| Saint-Juste > Рубрикатор | Поддержать проект |
Аннотация
|
Лето подходило к концу, в любой день можно было ожидать сюрпризов погоды, так что чиновники торопились с проведением уличных мероприятий. Концерт под названием «Любимому N-ску» был организован на театральной площади, где по воскресным дням любили прогуливаться горожане.
Гранин посмотрел на циферблат городских часов. Он явился на площадь заблаговременно, чтобы успеть оценить обстановку и подготовиться к своему выступлению. У крыльца театра была оборудована небольшая сцена, на которой уже громоздилась звуковая аппаратура. Рядом стояла синяя палаточка звукооператора, и около неё топтались участники. Гранин попросил своего спутника Кольку немного подождать и подошёл к сцене. Отыскать того, кто его пригласил было легко: гитарист Тимофей отличался высоким ростом. Буквально вчера он, увешанный цепями, скакал по сцене местного рок-кафе под песню собственного сочинения «Я вольный волк», а сегодня в белом костюме и бабочке готовился выйти к публике с эстрадными хитами. Вид у Тимофея был прилизанный, даже пришибленный, хотя он и напускал на себя важность.
Они пожали друг другу руки.
— А не боишься допускать меня на сцену? — шутливо спросил Гранин.
— Ну, я надеюсь, ты не собираешься материться в микрофон, — в ответ пошутил Тимофей, но загадочный вид поэта насторожил его: в самом деле, он ведь в сущности не знает, что за стихи пишет этот Гранин. Они часто пересекались на разных рок-фестивалях. Поэт выступал на них с мелодекламациями. Но участники обычно не слушают друг друга... А вдруг сматерится? Хотя, столько времени прошло, теперь им уже по тридцать, пора бы и поумнеть. Сам Тимофей, например, возмужал и понимает, что можно, а что нельзя. Тем более... тем более...
— Смотри, сегодня мэр обещал быть, — добавил он для пущей убедительности.
— Может, будет мэр, а может дождь — одно из двух... Будь спокоен, ругаться я не буду, — пообещал Гранин.
У гитариста несколько отлегло от сердца:
— Вообще тут полная свобода. Я, видишь, и сам не с классической, а с электрогитарой пришёл и даже, — он понизил голос и заговорщически подмигнул, — собираюсь вставить в свой номер один пассаж из Клэптона.
— Да ты, я смотрю, диверсант, — улыбнулся Гранин. — Ладно, покажи мне звукорежиссёра.
Тимофей подвёл поэта к немолодому дядьке с испитым лицом. Гранин протянул ему флешку и указал нужные файлы с минусовками:
— Сначала это, а потом это. Я махну рукой, когда переключать.
К Гранину подскочила пожилая, но бойкая женщина из молодёжного центра, которая участвовала в организации мероприятия. У неё в руке был длиннющий список.
— Вы у нас кто?
— Гранин. Меня Тимофей пригласил.
Она стала водить пальцем по списку, где под каждой цифрой значилась фамилия и название исполняемого произведения. И только напротив фамилии Гранина стояли три вопросительные знака.
— Что будете исполнять? — спросила она.
— Стихи.
Тётеньку это совершенно успокоило и она пометила около фамилии Гранина: «Поэтический номер».
— Поймите, наш концерт — это праздничная феерия. Мы никого не представляем, все сами выходят друг за другом в режиме нон-стоп, то есть без каких-либо пауз и объявлений, чтобы был искромётный, непрекращающийся каскад номеров, понимаете?
Она говорила так, будто сегодня должно было произойти нечто выдающееся, а не стандартное отчётное мероприятие, однако Гранина не заразил её энтузиазм. Он заглянул в список:
— Короче, я двадцать первый, выступаю после тимофеевской «бесамемучи». Минимум, час я могу гулять.
Он повернулся, чтобы уйти и сразу натолкнулся на двух старушек. Одна из них была известная в литературной тусовке исполнительница авторской песни, а вторая, как выяснилось, начинающая поэтесса: на склоне лет она стала сочинять стихи о любви. Бардесса всё ещё молодилась — ярко красилась и надела для концерта красное обтягивающее платье. Она подхватила Гранина под руку и своим громовым голосом стала расспрашивать, куда он пропал из поэтических кружков, и рассказывать, какой номер она приготовила сегодня:
— Ну, мы дадим жару — исполним нашу студенческую «Эй, веселей!».
Дряхлая поэтесса скромно держалась в сторонке. Для неё весь этот мир был внове: музыканты, поэты, певцы и даже два обсыпанных блёстками танцора... Все они обменивались редкими фразами, но, в сущности, были заняты мыслями о своём предстоящем выходе. Профессионалам хотелось не уронить своего достоинства и продемонстрировать, какая пропасть отделяет их от прочих; а любители витали в розовых мечтах и надеялись, что этот концерт станет ступенькой на их пути к славе.
Гранин рассеянно пару раз кивнул своей собеседнице и поспешил покинуть это общество. Воссоединившись с Колькой, он исчез в ближайшем дворе. Тимофей с сомнением посмотрел вслед этой парочке: Гранин не вздумал даже принарядиться для концерта — это дурной знак. А вдруг всё-таки сматерится?
Когда через сорок минут поэт с приятелем снова появились на площади, на сцене как раз были танцоры. Пара искусно вертелась среди микрофонных стоек и проводов, ничего не роняя, и эффектно трясла ляжками под «латину». Около сцены уже собралась небольшая группа прохожих. Дождя не предвиделось, но и мэром, конечно, не пахло. Впрочем, последнее обстоятельство почти никого не расстроило. Гранин и Колька встали чуть поодаль от зрителей и от участников и шушукались о чём-то своём.
После танцоров вышел паренёк с песней Элвиса Пресли. Гранин узнал его: он всё скитался по разным молодёжным группкам, был очень скучен и вечно одинок; его единственной страстью в жизни был Элвис и, надо сказать, он приучился копировать его песни один в один. Проходили годы, в культурной жизни города ничего не менялось — парень пел «Love me tender», танцор вертел танцовщицу, театральные певцы исполняли романсы... Вот на сцену вышла старушка-поэтесса. Прижав кулачки к иссохшей груди она читала стихи о юном принце, который «лобызал её в ночи». Публика всё переносила стоически, а Гранин мучительно морщился:
— У меня такое чувство, будто я случайно зашёл в женский туалет или присутствую при медицинском осмотре. Профессионалы — чёрт с ними, но эти... До чего же может исковеркаться человек! Просто хочется расстрелять кого-нибудь или повеситься.
Колька ничего не ответил.
Вот и долгожданная «бесамемуча». Тимофей под минусовку в стиле ресторанного караоке начал играть на гитаре, покачивая грифом и выпячивая губы как будто от большого наслаждения. Гранин оставил свой рюкзак товарищу и зашёл за сцену.
— Давайте, зажгите их, — дежурно подбодрила его организаторша.
— Попробую, — пожал плечами Гранин.
Не успели стихнуть жиденькие аплодисменты, как он был уже на сцене. Кинул взгляд на слушателей: обыкновенные люди в легкомысленной летней одежде. Несколько пожилых, какие-то девочки в стандартных модных нарядах, парни в чём-то спортивном или в джинсиках, подростки с электронными устройствами в руках — в общем, городская воскресная публика. Они, в свою очередь, оценивали представшего перед ними молодого мужчину скромного вида, казавшегося по сравнению с артистами в концертных костюмах почти неряхой. Но это предварительное знакомство длилось пару секунд.
— Я прочитаю вам свою поэму «Штамхайм» о партизанах RAF.
Гранин кивнул звукооператору — минусовка стала отмерять ритм, в который вплетался зычный, взволнованный голос оратора:
Он видел, как у прохожих распахиваются глаза и застывают лица. Первой их реакцией было удивление: они столкнулись с чем-то непривычным, выделяющимся на фоне остальной благостной программы. Голос чтеца был не ласковым, но резким, требовательным, почти угрожающим... Но вот о чём он говорит?
Да ведь это же политика. Неужели этот парень говорит о политике? Вот те раз... забавно...
Гранин видел, как морщились некоторые лбы. Они пытались понять, что он хочет сказать им. Пара молодых кавказцев поднялись с лавочки и подошли поближе. Это уже хорошо... Но откуда им знать, что такое городская герилья, «Rote Armee Fraktion», кто такая Ульрика Майнхоф?
Он старался выделять отдельные пассажи, говорить максимально разборчиво и отчётливно, чтобы донести, перелить в эти открытые глаза свои мысли, свою боль, свою ненависть к скотскому обывательскому житью, ко всему тому, что свято в этом одномерном мире...
Неужели и этого они не поймут? Вот, не далее как на прошлых выходных он гостил у своего отца, который после сытного ужина принялся расхваливать президента, царей и... Адольфа Гитлера. «Да, нацисты сделали много плохого, но...» — а далее цвели кусты красноречия. Сделав необходимую оговорку, родитель принимался расписывать «заслуги» нацистов перед Германией и всем миром. Оказывается при нацистах немецкие учёные и инженеры изобрели какие-то турбины, которые впоследствии применялись в космических исследованиях.
— Если бы не они, у человечества не было бы космоса, — заключил он.
Остальные снисходительно улыбались: «Ох, уж эти мужчины — вечно они о политике». Но в конце-концов им было всё равно. Гранин же не мог молчать, поскольку, как известно, молчание — знак согласия.
— Постой, но неужели для строительства каких-то там турбин необходимо было затевать чудовищную войну и устраивать геноцид целых народов?
— Необходимо, — веско ответил папа. — Только при помощи ненависти к общему врагу можно сплотить нацию и направить её энергию в одно русло.
Гранин оторопел: и так говорит человек, чьи оба деда воевали на Великой отечественной с этой заразой — один был убит, другой тяжёло ранен; это говорит человек, выросший и получивший высшее образование в стране, разгромившей фашизм, и, надо сказать, только поэтому он благополучно вырос и получил своё высшее образование, благодаря которому по сей день не бедствует; и ведь не нацисты, а именно СССР первым отправил человека в космос, и вовсе не пришлось для этого устраивать геноцид...
«Как тебе не стыдно, папа?» — вот всё, что он нашёлся ответить ему тогда. Но разве его отец один такой, и разве он сам додумался до такого? Во что же превратились люди, что стало с их умом, с их памятью, с их совестью, наконец? А знают ли эти новоявленные гитлеровцы, эти домашние фюреры, как поступили лучшие молодые люди Западной Германии, когда узнали, что нацисты по-прежнему правят их страной?
Гранин обрушивал со сцены на слушателей ворох зарифмованных аргументов, фактов и лозунгов. А публика смотрела, разинув рот, и видела перед собой странного молодого человека, который метался по сцене и нёс какую-то заумь. Конечно, надо отдать ему должное, говорит он складно, уверенно и, похоже, искренно. Так непривычно и пикантно было слышать все эти слова — фашизм, демократия, терроризм — не в теленовостях, и не по радио, а здесь, на площади, да ещё в стихах...
Гранин выпустил в толпу последнюю очередь непонятных слов и поднятым кулаком попрощался со слушателями. Все неистово зааплодировали. Они и сами не понимали, чему хлопали — наверное, тому, что этот человек отнёсся к ним, не как к детям, с которыми сюсюкают и которым читают сказки, а говорил с ними на равных. Вот только о чём это он говорил?
Пока они хлопали на сцену снова выпорхнули танцоры, и получилось, что овация предназначается им. «Праздничная феерия» продолжалась. Гранину за сценой трясла руку организаторша:
— Просто замечательно! — затараторила она. — Такие рифмы у вас хорошие, и читаете выразительно — сразу чувствуется опыт! Обязательно позовём вас ещё. У Тимофея есть ваш телефон?
Гранин слушал эти похвалы с растерянным и уязвлённым видом. Он вышел из-за сцены, сердце его всё ещё бешено стучало в ритме прочитанным им стихов, но глаза людей, с которыми он только что говорил, уже следили за движениями танцоров.
— А ты ожидал чего-то другого? — спросил его Колька, когда они шли к остановке. — Думаешь, они в один миг должны были измениться?
— Да ничего я не думаю. Просто если кто-то пишет стихи, то кто-то ведь непременно должен их услышать.
Вослед им неслась очередная «латина».
Осень 2014
Дмитрий Николаевич Косяков (р. 1982) — российский поэт и прозаик, журналист, преподаватель, левый публицист.
В 2005 г. возглавил собственный поэтический театр. В 2011 г. руководил Красноярским литературным лицеем. Автор текстов красноярских рок-групп «Нервы», «Рубикон», «Солярис».
Как поэт и прозаик публиковался в толстых литературных журналах и коллективных сборниках, как публицист — на сайте «Скепсис».
Автор книги стихов «На пороге подполья» (2013).
