Saint-Juste > Рубрикатор Поддержать проект

Аннотация

Алексей Желоховцев

Взрыв движения

Хотя канцелярия не выписывала мне китайских газет, но Ма[1] сам регулярно подписывался на них каж­дый месяц и давал читать мне. Он считал это очень серьезным делом. На более долгий срок он не мог под­писаться из-за недостатка денег. Вообще, получая зар­плату, Ма приобретал на свои хлебные талоны не­сколько пачек печенья, потом сладости и подписывался на газету. Извиняющимся тоном он признался мне в своей слабости — он любит сладкое. Оказывается, в его родной провинции Чжэцзян, на юге, где растет са­харный тростник, сладкое входит в повседневную пищу, а здесь, на севере, в общем для всех рационе он испытывает недостаток в сладком. Поэтому он по­купал печенье, хотя трехразовое питание ему было обеспечено.

Газета доставлялась к нам в обеденное время. По­сле обеда Ма любил почитать ее перед сном. По шуршанью скользящего на пол листа легко было узнать, что он уснул. Тогда приходила моя очередь читать, и, стараясь его не тревожить, я просматривал газету. То ли пример Ма был заразителен, то ли китайские га­зеты с их трескучим жаргоном действовали одинаково, но я тоже приучился засыпать днем. Интересных со­общений бывало мало, информации о событиях в мире — почти никакой. Сводка вьетнамского командо­вания — вот единственный ежедневный столбец, кото­рый наверняка стоило прочесть.

Целые страницы газет сплошь заполнялись проработочными материалами. Проработка в печати велась издавна, но в 1966 году она достигла особенно высо­кого накала. Обычно такие кампании отличались про­думанной постепенностью, выдавая тщательную внутреннюю организацию. То полгода ругают чью-то статью, потом еще полгода — какую-то пьесу или фильм, затем полгода честят какого-нибудь критика или литературоведа и т. д., заботясь о том, чтобы проработки не наезжали одна на другую. Каждая такая кампания должна была находиться в фокусе внима­ния, и очередность их поэтому свято соблюдалась.

Осенью 1965 года в проработках произошел качественный сдвиг. Они повелись сразу в нескольких об­ластях. Одновременно ругали ученого-историка и дра­матурга У Ханя[2], бранили кинофильмы «Ранней весной, в феврале» и «Сестры по сцене»[3], прорабатывали дра­матургов Ян Хань-шэна[4], Ся Яня[5], Тянь Ханя[6] за попыт­ку оживить традиции прогрессивной литературы и те­атра тридцатых годов. Все эти кампании, особенно против У Ханя, приняли истерический характер. Обви­нения, брань и угрозы заполняли газетные статьи, но никаких видимых карающих мер не следовало. Прав­да, как дело обстояло в действительности, для боль­шинства долгое время оставалось неизвестным, по­этому проработки напоминали какую-то странную игру для взрослых.

С начала мая ежедневно из номера в номер пекинские газеты стали печатать злые проработочные статьи, в которых на все лады склонялось имя Дэн То[7]. Его обзывали «заправилой черной банды».

— Кто такой Дэн То? — спросил я Ма.

— Партийный работник. До пятьдесят седьмого он был главным редактором «Жэньминь жибао», а те­перь секретарь пекинского горкома партии, — неохотно ответил Ма.

— Как же это может быть, что партийный работник оказался «заправилой черной банды»?

— Бывает, — уклонился от прямого ответа Ма. — Разоблачение Дэн То — еще одна большая победа идей Мао Цзэ-дуна!

Всякое событие в КНР всегда оказывается такой победой, и дальше рассуждать уже не о чем. Все же секретарь столичного горкома — немаловажное лицо в партии, и Ма, члену столичной организации, он должен был бы представляться высоким руководителем.

Как выяснилось из чтения многочисленных статей, Дэн То обвинялся в том, что он под псевдонимом публиковал в 1960—1962 годах очерки, в которых подвер­гал сомнению некоторые «идеи» Мао Цзэ-дуна. Дей­ствительно, читая приводимые в статьях цитаты, я не мог не поражаться смелости очеркиста, говорившего удивительные для китайских условий вещи. У него, на­пример, был фельетон, едко высмеивавший словечко «великий» и «великую» привычку вставлять его всюду, где надо и не надо, наподобие заклинания.

В самом деле, в Китае тогда все песни, гимн, радиопередачи начинались и кончались этим словом. Вначале мне было как-то странно слушать ежедневно по нашему университетскому радио непрерывный торжественный рефрен: «великий вождь Мао Цзэ-дун», «великий кормчий». Вскоре от частого повторения слово это как-то стерлось, не воспринималось в его серьез­ном значении.

Большую часть своих эссе и фельетонов Дэн То объединил в две книги: «Записки из села трех» и «Вечерние беседы в Яньшани». Книги эти теперь запрещены в КНР, и наличие их служит поводом для осуждения и расправы над владельцем.

Идейные позиции Дэн То были резко антимаоцзэдуновские. Дэн То писал, что следует «учиться» у го­сударства, которое «сильнее нас», «объединяться» с ним и «радоваться, когда друг сильнее тебя» («Законы дружбы и гостеприимства»). Он прозрачно намекал: «Кто высоко мнит о себе и после первых успехов отпи­хивает от себя учителя, тот ничему не научится». По­добные высказывания были поняты в КНР как осу­ждение разрыва с Советским Союзом и вызвали край­нее озлобление сторонников Мао Цзэ-дуна.

Великолепен фельетон Дэн То «Великое пустосло­вие», в котором он высмеял не вообще бахвальство, а известный тезис Мао Цзэ-дуна «Ветер с Востока одолевает ветер с Запада». В заключение язвительного разбора Дэн То публично советовал Мао Цзэ-дуну уйти на покой: «Делу не поможет даже употребление самых великих слов и фраз, наоборот, чем больше бу­дешь их говорить, тем хуже. Поэтому я бы хотел посо­ветовать любителям великого пустословия: лучше бы вы, друзья, больше читали, больше думали и меньше говорили, а когда захочется говорить, то немедленно шли на покой и не тратили бы напрасно своего и чу­жого времени и сил!»

Читая бранные проработочные статьи и пропуская ругань в поисках сути, я обнаружил, что Дэн То был весьма сведущ в древней культуре. Он даже участво­вал в составлении «Новых трехсот избранных танских стихотворений». Золотое время древней китайской поэ­зии оставило необъятное, многотомное наследство, и знатоки из века в век составляли томик «Трехсот из­бранных». Стихи, вошедшие в эти «Триста...», были общеизвестны в Китае. После Освобождения[8] решено было отказаться от старого сборника и составить но­вый из стихов, более отвечающих современным вку­сам, но по традиции числом триста.

Дэн То принимал участие в составлении сборника, и новые триста стихотворений оказались стихами социальной критики, стихами гражданского содержания, стихами обличительными и мужественными. Да, такая традиция жила в китайской литературе от зарождения ее, и что, казалось бы, странного или преступного со­бирать и печатать обличительные стихи более чем ты­сячелетней давности? Разве не так же поступали в свое время и у нас с русской дореволюционной лите­ратурой, заботливо спасая от забвения произведения запрещенные, революционные, обличительные? Разве это не естественно после смены общественного строя? Увы, по нынешним китайским меркам, оказывается, нет. Критикуя Дэн То за включение в сборник обли­чительных стихов, газеты утверждали, что он сделал это с целью опорочить нынешнее руководство! Танские поэты ругали вельмож и императоров, пекинские ли­деры приняли стихи на свой счет.

Такая примитивная прямолинейность, разумеется, была рождена инициативой угодливого критика, кото­рому важно было только одно — сказать, что Дэн То виновен. А в чем именно, какое это имеет значение? Важно уничтожить Дэн То. И Дэн То был уничтожен.

Находясь в Китае, живя среди китайцев, я тем не менее не очень-то представлял напряженность вну­тренней политической борьбы, ожесточенность сопер­ничества группировок в центральном руководстве. Сей­час для понимания происходившего следует сказать вкратце о том, что мне стало известно впоследствии. В сентябре — октябре 1965 года Мао Цзэ-дун дал ука­зание подвергнуть критике драматурга У Ханя. Верный приспешник Мао Цзэ-дуна шанхайский критик Яо Вэнь-юань[9] немедля написал проработочную статью, но в ЦК КПК было оказано противодействие, и централь­ная печать ее не поместила. Статья появилась в Шан­хае и лишь через двадцать дней — в центральных га­зетах. При ЦК была создана «группа по делам Куль­турной революции», в которой наибольшую активность проявил Пэн Чжэнь, член Политбюро и первый секре­тарь пекинского горкома. В феврале Пэну удалось рас­пространить письмо ЦК, им самим составленное и под­писанное, которое было направлено к фактическому свертыванию кампании.

В противовес Пэну и поддерживавшим его в ЦК работникам, супруга Мао Цзэ-дуна Цзян Цин, которая в то время не занимала никаких официальных постов ни в партии, ни в правительстве, по поручению маршала Линь Бяо, члена Политбюро и министра оборо­ны, провела в Шанхае совещание армейских политра­ботников, продолжавшееся двадцать дней. Совещание приняло «Протокол», который стал платформой в про­ведении «Великой пролетарской культурной револю­ции». «Протокол» означал ревизию решений ЦК КПК и отрицание всей культурной политики за семнадцать лет народной власти.

В этом документе говорилось: «После основания государства в литературно-художественных кругах наша политика была узурпирована антисоциалистической, антипартийной, антагонистической к идеям Мао Цзэ-дуна черной линией. Эта черная линия есть соче­тание буржуазных эстетических идей с идеями совре­менного ревизионизма и так называемыми литерату­рой и искусством тридцатых годов... Мы решительно намерены провести на культурном фронте великую социалистическую революцию».

В приведенной цитате громогласные обвинения в «антипартийности» и «буржуазности», слова о будто бы «антисоциалистической», «черной линии» — ложь и демагогия для обмана собственного народа. Но правда то, что в китайской культурной жизни развитие часто не соответствовало установкам Мао Цзэ-дуна и его «идеям», потому что на его пути вставали здоровые силы партии, опиравшиеся на опыт революционной борьбы в прошлом и, в частно­сти, на опыт прогрессивной литературы и искусства тридцатых годов, которые развивались независимо от маоизма, под влиянием коммунистов-интернационалистов в КПК. Такая деятельность действительно проти­воречила «идеям» Мао Цзэ-дуна, для чего и потребовался переворот, демагогически названный «социали­стическим». «Протокол» шанхайского совещания два­жды правил лично Мао Цзэ-дун.

В апреле давление группы Мао Цзэ-дуна возросло. В газетах появились вторая статья Яо Вэнь-юаня, на­целенная теперь прямо против Дэн То, и ее многочис­ленные перепевы. Оставался последний шаг — массо­вое «народное» движение. О нем говорилось еще в февральском «Протоколе», но он тогда не был опубли­кован.

***

25 мая вечером, возвращаясь из кино в общежитие, я заметил необычную суету. В коридоре торжественно вещало радио.

Не знаю, что это была за передача — центрального радио или университетского. Диктор читал размерен­но и торжественно, читка сменялась парадной музы­кой и возобновлялась через каждый час. Такие пере­дачи уже бывали. Например, когда ЦК КПК получил приглашение послать делегацию на XXIII съезд КПСС и ответил длинным грубым заявлением. Эти полные озлобления слова гремели тогда день-деньской по всему университету. Когда началась та передача, я находился в комнате, где стоял телевизор, и смотрел кинофильм. Телевидение не нарушало программу в тот вечер, и заявление ЦК пошло на полчаса позже, чем по радио, в обычных теленовостях. Поэтому, когда в коридоре неожиданно зазвучал торжественный голос диктора, все китайцы поднялись и, как по команде, двинулись вон из зала к громкоговорителям. Я досмо­трел фильм в одиночестве, а затем пошел к себе в ком­нату. Ма сидел у радиоприемника. Он пустил его на всю мощь, воздух буквально сотрясался от решитель­ного голоса диктора.

Когда передача заявления окончилась, Ма выклю­чил приемник и поднялся. Надо было что-то сказать, и я повторил несколько малопонятных мне фраз на па­мять. Он их охотно растолковал.

— По-моему, это просто ничем не оправданная грубость и бестактность, — сказал я.

— В политической борьбе церемонии излишни, — заявил Ма. — За приглашением скрывается компро­мисс и предательство!

— Речь идет о единстве ради интересов револю­ции!

— Eсть только один язык революции — наш язык!

— Это значит, добавлять к каждому слову «вели­кий» или «революционный», — съязвил я, вспомнив фельетон Дэн То.

— Мы осуждаем тех, кто говорит, как ты.

В тот вечер Ма был необыкновенно напыщен.

И вот сегодня, 25 мая, снова торжественно вещало радио, и содержание передачи, чем больше я вникал в него, удивляло меня.

Студенты и преподаватели Пекинского университета сегодня вывесили дацзыбао, обвиняющую в пе­рерождении, в отступлениях от идей Председателя Мао ректора и партком Пекинского университета, которые вместо революционной линии Председателя Мао про­водили черную, контрреволюционную, буржуазную линию. Дацзыбао подписали семь человек...

Диктор, насколько улавливалось на слух, затем пе­речислил имена подписавшихся. Дацзыбао — газета больших иероглифов. Собственно, это афиша, но не государственная, а индивидуальная. В ней некто или группа единомышленников прокламирует свои взгля­ды, мнения и предложения. На дацзыбао идут боль­шие листы бумаги, их склеивают в длинные полосы или в широкие простыни, часто пестрые.

Я вспомнил, как раньше, в 1957 году, во время борьбы с «правыми» элементами все «чистые» революционеры свидетельствовали свою революционность в дацзыбао, которые занимали и стенды, и стены, и це­лые здания, их развешивали на веревках, как белье. Чтение таких дацзыбао — занятие трудное, и ему отдаются только в рабочее время. Но никогда еще не приходилось слышать, чтобы обыкновенная дацзыбао передавалась как сообщение государственной важности.

Суета в коридорах меня настораживала и возбу­ждала любопытство. Я подошел к окну. Университет­ский городок сиял огнями, студенты не спали, не­смотря на поздний час, а ведь китайцы очень рано ло­жатся, и девять вечера — для них час поздний. После полуночи я вновь подошел к окну, а потом лег спать в уверенности, что, кроме меня, никто не ложится. В эту ночь Ма впервые не явился ночевать, и я оста­вался один.

Утро 26 мая в Пекине было пасмурным. Серый день, ветер, освежающая влажность после болезненно сухой зимы. Обычно я выходил завтракать позже ки­тайских студентов и шагал в столовую по пустым аллеям и парку, встречая только возвращающихся вьетнамцев. Сегодня же было людно, оживленные группы молодежи сновали по территории. Стены сто­ловой, почты, кинозала покрылись свежими дацзыбао. Клеили все новые и новые, они уже громозди­лись в три ряда, и авторы становились на плечи друг другу, чтобы добраться до незанятого места на стене. Я остановился перед китайской студенческой столовой. Над входом длинной полосой висели дацзыбао, сверху шла крупная надпись: «Наш партком и администра­ция — черные с ног до головы», а за нею — обоснова­ние. Первый абзац, который я прочел, обвинял парт­ком в измене генеральной линии КПК, в проведении буржуазного, контрреволюционного курса, заодно с «преступниками из Бэйда», как сокращенно называют китайцы Пекинский университет. Вокруг молча стояли поглощенные чтением студенты.

Вдоль здания бегал молодой человек лет двадцати, в невероятно застиранной и заплатанной одежде, с короткими, не по росту рукавами. Широко разводя руками, он кричал, что «изменники» преследуют и унижают «трудящиеся массы», что его отчисляют за неуспеваемость «вопреки классовому принципу и генеральной линии КПК». Худое его лицо с тенями от бес­сонницы оставалось неподвижным, и только рот судорожно дергался, когда он восклицал:

— Разве это не буржуазная, контрреволюционная политика? Пусть они ответят перед массами!

— Это ревизионизм, — сказал стоявший у стены юноша.

— А разве я не говорил? — радостно подбежал к нему оратор. — Ведь это же потрясающее небо и землю преступление!..

Остальные молчали.

— Вы один подписали? — спросил самый решительный юноша.

— Да. Но нас много и будет еще больше, — сказал оратор и побежал вдоль стены к новой группе любопытствующих.

Все студенты в тот день еще были с сумками в ру­ках, потому что собрались идти на занятия.

Возвращаясь после завтрака, я шел уже по многолюдным аллеям. Вокруг витийствующих и жестикули­рующих ораторов возникали скопления, кое-где шли споры, и тогда толпа брала в кольцо спорящих. Такое скопище студентов меня удивило. Вьетнамцы тоже чи­тали дацзыбао.

— Сегодня китайские студенты не вышли на занятия, — сообщил мне один из них. — Они говорят, что у них «культурная революция».

— А у вас занятия будут?

— У нас пока будут, — сказал он. — А как у тебя?

— Не знаю, — отвечал я, и мне впервые пришла в голову невеселая мысль, что «культурная революция» затронет, наверное, и меня.

Так я познакомился с крестьянским пареньком из Вьетнама Нгуен Тхи Канем.

Придя к себе, я застал Ма. Вид у него был уста­лый, но возбужденный.

— Ты можешь мне объяснить, что происходит? — спросил я. — По пути в столовую мне бросилась в глаза надпись особо крупными иероглифами: «Долой черный партком!» Что это значит?

— Китай — страна социалистическая и революционная, — блестя глазами, сказал Ма. — У нас каждый может высказывать свое мнение, Китай — самое демо­кратическое государство в мире. Некоторая часть наших студентов придерживается мнения, что партком и ректорат совершили политические ошибки. Поэтому они пишут дацзыбао, чтобы снять с должности тех, кто за это ответствен. Такое возможно только в Китае!

— Да чтобы снять плохого директора вуза вовсе не нужна революция!

— Но ведь это совсем не то, — возразил Ма. — Речь идет не просто об ошибках и недостатках в работе. Речь идет о недовольстве масс. Это политическая борь­ба, классовая борьба, доказательство обострения классовой борьбы в социалистическом обществе!

— Значит, дацзыбао пишут массы?

— Нет, так еще нельзя сказать. Сейчас их пишут студенты, пока беспартийная и некомсомольская молодежь. Члены партии почти не участвуют. Мы чи­таем их дацзыбао, но это еще не значит, что они пра­вы. Правота и истина выясняется при обсуждении. Ведь они тоже имеют право на критику.

— В дацзыбао упоминается имя парторга Чэн Цзинь-у. Что это за человек? Я с ним не встречался.

— Да, он не успел тебя принять. Товарищ Чэн — очень занятой человек, много работает; если бы ты приехал не один, а с группой иностранных студентов, возможно, он бы тебя принял. Осенью он принимал вьетнамцев, но их было более ста человек. Поскольку вас с Лидой было только двое, мы решили ограни­читься приемом у товарища Лю, заместителя декана факультета.

— Да я вовсе не в претензии к нему. Просто мне хотелось узнать хоть что-нибудь о нем.

— Товарищ Чэн пришел к нам в университет в шестьдесят втором году. До этого он был политработником НОА[10]. С шестнадцати лет участвовал в антияпонской войне, потом в гражданской войне, трижды был ранен, прошел путь от простого бойца до политработника. Товарищ Чэн — старый революционер и член партии, вступивший в нее на поле боя; он вер­ный боец Председателя Мао и лично видел его в Яньани[11], — словоохотливо откликнулся на мою просьбу Ма. — У нас в университете он выполнял тогда важное задание партии по искоренению современного ревизио­низма и преклонения перед иностранщиной. Ты же знаешь, что у нас здесь раньше были ваши советники. Так вот, товарищ Чэн успешно провел эту трудную и ответственную политическую борьбу. Тех товарищей, кто поддался дурному влиянию, мы направили в де­ревню на перевоспитание физическим трудом, чтобы они пожили одной жизнью с народом. Это очень по­лезно для их сознания. Благодаря товарищу Чэну у нас теперь здоровый революционный коллектив.

— Значит, он верный боец председателя Мао? — не без иронии переспросил я.

— Да. Но и таких людей можно критиковать. Ки­тай — демократическая страна. Кто прав, кто нет, ре­шит после обсуждения собрание... Да, к твоему сведе­нию — сегодня мы все читаем дацзыбао, поэтому заня­тия прекращены, а завтра будет обсуждение, — сказал он, выходя из комнаты.

***

Дни стали шумными. Гул голосов долетал ко мне в комнату. В аллеях толпились спорящие студенты, а стены зданий покрывались листами исписанной бу­маги. Идя обедать, я уже должен был проходить сквозь плотную массу людей, среди беспокойно жуж­жащих голосов.

Ко мне подошел маленький завхоз Ван:

— Партком просил меня уведомить вас, что дацзыбао — метод Культурной революции и это внутрен­нее дело Китая. Мы просим вас не читать их, — со сво­ей обычной любезной улыбкой продолжал Ван.

— Постараюсь, — сказал я. — Хотя это довольно трудно: ваши аршинные дацзыбао расклеены на каж­дом шагу. Я просто не могу не видеть их, когда иду обедать.

— И все же мы просим вас не читать дацзыбао. Они говорят только о внутренних делах, вас они не коснутся никоим образом. Читая дацзыбао, вы можете получить превратное, одностороннее представление о наших делах. Вам, конечно, интересна жизнь КНР и такое великое движение, как Культурная революция. Через месяц или два мы организуем для иностранных студентов специальные лекции, где можно будет зада­вать вопросы и получать ответы на них. Возможно, вас даже допустят на эти лекции вместе с вьетнам­цами.

— Спасибо, — без энтузиазма поблагодарил я его.

В один из дней конца мая после обеда, вместо строго предписанной университетским режимом тишины, радиоузел начал трансляцию заседания парткома. Выступал парторг Чэн. Он требовал наказать демагогов, категорически отвергал обвинения в том, что он «черный», что он — участник какой-то банды, что он про­тив генеральной линии и т. д.

— Так могут говорить только карьеристы и незре­лая молодежь, — сказал Чэн и с надрывом стал выкри­кивать:

— Что они понимают в революции?! Смотрите, моя преданность Мао Цзэ-дуну доказана кровью! Я до последнего дыхания верен нашему любимому вождю, мы все, весь партком преданы нашей партии! Мы сражались за освобождение, эпоха Мао Цзэ-дуна создана нами! Это мы строим новый, сильный, могучий Китай! Мы не боялись смерти и трудностей на поле боя! Да здравствует Председатель Мао! Слава! Сла­ва! Слава!

Я продолжал слушать. Выступавшие говорили об ошибках в работе, об их исправлении, о здоровой и конструктивной критике, о кучке демагогов и карьеристов, спекулирующих на революции.

— Партийцы должны выступить перед беспартийной массой и дать отпор, — сказал кто-то под треск аплодисментов.

***

По аллеям шли студенты, но вместо книг и тетра­дей они несли скамеечки и стулья. Было объявлено открытое партийное собрание университета. Оно про­должалось весь день, и снова без умолку всюду гре­мели репродукторы. Хочешь не хочешь, а приходилось слушать. Кто-то предложил создать тройки из членов партии, чтобы счищать со стен «безосновательные» дацзыбао. Предложение было принято среди криков и шума. В одном из выступлений упомянули даже меня.

— Товарищи, — убеждал оратор. — В нашем университете много иностранцев. Есть наши друзья из Индонезии и Вьетнама, а есть и другие иностранцы. Есть даже один советский. Это человек из страны современного ревизионизма. Мы должны быть бдительными, нельзя вешать дацзыбао в открытых местах, где их прочтут враги Китая!

Взрыв криков последовал за его словами:

— Предлог! Обман! Контрреволюция!

— Пусть он ответит, пусть товарищ нам отве­тит! — закричал чей-то высокий хриплый голос. — Ска­жи, как говорил Председатель Мао про дацзыбао?! От­вечай, отвечай сейчас же! Ты знаешь или нет, что ска­зал Председатель Мао?! Дацзыбао должны быть вы­вешены повсюду, чтоб их мог читать народ!

Смысл спора был ясен: представитель парткома под предлогом присутствия в университете иностран­цев намеревался снять направленные против него дац­зыбао, а его противники отстаивали их.

Яростные споры шли и о том, как долго может находиться на стене уже вывешенная дацзыбао и кто имеет право снимать старые и вывешивать новые: стен, свободных от бумаги, в университете уже не хва­тало. Обклеено и исписано все, куда только может достать взгляд. Если на высоте третьего этажа знаки покрупнее, ниже, на уровне глаз, — убористый бисер. Прочесть все было уже физически непосильно.

Шум становился невыносимым. Все еще не при­давая серьезного значения происходящему и злясь из-за того, что мне не дают работать, я в конце концов ушел в город. Там шла обычная, размеренная жизнь.

В европейском по стилю кафе на Сидане[12] мне по­дали кофе, по которому я так соскучился. Кофе, прав­да, был довольно скверный, но я обрадовался и та­кому. Оглядывая зал, я вдруг заметил, что сидящий в углу юноша-китаец в больших очках кивнул мне и пригласил сесть за его столик. Я хоть и удивился это­му, но подсел к нему. Он, как и все китайцы, был одет в синее, но вместо обычного для них френча на нем была спортивного покроя куртка, узкие, по европей­ской моде, брюки, на пальцах сверкали перстни.

— Мы ведь с вами встречались в клубе, — сказал он по-английски.

— Вы ошиблись,— ответил я.

— Простите, я плохо вижу. Разве вы не чилиец? Тогда из какой же вы страны?

— Из Советского Союза.

— Не может быть! Как вы сюда попали? Транзи­том? Ведь вы враг правительства.

Слово «правительство» он выделял и дальше.

— Какой же я враг Китая? — усмехнулся я. — Всю жизнь я занимаюсь изучением китайской культуры. А вы, узнав, кто я, не побоитесь разговаривать со мной?

— Нет, — ответил он. — Во-первых, я болен и очень плохо вижу, поэтому и принял вас за другого человека, а, во-вторых, я не здешний, а из Гонконга. У отца там большой магазин, и мне наплевать на здешние порядки. Я тут тоже гость. Жаль, что из-за болезни я не могу учиться.

Он извлек из карманов несколько антисоветских пропагандистских брошюр, изданных в Пекине на ан­глийском языке. Китай завален антисоветской лите­ратурой. Эти книжки, брошюрки и журналы выстав­лены повсюду, где бывают иностранцы: в гостиницах, в магазинах, на вокзалах, в отделах регистрации до­кументов. Китайцы покупают их, а иностранцам такие издания на немецком, русском, английском, француз­ском, японском и других языках навязывают обычно бесплатно.

Антисоветская пропагандистская литература про­рабатывается всеми в порядке обязательного усвое­ния. Китайские студенты учат иностранные языки по пропагандистским брошюрам. Весной в парке я не раз встречал их, когда они монотонными голосами за­учивали заданный текст. Вообще бездумная зубреж­ка — существенная часть обучения китайского сту­дента.

— Вот что мне дают читать, — продолжал мой собеседник. — Мне нельзя читать много, а по-английски я читаю лучше, чем по-китайски. Ваша страна сделала очень много для Китая, это знают все китайцы, не только здешние, но и у нас, в Гонконге.

Я заметил, что наша беседа привлекла внимание посетителей кафе и даже вызвала у них беспокойство. Столики вокруг постепенно пустели, официантки тревожно переговаривались в углу у стойки.

Он принялся рассказывать о своей жизни в Гон­конге, жаловался на низкую квоту для китайцев в та­мошнем университете, куда принимают свободно только белых, а китайцев — значительно меньше, посе­товал на скуку в Пекине: он явственно ощущает, что окружающие избегают общаться с ним, испытывают какой-то страх. В общем жить ему здесь нерадостно и сложно...

— А вас здесь считают, наверное, врагом номер один, — говорил он. — Непостижимо, как власти вас пропустили сюда. Правда, сами китайцы в душе пи­тают к Советскому Союзу и вашему народу чувство дружбы и благодарности, но боятся выказать его.

Он заметил, что о китайском народе нельзя су­дить по кучке политиканов, цепляющихся за личную власть.

— Что они сделали с Китаем! — горестно сказал он. — Ведь здесь стало жить куда хуже, чем в Гонкон­ге! Никто не смеет сказать, что он думает, все шпио­нят друг за другом. Как это тягостно, даже трагично... Отец мне говорил, что именно при помощи советских людей Китай быстро рос, и жить в нем становилось все лучше и лучше. А сейчас здесь как в пустыне. Я живу тут пятый год, и никто не хочет водить со мной знакомство, а мой единственный друг сослан в дерев­ню... Одиночество в Китае! Это ведь против всех пра­вил и уклада нашей жизни. В Китае всегда так были сильны родственные связи и дружба между сверстни­ками. А я здесь совсем один, знакомлюсь только с ино­странцами. И чем дальше, тем хуже! А знаете, сколь­ко в Пекине слоняется без работы молодежи, выпуск­ников школ? Сотни тысяч. Кончив школу, они должны ехать в деревню. На год — самое меньшее. Так решило правительство. А они не едут. Но раз у них нет спра­вок о физическом труде — они не могут ни поступить в вуз, ни пойти на завод.

— Разве работа на заводе не физический труд? — удивился я.

— Но это же не деревня! Правительство считает, что физический труд важен не сам по себе, а пото­му, что надо жить в деревне вместе с крестьянами. Не есть мяса, не есть риса. Ты знаешь, что нельзя брать с собой туда консервы и получать посылки с продук­тами? Надо жить вместе с крестьянами, вместе есть и вместе работать! Труд — не самое главное, глав­ное — отупление людей, чтобы они поменьше рассуж­дали.

О том, как живет наша страна, он ничего не знал и забросал меня вопросами. Я понимал, что молодой националист из Гонконга не был убежденным другом нашей страны, но он с определенным интересом слу­шал мой рассказ о советской жизни.

Больше мы никогда не встречались.

***

Дни шли. Наступил июнь, а занятия в университете так и не возобновлялись. Студенты и преподаватели липли к обклеенным бумагой стенам зданий, как мухи к сладкому. Интерес к дацзыбао возрастал. Но среди толпы были уже не только воинственно возбужденные, но и встревоженные лица. То тут, то там появлялись следы содранных дацзыбао. Их соскребали стальны­ми щетками члены партии, группами по три-четыре че­ловека, выполняя решение партийной организации, особенно на тех аллеях, по которым мы с вьетнамцами ежедневно ходили в столовую. Но «свято место» пусто не бывает. Их место немедленно занимали свежие студенческие дацзыбао, и вокруг них скапливалось особенно много людей.

На перекрестках аллей появились фанерные стен­ды, на них вывешивались каллиграфически написан­ные дацзыбао на плотной красной бумаге. Я их сразу же про себя окрестил официальными. В них выража­лась поддержка партийному комитету, партбюро фа­культетов и лично парторгу Чэну. Подписывались они не отдельными лицами, а целыми организациями, вро­де: «Весь коллектив студентов и преподавателей астрономического факультета» или же: «Партгруппа 2-го курса физического факультета» и т. д. Были дацзыбао и от самого парткома и комсомольской организации. На видном месте висело постановление открытого пар­тийного собрания. Я прочел его и с удовольствием уви­дел, какое значение придавалось моей особе. Один из пунктов решения гласил: «В связи с тем, что в универ­ситете обучаются иностранцы, в том числе из Совет­ского Союза, необходимо строго соблюдать постанов­ление Государственного административного совета об охране престижа нашей страны и не вывешивать дац­зыбао критического характера в местах, открытых для иностранцев...»

Сбоку возле постановления на старых газетах крупными иероглифами под огромной шапкой «Слушаться только самых высоких указаний — указаний горячо любимого вождя Председателя Мао!» было написано: «Полюбуйтесь, как они извращают указания Предсе­дателя Мао! Председатель Мао нас учит: “Дацзыбао должны вывешиваться в общественных местах, доступ­ных для широких масс.ˮ Встанем на защиту указаний Председателя Мао! Защитим ЦК партии! Долой чер­ный партком! Долой черного бандита Чэна! Полюбуйтесь, как они борются против самых высоких указаний Председателя Мао!»

Чтобы у читающих не было сомнений, жирная чер­ная стрела прочеркивала текст и вонзалась в роскош­ную красную бумагу постановления парткома.

Вот те и на! Это было уже что-то новое: открытое выступление против парткома под лозунгом «защиты ЦК». Да и вообще вся атмосфера, царящая в универ­ситете, говорила о том, что партком оказался бессиль­ным остановить «революционеров», а занятия были со­рваны.

Как-то мимо меня прошла группа пожилых людей, в университете — это обычно преподаватели. Они шли быстро, взволнованно переговариваясь.

— Студенты забыли дисциплину, — раздался за моим плечом раздраженный голос. — Они затыка­ют мне рот цитатами из Мао Цзэ-дуна, как будто Председатель Мао против дисциплины...

— Они никого не слушаются, и ничего с этим не поделаешь, — отвечал ему спутник. Покосившись на меня, они умолкли.

Все эти события, правда, пока не сказывались на мне лично. Профессор Го[13] пунктуально приходил на за­нятия. Теперь мы все чаще оставались вдвоем. Мой фудао Ма стал явно манкировать своими обязанностя­ми. Мне казалось, что он даже умышленно избегает меня, опасаясь возможных расспросов. Утром Ма ис­чезал до того, как я успевал открыть глаза, а появлял­ся поздно, вопреки всем правилам, после двух ночи, бесшумно, как кошка, крадясь в темноте и также бес­шумно укладываясь в постель.

Однажды, вернувшись после завтрака, я застал Ма в комнате.

— Ты сегодня свободен? — удивился я.

— Занят, очень занят. Но я специально дожидал­ся тебя, чтобы передать тебе, — Ма явно чувствовал себя неловко, — что канцелярия по работе с иностран­цами и факультет просят тебя не читать дацзыбао.

— Мне об этом говорил уже Ван. Пожалуйста, могу не читать.

— Вот и хорошо! Но я не знал, что он уже бесе­довал с тобой.

Поразительно! Впервые за три месяца я столкнул­ся с организационной неувязкой: такого не бывало, чтобы один китайский работник не знал, что говорил другой.

— Менять их буду я. Около библиотеки проходят массовые митинги революционной молодежи. Поэтому мы и не советуем тебе туда ходить.

Поскольку второй запрет под видом «совета» ка­сался моих занятий, я принял его не без раздражения.

— Ваши митинги мне ни к чему, а вот задержки с книгами досадны.

— Администрация университета, — убеждал меня Ма, — охотно шла навстречу твоим пожеланиям в пре­делах возможного. Мы создаем необходимые для ра­боты условия. Теперь мы ограничиваем твою деятель­ность, но только потому, что это совершенно необхо­димо. Мы желаем тебе добра.

— Хорошо, — сказал я, и Ма тут же вышел.

Я решил последовать совету Ма и вести себя осто­рожно.

***

Митинги учащались. Они собирали сотни две-три человек и проходили на покрытой угольной пылью площадке возле студенческих столовых, на стадионе, у эстрады самодеятельности, на ступенях библиотеки, перед главным входом административного корпуса и даже в столовых во время еды.

Активисты уже сорвали голос и хрипели, но, чем глуше звучал сорванный голос, тем резче были жестикуляции и хлестче смысл сказанного. Поперек аллеи повесили транспарант: «Долой черное царство!» На асфальте громадным белым столбцом протянулся ло­зунг: «Долой черного бандита Чэна!»

Как-то в первых числах июня в часы полуденного сна в коридоре захрипели репродукторы и после шума и треска, на фоне гвалта и возни, звонкий девичий го­лос закричал:

— Да здравствует Культурная революция! Долой предательскую черную банду! Долой контрреволюционный партком! Все революционные товарищи, объеди­няйтесь! Председатель Мао учит нас: «Революция — не преступление, бунт — дело правое!» Дорогие това­рищи, революционная молодежь! Вы родились и вы­росли в самую великую эпоху — эпоху нашего лю­бимого вождя Мао Цзэ-дуна! Вставайте и сплачивай­тесь, боритесь за развитие и победу Великой пролетар­ской культурной революции! Долой гнилую черную клику, долой ревизионистский буржуазный курс!..

Затем из репродуктора понеслись нечленораздель­ные крики, шум, топот, гам. Кто-то пронзительно за­вопил:

— Смерть Чэну! Смерть сволочам! Смерть! Смерть! Долой контрреволюцию!..

Вдруг что-то щелкнуло, и передача прервалась. Я выбежал в коридор. Мой сосед-вьетнамец с взволнованным лицом стоял у двери в свою комнату. Сотрудники канцелярии сновали по коридору. Бак Нинь поздоровался со мной.

— Ты слышал? — спросил он. — Это передавали революционные студенты. Говорят, они захватили радиоузел.

— Захватили?!

— Да, заняли силой. А сейчас, должно быть, руководство выключило ток. Завтра все узнаем. — И Бак Нинь зашагал наверх, где на третьем этаже жили остальные вьетнамцы.

Действительно, на следующее утро я прочел огром­ное объявление парткома.

«Группа обманутых демагогами и карьеристами студентов, — говорилось в нем, — не останавливаясь перед насилием и хулиганством, захватила радиоузел университета и, в нарушение законов государства, самовольно повела антипартийную радиопередачу... Партком проведет расследование и накажет преступ­ников... До окончания следствия радиоузел выклю­чается...»

***

Я шел, направляясь в город, посредине асфальтированной аллеи, стараясь не убыстрять шаг. Шести­этажный, облицованный керамической плиткой прямо­угольник административного корпуса поднимался с правой стороны. Возле него, как обычно в последнее время, шел митинг.

— Внимание, товарищи! Иностранец! — раздался вдруг резкий выкрик.

Оказывается, на аллее, пролегавшей вдоль здания, по которой я шел, были выставлены пикеты и пикет­чик предупреждал собравшихся обо мне.

Оратор умолк. Собравшиеся все повернулись в мою сторону и глядели на меня в упор.

— Советский — донесся шорох голосов.

И вдруг их словно прорвало:

— Мао Цзэ-дун ваньсуй! Ваньсуй! Вань-ваньсуй!.. (10 тысяч лет Мао Цзэ-дуну), — нараспев просканди­ровало несколько голосов.

Толпа заревела, вторя.

Я невольно ускорил шаг и шел, глядя прямо впе­ред, мимо этой экзальтированной, ревущей толпы. Только отойдя метров на сто от нее, оглянулся. Лица всех по-прежнему были обращены в мою сторону, ора­тор уже заговорил снова, но из доносившихся до меня отдельных слов я так и не уловил смысла.

В воротах я, как обычно, поздоровался с дежур­ными. Но мне не ответили — кто отвернулся, кто потупился. Этого прежде не бывало: китайцы народ веж­ливый.

***

2 июня началось как обычно. В пять тридцать, как всегда прежде, в коридоре зазвучало радио, а ведь несколько дней оно молчало вовсе. Но вста­вать мы не спешили. Ма проснулся с трудом: он накануне возвратился поздней ночью и поспал не больше двух-трех часов. Закончилась бодрая вступительная музыка. Сейчас будет обзор цен­тральных газет. Так и есть. Я не очень вслушивался в смысл передачи. Вдруг Ма порывисто вскочил с по­стели и стал поспешно натягивать одежду. Я при­слушался. Знакомые слова. Повторяется радиопередача от 25 мая, но тон диктора другой — сообщение о первой дацзыбао «культурной революции» идет в обзо­ре центрального партийного органа — газеты «Жэньминь жибао»! Значит, сообщение напечатано.

— Ты слышишь? Важная новость! ЦК партии под­держивает революцию, — возбужденно говорит Ма и убегает, бросая уже на ходу: — Сегодня занятий у тебя не будет.

Волнение Ма меня смутило, любопытство было разожжено, но, раз нет занятий, надо распорядиться этим свободным днем. Я решил отправиться по книж­ным магазинам. Почему бы не попытаться обойти все в один день? Ведь может быть неплохая добыча.

3 июня, в день, который трудно забыть, мне вновь пришлось отправиться в город, так как занятия не возобновлялись. Пройти я мог только мимо шестиэтаж­ной коробки административного корпуса. Не без опаски и любопытства подходя к нему, еще издали я раз­личил скопление людей на ступенях. Несколько орато­ров размахивали руками, весь цоколь фасада уже был обклеен дацзыбао, и парни лепили свежие с лестниц под окнами второго и даже третьего этажей.

— Долой черный партком! Долой черное царство! Долой Чэна! Защитим Председателя Мао! Да здрав­ствует Великая пролетарская культурная революция! Да здравствует Председатель Мао! — скандировала толпа.

Каждый лозунг сперва хрипло выкрикивал кто-то один, а затем остальные повторяли мощным хором. На этот раз никто не обратил внимания на иностранца.

Возвратился я около семи часов вечера со сравни­тельно малым уловом: интересующих меня книг я так и не нашел. Спускающееся солнце било прямо в гла­за, мешая рассмотреть необычную сутолоку у ворот.

Я хотел было войти, но двое юношей вдруг прегради­ли мне путь.

— Кто такой?

В ту же минуту меня окружили человек тридцать. Я огляделся. Это были студенты младших курсов в заплатанной белесо-синей одежде, выцветшей от солн­ца и стирок.

— Я студент, иностранный студент, иду к себе до­мой, в общежитие, в одиннадцатый корпус, — пояс­нил я.

— Ваш билет?

Студенческого билета у меня при себе не оказалось.

Возникла пауза, ребята переглядывались, не зная, как быть. Но тут из дежурки выбежал привратник — тот самый, что недавно перестал отвечать на мои при­ветствия, и сказал:

— Да, да, это наш студент, из Советского Союза. Он у нас один, и все мы знаем его в лицо!

— Из Советского Союза?! У нас есть в университе­те советский? — послышались недоуменные голоса. Все уставились на меня, не скрывая изумления.

— Да, я советский! Приехал к вам по международ­ному соглашению.

— Проходите, — вежливо сказали мне. — Но не забывайте больше ваш билет.

Толпа послушно, с чисто китайской организованностью расступилась.

Аллея была пуста. Но издалека доносился неясный гул, нарастающий с каждым моим шагом. Перед глав­ным входом административного корпуса бушевала толпа.

— Долой! Долой! Снять! Снять! — слышались вы­крики.

Ярость толпы была невиданной, ее охватило остер­венение. Казалось, она состояла из бесноватых. Но пи­кеты аккуратно стояли у всех входов в здание, кото­рые были заперты, видимо, изнутри.

Вдруг вслед за волной криков и угроз, выбрасы­вая кулаки над головами, студенты навалились на бо­ковую дверь, пытаясь сорвать ее. Придавленные жа­лобно вопили, дверь выстояла, штурм не удался.

— Бингур! Би-ингу-у-р! — раздался возле меня знакомый возглас продавца фруктового мороженого.

Внешне бингуры похожи на эскимо и довольно деше­вы. Чтобы задержаться и посмотреть, что произойдет дальше, я не спеша купил себе бингур, развернул и стал сосать. Рядом стояли с бингурами несколько без­участных китайских студентов.

Вдруг раздался грохот, взрыв криков, восторжен­ный вой толпы. Звуки неслись от главного входа. Все кинулись туда, и я за ними, но подойти вплотную к зданию не отважился. Огромные, обитые медью парад­ные двери сбиты, и людской поток вливается в здание. Проходит несколько минут — и молодые ребята выво­лакивают из распахнутых дверей пленников. Одного за другим их спускают со ступеней. Кого-то волокут за ноги, лицом вниз, кого-то, упирающегося, тянут за руки, кого-то, напротив, удерживают, чтоб не убежал. И около каждого пленника давка и кипение, их норо­вят ударить, лягнуть, толкнуть, но так как желающих много, слишком много, то они мешают друг другу, и лишь кое-кто дотягивается и достает. Пленники блед­ны, растерянны, их лица перекошены от страха. У од­ного изо рта течет струйка крови. Все они уже пожи­лые люди, беспомощные в цепких молодых руках. Я уз­нал парторга и нескольких парткомовцев. Их повели друг за другом вглубь университетского городка, к стадиону. Наконец, видимо, последняя жертва спуститилась вниз по ступеням. За нею хлынули торжествую­щие, сияющие молодые люди, снова загремели побед­ные клики:

— Да здравствует Председатель Мао! Да здравст­вует победа Великой пролетарской культурной револю­ции!

Потрясенный этим зрелищем, я поспешил домой. Шел напрямик, сократив путь, и вышел к углу обще­жития. Там стояли несколько встревоженных сотруд­ников канцелярии, среди них Ван и жильцы моего этажа.

— Вы проходили мимо главного здания? — спро­сил меня Кун, серьезный человек лет тридцати, ведав­ший политработой среди вьетнамцев. — Что там происходит?

— Не знаю. Ведь я не должен видеть того, что там делается, это внутреннее дело Китая, — сказал я с не­винным видом.

— Ну полно тебе! — дружелюбно, давая понять, что ему все ясно, сказал Кун. — Что с парткомом?

Он явно нервничал и с нетерпением ждал, что я скажу. Другие сотрудники старались казаться невоз­мутимыми и не вмешивались в наш разговор.

— Студенты ворвались в административный кор­пус, силой выволокли наружу членов парткома и за­няли здание, — громко сказал я.

Все сразу обернулись: они еще ничего не знали!

— Когда? Вы это видели сами? Что они делают? Что кричат? — засыпали меня вопросами.

Но я еще не владел языком настолько, чтобы пуле­метной очередью выстреливать слова в ответ. Однако на последний вопрос я ответил твердо:

— Они кричат: «Да здравствует победа Великой пролетарской культурной революции!»

— Спасибо, — сказал Кун, и голос его дрогнул. — Вы идете отдохнуть?

— Да. До свидания.

За моей спиной началось взволнованное обсужде­ние событий.

В холле тоже толпились люди, в коридорах — не­прерывное хождение, хлопанье дверей.

— Товарищи! Товарищи! Поздравляем вас всех! — загремели вдруг громкоговорители. — Революционные студенты и преподаватели университета! Черный парт­ком свергнут, черная банда Чэна разгромлена, черные элементы ответят перед массами! Мы защитили Пред­седателя Мао! Мы защитили ЦК партии! Черному царству настал конец. Революционные студенты и пре­подаватели университета взяли власть в свои руки. Да здравствует победа Великой китайской культурной ре­волюции! Да здравствует Председатель Мао! Слава, слава, слава!

Радио щелкнуло и умолкло. Но тишина не насту­пила. Она уже не возвращалась более. В открытые окна доносилось монотонное, многоголосое выкрики­вание лозунгов, топот сотен ног, а когда я поднялся наверх, к себе, ударил первый барабан. Низкий, мощ­ный звук поплыл неторопливо и мерно разлился во­круг. Я лег и долго не мог уснуть. Ма не объявлялся. А барабан все бил и бил. Издали, из города, ему стал вторить другой, третий...


Комментарии научного редактора

[1] МаМа Чжан-гэн, фудао А. Желоховцева. Фудао — чичероне, приставлявшийся к каждому иностранному аспиранту в маоистском Китае. Фудао выступал консультантом, посредником при общении с китайскими гражданами и учреждениями, был ответственным за обустройство быта иностранца и контролировал его политическое поведение. Фудао жил в одной комнате со своим подопечным.

[2] У Хань (1909—1969) — выдающийся китайский историк, специалист по истории династий Юань и Мин, общественный и политический деятель, эссеист, драматург. Как историк получил известность в 1930-е гг., преподавал в ряде университетов. Участник борьбы против японских оккупантов, один из лидеров Демократической лиги Китая, сотрудничавшей с КПК. Заместитель мэра Пекина в 1949—1966 гг., член ЦК Всекитайской федерации демократической молодежи в 1949—1969 гг., депутат Всекитайского собрания народных представителей. Автор популярной пьесы «Разжалование Хай Жуя» (1961), в которой в образе чиновника минской эпохи Хай Жуя, попавшего в опалу за свою честность и прямоту, был выведен (по общему мнению) министр обороны КНР маршал Пэн Дэ-хуай, отправленный в отставку Мао за критику «большого скачка». В 1965 г. У Хань выпустил книгу «Жизнеописание Чжу Юань-чжана» — биографию руководителя крестьянской войны, свергшей монгольскую династию Юань, основателя новой династии Мин. В этой книге он, отдавая должное Чжу, обвиняет своего героя в предательстве идеалов крестьянской войны. Это было расценено как прямой намек на Мао. У Хань стал одной из первых жертв «культурной революции», в декабре 1965 г. его заставили выступить с публичным покаянием, но в 1966 г. арестовали и отправили в тюрьму, где после избиений, длившихся около года, он умер.

[3] Известные фильмы эпохи «Пусть расцветают сто цветов» «Ранней весной, в феврале» и «Сестры по сцене» в 1965 г. были зачислены Цзян Цин в число «ядовитых трав», «воспевающих непролетарскую психологию». Это при том, что фильм режиссера Се Ти-ли «Ранней весной, в феврале» (1963, другой вариант перевода: «Ранняя весна в феврале») рассказывает о трагической судьбе сельского учителя в дореволюционном Китае и заканчивается решением героя присоединиться к революционерам, а фильм известного режиссера Се Цзиня «Сестры по сцене» (1965, другой вариант перевода: «Актрисы-сестрички») посвящен тяжелой жизни провинциальных актрис и показывает, насколько эта жизнь изменилась к лучшему после Китайской революции.

[4] Ян Хань-шэн (Оуян Цзи-сю) (1902—1993) — знаменитый китайский прозаик, драматург и киносценарист, общественный деятель. Член КПК с 1925 г., участник борьбы с японскими оккупантами. В 1930-е гг. играл видную роль в Лиге левых писателей Китая, считался одним из основоположников китайской пролетарской литературы. Со второй половины 30-х гг. сосредоточился на драматургии, автор таких широко известных и популярных пьес, как «Весна и осень Тайпинского государства» (1941) и «Двуличие» (1943). В годы войны по поручению руководства КПК организовывал пропагандистские театральные бригады, участвовал в создании Всекитайской ассоциации работников кино по отпору врагу, был заместителем начальника управления политотдела Военного совета КПК. После победы Китайской революции — заместитель председателя, генеральный секретарь Всекитайской ассоциации работников литературы и искусства, председатель Союза кинематографистов, депутат Всекитайского собрания народных представителей. В 1951 г. отправлен на «перевоспитание» в деревню. В 1964 г. стал объектом кампании критики за сценарий фильма «Юг на севере». Арестован хунвэйбинами осенью 1966 г., в ноябре 1966 г. вывозился ими на «митинг критики и борьбы» на Пекинской выставке, а летом 1967 г. — на аналогичные митинги в Художественном театре китайской молодежи в Пекине, подвергался на них публичным избиениям и издевательствам. После тюрьмы вновь был отправлен в деревню на «перевоспитание». Реабилитирован в 1979 г. Подробнее см. об этом: Желоховцев А.Н. Триумф и позор «рабочей группы» // http://saint-juste.narod.ru/pozor.html

[5] Ся Янь (Шэнь Дуань-сянь, по другим сведениям: Шэнь Най-си) (1900 или 1901—1995) — известный китайский драматург и сценарист. Член КПК с 1927 г., один из создателей Лиги левых писателей Китая. Его социальная драма «Под крышами Шанхая» (1937) ставилась по всему Китаю и за границей (рус. пер. 1961). Переводчик с русского и японского языков, в частности, перевел «Мать» М. Горького, ряд работ по теории кино. Был известен также как критик и теоретик кино и театра. Участник Северного похода Красной армии, один из создателей Всекитайской ассоциации работников кино по отпору врагу. После победы Китайской революции руководил учреждениями культуры Шанхая, с 1955 г. — заместитель министра культуры КНР. В 1965 г. подвергся критике со стороны Цзян Цин, в 1966 г. арестован хунвэйбинами, вывозился ими в декабре 1966 г. на «открытый суд» на стадион в Пекине, где в присутствии 120 тысяч хунвэйбинов несколько часов подвергался избиениям и издевательствам, и летом 1967 г. — на Пекинскую киностудию, на аналогичные «митинги критики и борьбы». Освобожден в конце 1967 г. В 1979 г. реабилитирован, избран председателем Союза кинематографистов Китая, назначен советником министра культуры КНР. Его имя носит современная престижная китайская премия в области кино и литературы.

[6] Тянь Хань (Тянь Шоу-чан) (1898—1968) — выдающийся китайский драматург, театральный деятель, поэт, переводчик и композитор. Прославился пьесами «Ночь поимки тигра» (1921), «Ночной разговор в Сучжоу» (1928), «Смерть знаменитого актера» (1931), «Семь женщин в бурю» (1932), «Красавица» (1947). Первым в истории китайского театра создал пьесы о рабочих и рабочем движении («Сестры», «Перед обедом», «Гу Чжан-хун», «Сливовый дождь», «Лунная соната»). Автор первой в Китае пьесы о борьбе с фашизмом за рубежом («Абиссинская мать»). В 1928 г. создал литературно-художественное общество «Южное царство», разгромленное Гоминьданом в 1930 г. Один из основателей Лиги левых драматургов Китая (1930), видный деятель Лиги левых писателей Китая и Шанхайского союза свободы. В 1931 г. перешел на нелегальное положение, в 1932 г. вступил в КПК, в 1935 г. арестован, в 1936 г. освобожден. Присоединился к Красной армии, руководил фронтовой театральной труппой. Перевел на китайский пьесы В. Шекспира, М. Метерлинка, «Воскресение» Л. Толстого, ряд японских пьес. Автор марша «Вставай, кто не хочет быть рабом» («Марш добровольцев», 1935), который с 1949 по 1966 г. был государственным гимном КНР. С 1949 по 1966 г. — председатель Союза театральных деятелей КНР. В 1963 г. сопротивлялся попыткам Цзян Цин уничтожить традиционный китайский театр и заменить его «образцовыми революционными спектаклями», организовал Театральный фестиваль Северного Китая в противовес цзянциневскому Театральному фестивалю Восточного Китая. В 1965 г. по указанию Цзян Цин против Тянь Ханя была развернула кампания травли, в октябре 1966 г. он был арестован хунвэйбинами, которые вывозили его из тюрьмы на «митинги критики и борьбы» на Пекинской выставке в ноябре 1966 г., в Пекинской опере летом 1967 г. 20 декабря 1966 г. несколько часов подвергался избиениям и издевательствам на стадионе в Пекине на «открытом суде» в присутствии 120 тысяч хунвэйбинов. Умер в тюрьме. Посмертно реабилитирован в 1979 г.

[7] Дэн То (Дэн Цзы-цзянь) (1912—1966) — выдающийся китайский публицист и фельетонист. Журналист, историк, поэт, общественный и политический деятель. Автор классического ныне исследования «История борьбы с голодом в Китае» (1937). В годы антияпонской войны был редактором газеты «Синьхуа жибао» — официального органа КПК вне освобожденных районов. Редактор первого издания «Избранных произведения Мао Цзэ-дуна». С 1950 по 1959 г. — первый заместитель главного редактора, затем главный редактор «Жэньминь жибао». Снят за поддержку линии маршала Пэн Дэ-хуая. С 1960 г. — главный редактор столичной газеты «Бэйцзин жибао» и журнала Пекинского горкома КПК «Цяньсянь», секретарь Пекинского горкома КПК, с февраля 1965 г. — кандидат в секретари Северокитайского бюро ЦК КПК. Прославился в 1961—1962 гг. публикациями циклов «Вечерние беседы в Яньшани» и «Записки из Села Трех». Марксист-антимаоист, имел прозвище «нелегальный марксист Китая». В 1963 г. активно противостоял попыткам Цзян Цин разрушить китайский театр и насадить собственные «образцовые революционные спектакли», осмелился редактировать «революционные пьесы» Цзян Цин. В 1965 г. противостоял попыткам шельмования У Ханя (см. комментарий [2]), но подпал под аналогичную кампанию, развязанную по указке Цзян Цин и лично Мао. В 1966 г. арестован хунвэйбинами, зверски избит, покончил с собой. Реабилитирован в 1979 г.

[8] То есть после победы Китайской революции в 1949 г.

[9] Яо Вэнь-юань (1931—2005) позже всемирно прославился как член «Банды четырех». Шанхайский литературный критик, который в 1965 г. — как было установлено на процессе над «Бандой четырех» в 1981 г. — по прямому указанию Цзян Цин (а та руководствовалась устной директивой Мао) развернул кампанию травли Тянь Ханя и Дэн То, переросшую в «культурную революцию». Был вызван в Пекин, вошел в «группу по делам Культурной революции» при ЦК КПК, а затем в так называемый Штаб «культурной революции». Ближайший соратник Цзян Цин, с 1969 г. — член Политбюро ЦК КПК, с 1973 г. — заведующий идеологическим сектором ЦК. Через месяц после смерти Мао арестован вместе с остальными членами «Банды четырех» (октябрь 1976 г.). В 1981 г. на процессе над «Бандой четырех» выступили с раскаянием, осужден на 20 лет заключения и 5 лет поражения в правах. Вышел на свободу в 1996 г.

[10] НОА — Народно-освободительная армия Китая (НОАК).

[11] Яньань — округ в провинции Шэньси, центр контролировавшегося в 1936—1947 гг. Китайской Красной армией Шэньси-Ганьсу-Нянсянского советского района, ставка Мао Цзэ-дуна. Подробнее об этом см.: Желоховцев А.Н. Триумф и позор «рабочей группы».

[12] Сидань — торговый район и улица в центре Пекина.

[13] Профессор ГоГо Юй-хэн, специалист по древнекитайской литературе, научный руководитель А. Желоховцева. В период «культурной революции» был обвинен в принадлежности к «черной банде», подвергался издевательствам и унижениям, был отправлен в тюрьму и избит до такого состояния, что несколько лет был прикован к постели. После 1998 г. в КНР стала регулярно переиздаваться его классическая монография «История литературы Древнего Китая», в 2009 г. была переиздана другая его известная монография — «История китайской прозы».


Глава из книги: Желоховцев А.Н. «Культурная революция» с близкого расстояния. (Заметки очевидца.) М.: Издательство политической литературы, 1973.

Комментарии научного редактора: Александр Тарасов.


Алексей Николаевич Желоховцев (р. 1933) — советский, затем российский филолог и историк, китаист.


Приложение

Выступление тов. Дэн Сяо-пина 27 июля 1966 года на митинге преподавателей и учащихся высших и средних учебных заведений Пекина — активистов Великой культурной революции

Товарищи, позвольте мне от имени ЦК КПК ска­зать несколько слов.

Горком КПК объявил об отзыве «рабочих групп» из высших и средних учебных заведений. Вы должны знать, что направление «рабочих групп» в высшие и средние учебные заведения после создания нового Пекин­ского горкома и от имени нового горкома отвечало линии ЦК. В те дни, когда старый горком развалился, а в новом горкоме было еще слишком мало работников, революционные учащиеся и преподаватели высших и средних учебных заведений поднялись на Культурную революцию и требовали от нового горкома людей для руководства революцией. В этих условиях новому горкому КПК оставалось только обращаться за помощью во все инстанции. Таким образом, «рабочие группы» для учебных заведений формировались тремя путями: во-первых, «рабочие группы», соз­данные непосредственно новым горкомом; во-вторых, «рабочие группы», вре­менно сформированные по просьбе нового горкома из кадро­вых работников отделов ЦК, партийных учреждений провинции Хэбэй и рабочих отрядов по проведению «четырех чисток»; в-треть­их, «рабочие группы», сформированные по просьбе горкома отделами ЦК и органами Госсовета. В настоящее время «рабочие группы» отозваны Пекинским горкомом КПК в соответствии с указаниями Председателя Мао и ЦК партии. Это объяс­няется тем, что, как показал опыт, такая организа­ционная форма, как «рабочие группы», не соответствует более требованиям Великой культурной революции и поэтому нужна другая форма.

После того, как ЦК партии объявил о реорганизации ста­рого горкома КПК, а в газетах была опубликована дацзыбао, написанная Не Юань-цзы и шестью другими товари­щами, в высших и средних учебных заведениях Пекина раз­вернулось великое и бурное движение за осуществление Великой культурной революции. В ходе этого движения под­верглись сокрушительному удару элементы, облеченные властью и идущие по капиталистическому пути, элементы, выступающие против партии, против социализма, против идей Мао Цзэ-дуна, были подвергнуты сокрушительному удару буржуазные реакционные «автори­теты» в области науки и искусства, был нанесен удар по всем старым идеям, старой культуре, старым нравам и старым обычаям буржуазных классов, по буржуазной системе образования. Всё это — очень радостные и вдохновляющие события. Но нынешнее великое революционное движение пробуждения сознательности масс не могло проходить совсем гладко, неизбежно возникали те или иные проблемы и трудности. Учитывая идейный уровень и степень созна­тельности революционных преподавателей и учащихся наших высших и средних учебных заведений, эти проблемы и труд­ности можно будет довольно легко преодолеть.

Для преодоления этих возникающих проблем мы стали использовать метод направления «рабочих групп». Наше решение оказалось поспешным и опрометчивым. Поспешными оказались и некоторые другие наши решения, например, относительно политического и военного обучения в средних учебных заведениях. Некоторые товарищи говорят: даже старые революционеры при столкновении с новыми проблемами иногда встают в тупик, а уж «рабочие группы» в учебных заведениях и вовсе проявляют поспешность, не потрудившись тщательно изучить и обсудить обста­новку. Даже у нас, товарищей, работающих в ЦК, а также товарищей, работающих в новом горкоме партии, нет опыта осуществления столь беспримерного в мировой истории движения, и в некоторых отношениях мы не сделали нужных разъяс­нений «рабочим группам». Поэтому товарищи из «рабочих групп» направляли революцию, руководствуясь старыми методами, а некоторые плохие «рабочие группы» действовали даже враз­рез с установками нашей партии относительно дви­жения масс, действовали по своему произволу, руководили вслепую, что привело к хаосу и неразберихе. В результате всего этого через месяц с лишним грандиозное революционное движение оказалось в весьма плачевном состоянии, а в некоторых учебных заведениях завершилось полным банкрот­ством. Это для нас серьезный урок. В числе полученных уроков — недооценка революционной сознательности, актив­ности и творчества широких масс революционных учащихся и преподавателей, недооценка идейного, политического уровня и революционного потенциала революционных учащихся и преподавателей, недооценка великого значения метода линии масс в Великой культурной революции, заключающе­гося в широком развертывании инициативы масс, использо­вании дацзыбао и широких дискуссий в целях руководства массами и их самовоспитания, их самозакалки и самореволюционизации и, следовательно, в целях развития широкой демократии в условиях нашей пролетарской дикта­туры. Процесс усвоения этих уроков является непростым. Из этого негативного опыта необходимо извлечь пользу, чтобы еще лучше изучить идеи Мао Цзэ-дуна и овла­деть ими, чтобы укрепить нашу веру в активность и творчество масс, скромно учиться у масс, уметь черпать из масс и нести в массы. Лишь став учеником масс, можно затем руководить движением масс. Мы, товарищи, работаю­щие в ЦК, должны извлечь из всего этого полезный урок; товарищи, работающие в горкоме партии, должны извлечь из всего этого полезный урок; товарищи, рабо­тающие в «рабочих группах», тоже должны извлечь из всего этого полезный урок.

Вернемся еще раз к вопросу о «рабочих группах». Некото­рые «рабочие группы» являются хорошими. Другие «рабочие группы» сравнительно хорошие, но совершили те или иные ошибки. Есть также «рабочие группы», которые совершили грубые ошибки: они сковывали действия масс, наносили удары по революционным левым элементам, по всем инако­мыслящим. Тем самым они серьезнейшим образом подры­вали политику и установки партии, поворачивали движение в оши­бочное направление, тормозили развитие Великой культур­ной революции и этим вызывали недовольство широ­ких масс революционных учащихся и преподавателей. Поэтому критика в их адрес и требования их замены совершенно справедливы. Большинство товарищей из «рабочих групп», если смот­реть с точки зрения их субъективного желания, хотели сде­лать хорошее дело. Однако, как мы уже отмечали выше, они не получали помощи в области руководства. Кроме того, товарищи из «рабочих групп» не имели опыта проведения такого движения, как Великая культурная революция. Боль­шинство товарищей, не умея применять линию масс, выработанную Председателем Мао, и демократический центра­лизм, опрометчиво ринулись в дело, используя старые методы работы, осуществлявшиеся на предприятиях и в деревне, а некоторые принялись руководить движением, исходя лишь из своего разумения, и, конечно, наделали массу всевозмож­ных ошибок.

Все хорошие товарищи из «рабочих групп» должны встать на активную позицию, добросовестно принимать критику со стороны масс. Это будет для них очень полезно при освоении в дальнейшей работе линии масс, при освоении демокра­тического централизма.

Председатель Мао и ЦК партии решили отозвать «рабочие группы» из высших и средних учебных заведений. Это сейчас совершенно необходимо. В соответствии с указаниями ЦК горком партии принял определенное решение. Осно­ванием для этого решения служат идеи Мао Цзэ-дуна, согласно которым народные массы являются творцом мира и только опираясь на массы, составляющие свыше 95 % населения, и сплачивая их, можно осуществлять три великих революции — классовую борьбу, производственную борьбу и научные эксперименты, можно обеспечить укрепле­ние руководства партии и социалистического строя при дик­татуре пролетариата, можно гарантировать, что будет пред­отвращена опасность реставрации в нашей стране ревизио­низма и капитализма.

После упразднения «рабочих групп» в высших и средних учебных заведениях может возродиться обстановка бурного движения, которая была характерна для высших и средних школ Пекина в начальный период Великой культурной революции. Задачи Великой культурной революции, которые стоят перед высшими и средними учебными заведениями, — это борьба, критика, преобразование. Борьба до конца против элементов, облеченных властью и идущих по капиталистическому пути, выступающих против пар­тии, против социализма и против идей Мао Цзэ-дуна; кри­тика реакционных элементов в области просвещения и искусства; преобразование системы образования и методов преподавания. Эти три великих задачи не по плечу не только «рабочим группам», они не по плечу также и товарищам, работающим в ЦК и в горкоме партии. Эти задачи можно решить, только опираясь на широкие массы революционных преподавателей, учащихся и администра­тивно-обслуживающего персонала высших и средних учебных заведений.

Центральный Комитет выражает полную уверенность в том, что, опираясь на высокую революционную активность и сознательность масс, с помощью организационных форм, революционизированных самими массами — делегатских собраний преподавателей, учащихся и персонала, комитетов по делам Культурной революции и других форм Культурной революции, Великая культурная революция в Пекине сумеет мобилизовать преподавателей, учащихся и административно-обслуживающий персонал на осуществление Великой рево­люции и революционных преобразований, сумеет в ходе этого движения, включая воспитание тех, кто совершил ошибки, осуществить выработанные Председателем Мао и Центральным Комитетом партии курс и установки на спло­чение большинства, составляющего 95 % населения страны. Мы верим, что Великая культурная революция будет успешно осуществляться только в том случае, если массы будут сами себя воспитывать. Хотя в ходе движения могут возникать те или иные отдельные недостатки, мы уверены, что потенциал и разум масс помогут им своевременно обобщить опыт, смело продвигаться вперед, завоевывать великие победы в ходе Великой культурной революции в высших и средних учебных заведениях.

Да здравствует Великая культурная революция!

Да здравствует великий китайский народ!

Да здравствует великая Коммунистическая партия Китая!

Да здравствует великий вождь Председатель Мао Цзэ-дун!


Опубликовано в хунвейбинской газете «Дунфанхунбао» 8 августа 1966.

Перевод с китайского Вадима Ли.


Работа по переводу этого текста оплачена из средств, присланных читателями.

Редакция выражает глубокую благодарность всем товарищам, кто счел своим долгом оказать помощь нашему сайту.

Free Web Hosting