сухинов. Не дать восстанию распасться, связать его внутренней дисциплиной, — такова была их задача. Основной стержень этой внутренней дисциплины — И. Сухинов. Поражаешься чутью этого человека, — он чувствует моментально, где наметилось слабое место, и моментально, вооружённый до зубов, является туда, восстанавливает порядок, пресекает попытку к бегству. В показаниях всех офицеров, изменивших делу восстания, И. Сухинов — настоящее пугало. Кроме того, он выполняет ответственнейшие задачи: он командует авангардом в важнейший момент, при вступлении из Ковалёвки в Васильков (напомним, кстати, что С. Муравьёв его в Трилесы «не приглашал»), он срывает эполеты с защищающего Васильков от восставших майора Трухина, он захватывает знамёна и полковой ящик на квартире полкового командира Гебеля, он с огромной энергией и храбростью восстанавливает дисциплину среди солдат, пытающихся грабить или бесчинствовать. Ответственнейшие распоряжения С. Муравьёва об охране Василькова выполняются через Сухинова (охрана застав и пр.). Сухинов, вместе с остальными «славянами», ведет допрос арестованных, Сухинов командует арьергардом при выступлении из Василькова в Мотовиловку, энергично поддерживая дисциплину среди солдат. Сухинов в Пологах настаивает на рекогносцировке. Наконец, он же, в последнем переходе восставших из Пологов в Трилесы, не разделяя иллюзий С. Муравьёва, что к ним присоединятся дружественные части «южан», а опасаясь встречи с правительственными войсками (его опасения сбылись), настаивает на том, чтобы из Ковалевки идти в Трилесы не полем, а деревнями (в этом месте пять деревень сходятся полукругом); боязнь разрушить деревни могла бы задержать стрельбу правительственных войск по восставшим, а последним деревня представила бы легкую возможность устроить засаду. Из всех, причастных активно к делу восстания, единственные И. Сухинов и А. Кузмин не захотели сдаться на милость победителя: первый бежал, а второй застрелился сейчас же после ареста. Прибавим к этому, что герой Щепилло был убит, и единственный В. Соловьёв был захвачен и сохранен живым. Велика ирония истории: воздавать по заслугам «славянам» и, в частности, виднейшему члену их группы Сухинову, подчеркивать их такую неоспоримо-огромную роль в восстании приходится только через сто лет после восстания. Для всей историографии декабризма характерно замалчивание их роли: она рисует вождем и вдохновителем восстания С. Муравьёва — и только. Далеко не всегда указываются имена четырех черниговцев-«славян», просто упоминаются иногда «четыре офицера Черниговского полка» даже без указания, к какому обществу они принадлежали[10].
Сергей Муравьёв — безупречно чист, как личность, но плох, как революционер. Возвышенность и чистота его намерений вне подозрений, но деятельность его отнюдь не способствовала успеху восстания. Его брат Матвей влиял на восстание разлагающе, например, корил Сергея за то, что избили Гебеля, и довел его до того, что тот... хотел идти просить у Гебеля прощенья. Во время восстания, по свидетельству записок Горбачевского, Матвей прятался в обозе, — поэтому рассказ его о восстании Черниговского полка (см. его «Воспоминание») должен быть принят с большой осторожностью. В Пологах, в момент окончательного морального провала восстания, Матвей беседует с юным братом Ипполитом, приехавшим прямо в Васильков во время восстания, ... о смысле жизни человека. Эти штрихи достаточно характеризуют Матвея. Ипполит мелькает в восстании метеором. Этот восторженный и преданный революции юноша психологически очень интересен и, как личность, неотразимо обаятелен. Он побратался с Кузминым и поклялся умереть за свободу. Во время встречи с Гейсмаром и гибели восстания он застрелился, — или, как передает один тупоумный фронтовик по начальству, — «самовольно застрелился».
Так кончилось восстание Черниговского полка. Но для полноты роли «соединённых славян» необходимо рассказать об отчаянных попытках их помочь делу восстания. Всюду — в Житомире, Новоград-Волынске, деревне Барановке, всюду, где были «славяне», они волновались, действовали, все силы стремились положить на то, чтобы восстание поднять. Стечение обстоятельств оказалось для них чрезвычайно неблагоприятно. Их попытки не дали реальных результатов, оставив только неоспоримые доказательства их личного героизма и самоотверженности. Главные действующие лица этих попыток — Андреевич 2-й, Андрей и Пётр Борисовы и Бечасный.
Мы оставили Андреевича в тот момент, когда он выехал из Василькова на Белгородок, чтобы отправиться в Радомысль к Повало-Швейковскому, обещавшему поднять Алексопольский полк. Но он, по свидетельству «Записок» Горбачевского, спрятался от Андреевича. Последний долго и тщетно ждал возвращения полковника и, наконец, догадавшись, что его обманывают, и, услышав за закрытой дверью шепот и тихий стук шагов, ударил в дверь, замок соскочил и его глазам представился сам Повало-Швейковский. «Оставьте скорее мой дом, — отвечал перепуганный полковник на требование о поддержке восстания, — я ничего не могу для вас сделать». Он не дал Андреевичу решительно ничего, отказал даже в оружии. Из Радомысля Андреевич поскакал через Житомир в Любар, к тому же Артамону Муравьёву. В Житомире он виделся с секретарём «общества славян», Ивановым, у которого был обычный центр свиданий «славян». На его квартире было собрание «славян», участвовали кроме названных лиц оба брата Веденяпины, Киреев. Андреевич сообщил о приказе арестовать Муравьёва, о необходимости принять решительные меры и сообщил, что черниговские «славяне» решили немедленно начать восстание. В Любар Андреевич приехал, вероятно, 29 декабря. Артамон, конечно, вел себя так же, как и с братьями Муравьёвыми, только значительно решительнее. «Поезжайте ради бога от меня, я своего полка не поведу. Делайте вы там, как хотите, меня же оставьте и не губите: у меня семейство». Слово, данное жене, Артамон сдержал. Отказал он Андреевичу и в лошади и, сначала, в деньгах. В конце концов, он дал ему 400 рублей на покупку лошади, которая заведомо стоила 800.
Андреевич в отчаянии решился на безрассудный, но героический шаг, — он сам бросился в Ахтырский гусарский полк поднимать восстание. Каково было его удивление, когда он узнал от офицеров полка, что они ничего не знают и совершенно не подготовлены Артамоном — любопытная иллюстрация к теории военной революции Южного общества. Несмотря на это, офицеры отнеслись ко всему очень сочувственно, достали лошадей Андреевичу, хотели помочь, но физически не могли: полк был совершенно не подготовлен к восстанию и стоял по окрестным деревням, разбросанный и разрозненный. Андреевич бросился на Фастов, в его украинском произношении «Хвастов», вероятно, торопясь оказаться в Киеве и попытаться там помочь восстанию. Верст через 40 от Любара под селением Пятки он сбился с дороги. Была сильная метель. Андреевич продрог до костей — на нем поверх мундира была одна шинель. Только случайность спасла ему жизнь: лошадь сама набрела на избу майданщиков (делающих селитру). Обогревшись и дав отдохнуть измученным лошадям, Андреевич, совершенно больной, поскакал дальше. Записки Горбачевского передают, что он заезжал в Васильков, сам же он об этом умалчивает. Но если он и был в Василькове, то, вероятно, числа 31 декабря после полудня, когда восставший полк уже вышел на Мотовиловку. В Киев, вероятно, Андреевич вернулся в тот же день, хотя надо отметить, что и по рапорту начальства, взволнованного его отлучкой, и по показаниям его денщика Никиты Бокова, Андреевич вернулся в Киев 30 декабря. Это не совпадает с датой записок Горбачевского. Но какой вариант ни будет правильным, изумительна та быстрота, с которой Андреевич проделал этот длинный путь.
Во время летних лагерей, как уже сказано, Борисов 1-й был в отставке и находился в Слободско-Украинской губернии у престарелого отца, которому помогал в его ремесле архитектора. По настойчивым просьбам Борисова 2-го Бестужев-Рюмин не решился окончательно отказать его брату во вступлении в члены Южного общества (вспомним, что отставных не принимали). Бестужев поставил условием приема вторичное поступление Борисова 1-го на военную службу и хотел увидеться с ним перед приёмом в члены. Узнав из письма брата о важных переменах, произошедших в обществе «славян» и о близости действий, Борисов 1-й приехал в Новоград-Волынск для переговоров. Это произошло в знаменательный день 14 декабря. 26 декабря Новоград-Волынск узнал о происшествии на Сенатской площади, и первым движением «славян» в ответ на это было решение восстать. Но та группа, которая жила в Новоград-Волынске (во главе с Петром Борисовым), состояла из простых членов. По решениям объединительных собраний, бывших в лагерях, она должна была только ждать приказаний через «посредников» от Васильковской управы и повиноваться. Но никаких распоряжений от С. Муравьёва или М. Бестужева не приходило. 26 декабря, сейчас же после получения известий о петербургских событиях, «славяне» созвали собрание, на котором вынесен был ряд практических постановлений об ожидаемом восстании: образовать в народе временное правительство, объявить освобождение крестьян, поддерживать строгую дисциплину. Был выработан и план восстания, о котором сказано ниже. Несколько дней прошло в томительном ожидании. 28 декабря Борисов 2-й и Горбачевский, не выдержав, послали к Артамону Муравьёву Бечасного с поручением всё разузнать и поднять его на восстание. Наконец, 30 декабря Андрей Борисов (отставной) решился выехать в Харьковскую губернию, где он принял новых членов в «славянское» общество, чтобы содействовать там восстанию, когда оно начнется. Очень важно отметить, что он имел письмо к Бестужеву-Рюмину. Проездом через Житомир он хотел сообщить оставшимся «славянам» о постановлениях собрания 26 декабря. В Житомире он направился в обычный центр — к Иванову. Вести, сообщённые последним Андрею Борисову, потрясли его и изменили все его планы. В Житомире перед этим, как мы знаем, был Андреевич и там знали о приказе арестовать Муравьёва и о начале восстания. Было собрано совещание, на котором присутствовали Андреевич, Иванов, Веденяпины, Андреев, Киреев, поручик Нащокин и некоторые другие. Было постановлено «отнюдь не делать отдельного бунту», выступать сообща с Муравьёвым, освободить последнего, если он арестован, и идти на Киев или Бобруйск для соединения со 2-й армией и полками 3-го и 4 пехотных корпусов, которые должны были по заверению членов Южного общества примкнуть к восстанию. Мнения не вполне совпадали, — была группа колеблющихся — Beденяпин и Нащокин, последний даже резко возражал. Всё же возобладало решение восстать; в конце концов, по мнению революционной группы, «лучше умереть с оружием в руках, нежели жить целую жизнь в железах». Борисов 1-й не удовлетворился этим постановлением и требовал от членов подписки в том, что они согласны восстать.
Ясно было также, что артиллеристы, стоящие в Новоград-Волынске, не смогут выступить одни без прикрытия пехоты и конницы, — об этом писалось ещё раньше «славянами» в той записке к Бестужеву, которая выше приведена полностью. Пехотные части со «славянами» во главе стояли в районе С[таро]Константинова, — там находились Громнитский и Лисовский (Пензенский полк). Вестником восстания по общему решению должен был поехать туда Борисов 1-й. Штатский, не связанный с начальством и службой, он мог легче всех передвигаться с места на место. Но эта «штатскость» его и длительное отсутствие его, особенно во время летних лагерей, сыграли роковую роль в деле восстания. Его не знало новое ядро принятых за последнее время членов, в частности не знали его тот же Громнитский и Лисовский. Поэтому выбор его, как вестника восстания, был трагически неудачен. Иванов и Киреев написали письмо к Громнитскому и Лисовскому. Иванов приписал ещё, что надо вовлечь в дело членов, принятых в Троицком полку, капитана Киселевича и поручика Ярошевича. Киреев написал ещё письмо Борисову 2-му, где высказывал предположение, что восставший Муравьёв, вероятно, двинется на Житомир и ему понадобится помощь артиллеристов Новоград-Волынска под прикрытием пензенцев. Немедленно после совещания на деньги Киреева наняты были лошади, и Борисов 1-й поскакал обратно в Новоград-Волынск. У Петра Борисова в момент приезда Андрея был Горбачевский («посредник»!). Всё сообщённое Андреем встретило решительную поддержку Петра, но Горбачевский испуганно колебался.
 |
Отправляя брата, Пётр Борисов принял ряд важных мер, бросающих свет на жизнь «славянского общества», как самостоятельной единицы и после слияния его с Южным. Он стал сейчас же действовать, чтобы привлечь к восстанию поляков. На сцену вновь появляется отставной Красницкий; он приводит к Борисову 2-му четырех польских шляхтичей-«славян», служивших в имении графа Уварова «Новый Звягель», из которых до нас дошли имена Островского и Невенгловского. Они дали клятву действовать в восстании вместе со «славянами». Двое из этих поляков должны были отвезти письмо к юнкеру Головинскому, служившему в 4-й парочной батарейной роте, «чтобы он сколь может бунтовал бы и возмутил бы солдат». Эта рота квартировала в Некорости Овручского повета[VII]. Дядя Головинского был там поветовым маршалом, и поэтому Головинскому поручалось узнать «мнение шляхты Овручского повета и, если можно, склонить их к участию в деле», а также убедить своего дядю помочь восстанию. Третий поляк поехал в Заслав, чтобы там поднять шляхту к всеобщему восстанию, а четвертый остался в Новоград-Волынске, чтобы поднимать шляхту его окрестностей.
 |
3 января Борисов 1-й приехал в С[таро]константинов на квартиру к Лисовскому, где в это время был и Громнитский, вручил письма и рассказал всё, что знал. Громнитский дал согласие действовать, Лисовский же очень испугался. Из С[таро]константинова Андрей Борисов поехал в деревню Кузьмино, где квартировал Тютчев (в 10 верстах от С[таро]константинова). Тютчев сразу согласился выступить и дал роте приказ приготовить боевые патроны. После этого Борисов 1-й двинулся к Киеву, послав Петру в Новоград-Волынск письмо, полное отчаяния. Видимо, несмотря на обещания действовать, он чувствовал, что настоящего выступления не будет и дело безвозвратно проиграно. Он оказался прав. Когда он уехал, члены, давшие согласие, стали колебаться. В их рассуждениях, несмотря ни на что, надо признать большую долю истины, и вина организации «южан» несомненна: «С. Муравьёв, — с жаром восклицал Лисовский, — требовал, чтобы мы действовали на солдат медленно. Бестужев-Рюмин говорил мне лично, равно как и всем, что восстание начнется не ранее августа 1826 года. Поэтому я действовал сообразно с принятыми на себя обязанностями. Клянусь всем, что для меня свято, что к назначенному времени вся рота пойдет за мною в огонь и в воду». — «Нам предлагает начать бунт простой член общества Борисов 2-й, — резонно говорил Громнитский, — приглашение сие привёз его брат, но мы не имеем никакого уведомления ни от С. Муравьёва, ни от Бестужева, которым мы дали слово действовать. Я не обязывался сломить себе шею для каждого. Пускай придёт сам Муравьёв, или пускай покажут мне приглашение к восстанию, написанное его рукою, — я тотчас взбунтую свою роту; до сего же времени ограничусь приготовлением солдат». Борисов 1-й через Житомир проехал в Киев, где остановился у Андреевича. Через 3 дня на его квартире он был вместе с ним арестован.
 |
Бечасный ездил к Артамону Муравьёву по поручению Борисова 2-го 28 декабря. Много путей скрестилось у порога Артамона в Любаре в те памятные дни. 1 января Бечасный остановился в корчме у еврея Лейбы, расспрашивал, дома ли полковник и полковница. Много раз подходил Бечасный к дому Артамона, — в ту пору его уже не было дома. Того же 1 января начали описывать бумаги Артамона. Видимо, не зная об аресте его (Артамон был арестован 31 декабря в Троянове), Бечасный всё добивался, когда вернется полковник, видимо надеясь на его помощь и желая вовремя предупредить его об аресте. При помощи «девицы Софьи Ивановны» Бечасный послал «собственного» Артамона Муравьёва «человека Александру» в Троянов явно для его предупреждения, но «Александра» встретил по дороге возвращавшуюся домой заплаканную полковницу, узнал об аресте и возвратился ни с чем. Так безрезультатно кончилась и эта попытка. 3 января Бечасный вернулся, ничего не добившись.
Начались аресты. Главные участники восстания Черниговского полка — Сухинов, Щепилло, Кузмин и Соловьёв — судились на юге. Южное делопроизводство, к великому сожалению, до нас почти не дошло. Остальные «славяне» судимы были, как и основная масса декабристов, в Петербурге. В список лиц, присуждённых к разным казням и наказаниям, попало 23 «славянина», часть «славян» не вошла в этот список, так как на неё Николаем I были наложены различные взыскания помимо суда и до него (например, Головинский, Черноглазов, Костыра и др.). На следствии держались они различно: некоторые впали в совершенное отчаяние и многое открыли правительству, например, Горбачевский, Спиридов. Другие, например, Андрей Борисов, Андреевич 2-й, держались очень гордо и в ответы следствию вкладывали, не скрывая, много ненависти и презрения к правительству. Многие за упорство по приказу Николая I были закованы во время следствия в цепи, — эта пытка довела Андреевича почти до сумасшествия. По окончательному постановлению суда все они приговорены к разным срокам поселения и каторги. Большинство из них попало в Сибирь, некоторые на Кавказ. Часть их, не судимая верховным уголовным судом, была подвергнута различным «дисциплинарным» взысканиям, — от нескольких лет крепости до негласного надзора. Сухинов после многих приключений был пойман и судим вместе со всеми. Имена убитого Щепиллы и застрелившегося Кузмина были прибиты к виселице. Участники южного восстания — Соловьёв, Сухинов и Мозалевский — единственные из всех декабристов подверглись тяжёлой участи пешего перехода в Сибирь, вместе с обычными преступниками.
История Общества соединённых славян, как революционной организации, не кончается восстанием Черниговского полка. Чтобы понять «славян» и охватить одним взглядом всю жизнь их общества, надо сказать несколько слов о заговоре в Зерентуйском руднике[11] и о смерти его организатора И. Сухинова. Даже в Сибири, где окончательно, за редчайшими исключениями, умерла революционность декабристов, этот яркий и типичный представитель «славянского общества» сохранил её в полной мере.
Ещё на пути в Сибирь Сухинов не мог расстаться с мыслью о восстании. Княгини Волконская и Трубецкая стремились его успокоить, встретив в Чите, но так ничего и не добились; он, как исступлённый, твердил о необходимости поднять в Сибири восстание декабристов. По заключению М. Волконской, И. Сухинов «жил только для того, чтобы до последней минуты своей жизни быть вредным правительству».
В Зерентуйском руднике Сухинов, очевидно разочаровавшийся в дворянских организациях, выступил, как устроитель заговора среди людей совсем иного типа. Участниками заговора явились ссыльные каторжане, по терминологии начальства рудника «ссыльно-рабочие» — Павел Голиков, Василий Бочаров, Федор Моршаков, Тимофей Непомнящий прозвания, Василий Михайлов, Аврам Леонов, Григорий Шинкаренко, Семён Семенцов, Григорий Глаухин, Иван Каверзенко, Никита Колодин, Николай Григорьев, Антон Ковальчук, Алексей Рубцов и Кирилла Анисимов. Очень немногое, к сожалению, известно об этих людях, имена некоторых говорят за себя. Это была совершенно иная, вероятно, отчасти крестьянская и бывшая солдатская, отчасти рабочая среда. Лишь о троих известны некоторые подробности: Голиков — казарменный староста, бывший некогда фельдфебелем в учебном карабинерском полку, Бондарев — бывший фельдфебель, Бочаров — сын астраханского купца[12], Михаил Васильев — тоже бывший фельдфебель. «Голиков поражал всех диким и независимым своим нравом», пишет Горбачевский[13]: «какая-то душевная сила возвышала его над всеми другими и приводила в трепет самых закостенелых, отчаянных воров и разбойников. Тонкий и хитрый ум Бочарова и некоторая степень образованности покоряли ему развращённую и необдуманную (sic) толпу его товарищей. Михайло Васильев... более или менее походил... на Голикова и Бочарова».
Восстание в Зерентуйском руднике назначено было на 24 мая (1828). Его конечная цель была освобождение всех декабристов, всех государственных преступников. План был таков: ночью под предводительством Сухинова решено было напасть на цейхгауз, забрать оружие и патроны, затем, вооружёнными идти в казармы ссыльно-рабочих и поднять их к восстанию, разбить тюрьму, освободить всех содержащихся там под стражею колодников, посадить в тюрьму начальство и зажечь, и идти дальше к Нерчинскому заводу, всех поднимая к восстанию, достигнуть Нерчинского завода и освободить всех государственных преступников. Нашелся предатель — ссыльный Казаков, донесший обо всём начальству накануне восстания. Заговорщики убили Казакова, но было уже поздно. Заговор был открыт, участники арестованы. При обыске у Сухинова был найден порох и кинжал. Шесть главных заговорщиков были приговорены к расстрелу, четверо наказаны кнутом «с подновлением штемпельных на лице знаков», шестеро наказаны плетьми. В числе первых был и И. Сухинов. 3 декабря 1828 года приговор был приведен в исполнение генерал-майором Лепарским. Только И. Сухинова не удалось расстрелять: он удавился в тюрьме 1 декабря на ремне, поддерживавшем его кандалы. Перед этим он несколько раз отравлялся мышьяком, но его спасали. Так кончилась жизнь этого исключительного «славянина», о котором, к сожалению, так мало известно рядовому читателю.
В перспективе всего русского революционного движения, вплоть до Октября 1917 года, — Общество соединённых славян, конечно, покажется маленьким и слабым. Но оно — первое оформление разночинной революционной струи. Оно резко отлично и по тактике и по революционным планам и, наконец, по социальному составу от массы других декабристов. Оно выступило на революционное поприще как самостоятельная единица, не утеряло основных черт своей физиономии и после слияния с южным обществом и кончило свою революционную историю заговором в Зерентуйском руднике. «Славяне» организовали восстание Черниговского полка и вынесли огромную долю его тяжести на своих плечах. Им первым во всей революционной истории принадлежит мысль о революции народной. Они — первая организация, планомерно занимавшаяся пропагандой среди солдат и видевшая в солдате не пушечное мясо, хотя бы революционное, а сознательного участника революции, товарища-единомышленника. Пусть «славяне» всё же — революционеры, не нашедшие массы, — они хотели найти её, они её искали, и в этом их огромная заслуга. Они не понимали в революции нерешительности, постепенности, половинчатости. Они хотели действовать сразу, одним ударом. И даже в позднейших суждениях об освобождении крестьян своих членов, доживших до крестьянской реформы 1861 г., они примыкают к группе разночинцев, представленных хотя бы Чернышевским. И. Горбачевский отрицательно относился к реформе, считал, что крестьянам надо отдать всю землю, в мирный исход дела не верил и полагал, что всё кончится ножами.
И дело «славян», действительно, не пропало. Эти предшественники революционеров-разночинцев вписали незабываемую страницу в историю русской революционной борьбы.
Примечания автора
[1] Настоящая статья представляет собою автореферат большой моей работы «Общество соединённых славян», изд. Центрархива (находится в печати). Статья, не претендуя на полный анализ программы и тактики «славян», дает общую картину деятельности этой группы дeкaбриcтoв.
[2] Т.е. сословий.
[3] Изд. 1925, стр. 102.
[4] Записки и письма И. И. Горбачевского, из-во «Современные проблемы», 1925, стр. 107—108.
[5] Там же.
[6] Дело Артамона Муравьёва, № 403, л. 12 и 24.
[7] Дело Артамона Муравьёва, № 403, л. 24.
[8] Подробнее об этом изложено в моей статье «Восстание Черниговского полка», «Каторга и Ссылка», 1925, № 8 (21), стр. 87—112. Там же см. карту района восстания.
[9] Кроме 2-ой мушкетерской роты Черниговского полка.
[10] К сожалению, юбилейная литература не нарушила этого обычая, и в большинстве статей и брошюр (случайный пример — брошюра Клевенского о С. Муравьёве-Апостоле) сохранен тот же трафарет. Даже в работе очень осведомленных лиц, например, Н. К. Пиксанова, И. Сухинов именуется «третьестепенным декабристом» (?) и ставится на одну доску с Сухачёвым и Ринкевичем (см. рецензию на I т. Материалов о восстании декабристов, изд. Центроархивом, «Печать и Революция», 1925 г., декабрь). Интересно, кто же тогда относится к первой категории и в какую попадает, например, Матвей Муравьёв?
[11] Материалы по этому делу и обширная выписка из следствия впервые публикуются много в «Красном Архиве», № 13 за 1925 г., посвящённом юбилею декабристов (см. мою статью «Заговор в Зерентуйском руднике»).
[12] Записки Горбачевского, изд. 1925 г., стр. 221.
[13] Ibid, стр. 199.
Комментарии научного редактора
[I] То есть «Пифагорова школа», чьи ученики славились своим аскетизмом и высокой нравственностью.
[II] Карбонарии (итал. «угольщики») — участники вооружённых тайных обществ — вент, боровшихся за объединение Италии и возглавлявших революции и партизанские движения в 1810—1830-х гг.
[III] Восстание Семёновского полка («Семёновская история») — выступление гвардейцев против полковника Шварца, ставленника Аракчеева. Семёновцы в 1801 году фактически возвели на престол Александра I, являвшегося их шефом. В полку не применялись телесные наказания, офицеры уважительно относились к солдатам. Полковник Шварц был назначен Аракчеевым на командование полком для ликвидации этих «вольностей» и вернул жестокую дисциплину, требуя от солдат расправляться со своими сослуживцами. Гвардейцы потребовали замены командира, но сопротивления не оказали. Военный суд отставил Шварца от службы, приговорил зачинщиков к палкам и каторге, 800 солдат — к ссылке.
[IV] Младшие офицеры.
[V] Парочная рота — запасная батарейная рота артиллерийской бригады.
[VI] Подполковник, командир Черниговского пехотного полка.
[VII] Повет — судебно-административная единица Царства Польского, в 1831 году переименованная в уезд.
Опубликовано в журнале «Историк-марксист», 1926, № 1.
Для данной публикации текст приведен в соответствие с современными правилами орфографии и пунктуации.
Комментарии научного редактора: Роман Водченко.
Mилица Васильевна Нечкина (1901—1985) — советский историк, специалист по революционным движениям XIX века, преподаватель.
