Аннотация

Алексей Желоховцев

Царство хунвэйбинов

Сентябрь в Пекине запомнился мне не календарной переменой времени года, а переменой в поведении хунвэйбинов. Они подогревали свое настроение периодическими сборищами на Тяньаньмэне, освящавшимися выходами самого председателя Мао. Произносились парадные речи, возбуждающие юных погромщиков, взбадривающие их на новые «дела». И вдруг на одном из митингов Линь Бяо, «самый верный соратник» Мао Цзэ-дуна, покритиковал «революционную практику» хунвэйбинов.

В тот день сборище было особенно грандиозным. Весь городской транспорт и весь парк грузовиков были мобилизованы для перевозки хунвэйбинов. И все же перевести всех в центр Пекина было невозможно. Поэтому большинство наших университетских «красных охранников» ранним утром двинулись пешком, длинной, на несколько кварталов, колонной.

Когда университет пустел и наступала тишина, заниматься становилось спокойно. Постепенно таяла стопка книг, выданных мне «про запас» библиотекой за два дня до того, как после разгрома «рабочей комиссии» в ней окопались хунвэйбины.

Вечером я отправился в город и у Сисы, оживленного торгового перекрестка, встретился с товарищами, советскими студентами и стажерами из других университетов. Мы прошлись по неестественно пустой большой улице и зашли поужинать в ресторан Сиданьского пассажа, который теперь превратился в столовую для «революционных масс» со строго подконтрольной раздачей еды.

Когда мы, подкрепившись, вышли оттуда, уже совсем стемнело. По улице тек нескончаемый людской поток — хунвэйбины возвращались чуть ли не миллионной массой после митинга на центральной площади. Посреди улицы, впритык друг к другу, надрывно трубя, ползли переполненные счастливчиками автобусы. Мы влились в эту массу, устремившуюся из города к университетскому западному предместью. Идущие вяло перекидывались ничего не значащими словами. И все же несколько раз до моего слуха долетало, что сегодня Линь Бяо сказал нечто важное.

На следующее утро университетская жизнь снова бурлила. Никто никуда не поехал, все остались митинговать на стадионе. Митинг, с короткими перерывами на еду, длился несколько дней. Хунвэйбины усваивали указания Линь Бяо, данные им с трибуны площади Тяньаньмэнь.

В торжественных, высокопарных выражениях маршал сказал хунвэйбинам, что они чрезмерно увлеклись «мелочами» и пошли «окольными путями» в «культурной революции», преследуя лавочников, квартиросдатчиков и парикмахеров, в то время как главный враг — это «стоящие у власти внутри партии и идущие по капиталистическому пути».

Так сказал маршал Линь Бяо. А рядовые ораторы, разумеется, расшифровывали смысл его слов и в лоб требовали «бороться с партийцами».

— Проверить всех, доселе не осужденных членов партии, находящихся в университете! Расследовать степень их причастности к «черному царству»! Обратить особое внимание на преступления преподавателей против идей Мао Цзэ-дуна! — выкрикивал один из университетских ораторов на поле стадиона.

Примерно к тому же призывали и все остальные, привнося незначительные вариации в смысл своих речей. Их голоса гулко разносились радиотрансляцией по коридорам общежитий и аллеям парка.

Выступление Линь Бяо сократило бесчинства на улицах города, но зато развязало новую волну преследований членов Коммунистической партии Китая. Каждый китайский коммунист оказался под подозрением.

С другой стороны, премьер Государственного совета Чжоу Энь-лай широко распространил свое выступление перед хунвэйбинами, в котором открыто брал под защиту национальную буржуазию. Требование хунвэйбинов ликвидировать выплату фиксированных 5 процентов прибыли китайским капиталистам было отклонено. Самих капиталистов, деятелей демократических партий , а также китайских реэмигрантов, как правило буржуазного происхождения, правительство взяло под защиту. Что же это получается? — думал я. Группа Мао Цзэ-дуна старательно выкорчевывает у своих молодых последователей прежде всего «пережитки социализма», а лучшая, боевая часть партии становится главным и единственным объектом контрреволюционной и антинародной по своему существу, «культурной революции» и уничтожается руками молодежи.

Обсуждение речи Линь Бяо и следовавших за нею одна за другой директив «группы по делам Культурной революции при ЦК» и Государственного совета проходило не очень гладко; было много путаницы и неразберихи.

Больше всего сумятицы вызвала редакционная статья «Жэньминь жибао» от 3 сентября «Бороться не силой, а словом». В ней осуждались грубые методы физической расправы с инакомыслящими; статья призывала «перевоспитывать» их путем убеждения. Читать такое обращение в то время, когда уже две недели в китайской столице царил самый настоящий террор, было довольно необычно. Я подумал, что группа Мао Цзэ-дуна ищет алиби и хочет откреститься от содеянного, возложив всю ответственность на «невоздержанность и пыл» молодежи, которую она же на это благословляла.

Газета призывала хунвэйбинов объединиться и создать общенациональную «революционную организацию». С самого начала я отнесся скептически к этому призыву официального органа, поскольку соперничество среди хунвэйбинов, проявившееся с момента возникновения отрядов «красных охранников», нисколько не уменьшилось с ходом событий.

В самом отношении к передовой «Жэньминь жибао» проявилось ожесточенное соперничество участников движения. В университете передовую распространяли как официальный документ. Ее переписывали крупным шрифтом от руки на громадные официальные щиты, ее развешивали в виде типографских листовок на деревьях и столбах. Этим с энтузиазмом занимался комитет «культурной революции» университета и его сторонники в отряде «Цзинганшань». Зато отряд «Маоцзэдунизм» саботировал это дело, по ночам маоцзэдунисты перечеркивали тушью крест-накрест свежерасклеенные листовки с передовой и рядом с заголовком писали свои лозунги: «Мы не откажемся от революционных действий!», а рядом со словами «Бороться не силой, а словом» начертали: «Мао Цзэ-дун учит нас: “Революция не преступление, бунт — дело правое!”»

Наконец отряд «Маоцзэдунизм» выступил открыто со своими плакатами и листовками. В них говорилось: «Предупреждаем негодяев и сволочей всей страны! Мы не откажемся от борьбы силой против силы! Сейчас говорят о борьбе словом, и многие поняли ее как амнистию. Такому не бывать! Словом мы будем бороться с поверженными. Всем же уродам и чудовищам, всем негодяям и сволочам мы шлем последнее предостережение! “Революция не преступление, бунт — дело правое!” Да здравствуют революционные операции! Да здравствует Великая пролетарская культурная революция!»

Многие хунвэйбины отказывались ехать за город на уборку урожая, объявляя, что «сволочи в столице еще не добиты». Теперь свои набеги они стали устраивать по ночам.

Хунвэйбины, не ограничиваясь набегами на квартиры «уродов и чудовищ», вывесили ультиматум всем проживающим на территории университета в трехдневный срок ликвидировать вредные книги. Преподаватели и студенты стали сносить их на телегу, которая регулярно курсировала между университетом и складом макулатуры. На телегу сдавали, как правило, безобидные книжки. Иностранную, особенно советскую, литературу владельцы просто боялись выносить на люди. Ее тайком сжигали прямо в комнатах.

Вечером накануне истечения срока хунвэйбиновского ультиматума окна жилых домов в университетском городке светились красивыми отблесками пламени, как от праздничной иллюминации. Ведь в университете у каждого преподавателя были книги, а у профессоров — личные библиотеки. Университетская библиотека не пострадала, но пользоваться ею китайским студентам было запрещено.

В библиотечном здании теперь жили хунвэйбины, а все книги, кроме сочинений Мао, были объявлены «закрытым фондом».

Во время поездки по стране я познакомился со многими иностранными студентами, обучавшимися в Китае. Все жили скучно и остро чувствовали одиночество, свою искусственную изоляцию от китайских студентов в первую очередь и вообще от народа.

Поэтому друг к другу иностранцы относились хорошо, охотно встречались, обменивались впечатлениями о происходящем на наших глазах.

В домах у иностранцев я иногда встречал их китайских друзей. Если контакты с советскими людьми были для китайцев крайне опасны, то с другими иностранцами они еще решались поддерживать знакомство, хотя и с оглядкой. Мне эти встречи были особенно интересны, потому что мало представлялось до этого случаев поговорить с китайцами в домашней обстановке. Однажды, придя в гости, я застал там незнакомую мне девушку-китаянку, сидящую буквально на чемодане. Она отнеслась к моему появлению с тем равнодушием, которое бывает у людей после большой и нежданной беды. Оказалось, что девушка эта была из разгромленной квартиры и укрывалась здесь от хунвэйбинов. Меня она приняла за американца. В это время повсюду усердно обсуждалась сентябрьская статья «Жэньминь жибао», призывавшая бороться не насилием, а словом. Я сказал, что, видимо, насилия действительно прекратятся и положение в городе стабилизируется.

— Нет, — сказала девушка. — Они ходят по ночам и никому не докладывают о своих «революционных операциях». Теперь еще хуже. Видите, я вынуждена прятаться у соседей-иностранцев.

— А вы пожалуйтесь местным властям, — посоветовал я.

— Что вы! Хунвэйбины грозятся убить, если о налете станет известно... Я хочу незаметно скрыться от них и уехать на родину, в Цзинань. Но будет ли мне там легче — не знаю.

— А за что вас преследуют? Кто вы? — спросил я.

— У меня буржуазное происхождение, — объяснила она. — После Освобождения и до самого последнего времени отец служил по хозяйственно-снабженческой части и получал зарплату около пятидесяти юаней. Еще семьдесят юаней в месяц он выручал от сдачи комнат в своем доме. Я и мои три сестры учились в вузах. И вот, когда началась «культурная революция», хунвэйбины объявили отца «кровопийцей-эксплуататором» за то, что он сдавал внаем жилплощадь, засадили старика в тюрьму, конфисковали все имущество, с членами семьи повели борьбу...

«Странно, — думал я, — крупных капиталистов китайское правительство берет под защиту, почему же людей попроще оно отдает на суд и расправу?!»

В это время движение хунвэйбинов перекинулось уже на заводы и фабрики.

Там же я услышал как-то от соседки-китаянки рассказ о положении на первой текстильной фабрике. Она рассказывала откровенно, так как считала себя принадлежащей к победителям.

— На текстильной фабрике, где работает мой жених, на прошлой неделе возник свой отряд хунвэйбинов. Мой жених у них в штабе. Они несколько раз пытались прогнать старого директора и старый, черный партком, но среди пожилых рабочих много несознательных — они не понимают идей Мао Цзэ-дуна. Им мешает возраст, — пояснила она, чтобы мне было понятнее. — Несознательные защищают партком и дирекцию, так что территорию фабрики поделили почти поровну. Одни цеха заняты хунвэйбинами, а другие — прежним парткомом. Фабричная дирекция тоже пока еще у него в руках. Ну ничего, долго им не продержаться. Хунвэйбины победят. Мой жених теперь стал начальником! Он сидит в отдельной комнате.

Ее вполне устраивала действительность «культурной революции», она быстро усвоила хунвэйбиновский жаргон. Неожиданная карьера жениха казалась ей счастьем. И она искренне досадовала, что есть еще какие-то «несознательные», которые сопротивляются «идеям председателя Мао»!..

— И одни и другие посылали депутации в новый пекинский горком, — продолжала девушка. — Но там сказали, что партия проводит линию масс. Как массы решат, так и будет! А как могут решить массы, если среди них много несознательных, защищающих партком? Вот и дошло до кровопролития! Дрались на самой фабрике, в цехах. Потом прислали солдат. Военные заняли фабрику и теперь запрещают борьбу с применением силы. Нужно бороться, мол, словом. Но как переубедить закосневших?! Все же мой жених, да и я тоже, уверены, что хунвэйбины возьмут верх в конце концов.

Мне не приходилось бывать самому на пекинских предприятиях в дни «культурной революции», но о междоусобице, охватившей рабочих, которых маоисты науськивали друг на друга, чтобы расправляться с партийными органами, приходилось неоднократно слышать от самих хунвэйбинов. «Культурная революция» приводила к взаимным побоищам с жертвами и, разумеется, к свертыванию производства, ибо часто случалось, что часть цехов оставалась в руках защитников парткома и дирекции, а часть попадала в руки «революционеров», позднее получивших специальное название «цзаофани». Университетские хунвэйбины активно вмешивались в борьбу на стороне «бунтарей» и помогали им расправляться со старыми рабочими, партийцами и специалистами.

***

Наиболее бурные события происходили на собраниях отряда «Цзинганшань». В самом отряде имелось меньшинство крайних элементов, которые называли себя «революционным меньшинством». Обсуждение любого вопроса в отряде меньшинство превращало в повод для атак на свое руководство — штаб отряда, требуя его переизбрания. Для участия в этих крикливых и драчливых сборищах непременно приходили «делегации» отряда «Маоцзэдунизм», активно поддерживающего «революционное меньшинство». Поддержка эта не ограничивалась речами и обструкцией против противников. Нередко делегаты принимали участие в завязывающихся взаимных потасовках. Отряд «Маоцзэдунизм» прямо обвинял штаб отряда «Цзинганшань» в контрреволюционности, но выражал надежду, что рядовые хунвэйбины-цзинганшаньцы «скоро прозреют». Революционными же они считали только самих себя.

Машина взаимного растаптывания в китайском государстве, созданная маоистами, работала в дни «культурной революции», так сказать, со скоростью одного оборота в месяц. И каждый месяц проходила смена лиц на политической арене университета. Наверху, в высшем руководстве, разумеется, дело обстояло сложнее.

Всех побежденных, кто бы они ни были на самом деле, неизменно называли контрреволюционерами. После победы сами победители немедленно распадались на фракции. Большинство примыкало к новому руководству, а меньшинство выступало против него, объявляло его контрреволюционным и в конце концов свергало. Процесс казался бесконечным.

Так, в Педагогическом университете «революционеры» поднялись по благословению сверху и 3 июня свергли партийный комитет во главе с парторгом Чэном , стоявшим у руководства с 1962 года. Потом большинство из них объединилось с присланной сверху «рабочей группой» и управляло университетом. Меньшинство же, получившее название «левых», выступило против «группы» и прежних сотоварищей и свергло «группу» после речи Цзян Цин в июле .

В августе университетом уже управляла новая, третья по счету, администрация, возглавлявшаяся комитетом «культурной революции», выбранным из июльских «левых». Но одновременно возникли отряды хунвэйбинов, и один из них занял крайние позиции. Крайние начали борьбу против администрации бывших «левых». Выступление «Жэньминь жибао» против насилия 3 сентября, какими бы лицемерными мотивами оно ни было вызвано, и общенациональная кампания за уборку урожая поддержали комитет «культурной революции» в его деятельности и позволили продержаться лишний месяц. Крах наступил только в октябре.

Неудивительно, что непрестанная смена местных властей породила у хунвэйбинов неуважение к любой власти. Анархизм расцвел среди них настолько, что отдельные отряды выходили из повиновения самому Мао Цзэ-дуну. В те дни комитет «культурной революции» Пекинского университета считал себя чуть ли не правительственной властью в Китае. Позже это даже навлекло репрессии на некоторых хунвэйбинов.

***

Недели через две «боевой отряд» возвратился со «славой». Его встречали барабанным боем. Был устроен «отчетный митинг», транслировавшийся по радио. Перед собранием всего коллектива отчитывалась девушка-активистка.

— Везде и всюду, — говорила она звонким голосом, — мы следовали указаниям товарища Линь Бяо и прежде всего старались разогнать и разгромить партийные комитеты...

Хунвэйбины Пекинского педагогического университета побывали в Хэфэе, Чанша и Гуйлине. Борьба, по их признанию, была ожесточенной, и повсюду их задача оказалась труднее, чем они рассчитывали. Так, например, в Хэфэе, высадившись на вокзале, они построились в колонну и двинулись разгонять хэфэйский горком партии и аньхойский провинциальный комитет КПК. Им удалось занять здание горкома и захватить в нем часть работников, но многие бежали и довольно быстро подняли местных рабочих.

По словам оратора, «обманутые массы» выступили на защиту «черного партийного комитета» и выгнали хунвэйбинов из занятых ими помещений. С обеих сторон имелись убитые и раненые.

Но в Хэфэе в общем дело обошлось сравнительно удачно. Полное поражение «посланцы Мао Цзэ-дуна» потерпели в Чанша. В отчете с горечью говорилось, что местный партийный комитет «заранее подготовил толпу обманутых масс». Народ блокировал хунвэйбинов прямо на вокзале. Им не удалось ни выйти в город, ни даже прорваться на площадь. Через несколько часов они вынуждены были уехать обратно.

Зато в Гуйлине, по их словам, провинциальный комитет КПК был «победоносно» разогнан. В общем оказалось, что двенадцать хунвэйбинов из отряда не вернулись. Они «геройски погибли за идеи Мао Цзэ-дуна» во время нападений на партийные органы в провинциях. Многие из вернувшихся залечивали в амбулатории свои увечья и раны.

Как-то я сидел в очереди к врачу вместе с девушками, одна из которых вернулась с юга. Они разговаривали о том, как много врагов у Мао Цзэ-дуна в партии и как упрямо они сопротивляются.

— Неужели они не понимают, что председатель Мао всех победит? — недоумевала одна из них.

— В Чанша нам было хуже всего. Там мы ничего не сумели сделать. Ну не беда. Мы еще вернемся!

— Придется снова съездить? — спросила ее подруга.

— Когда мы ехали, то думали, что нас будут встречать радостно. Не знала я, что есть люди, осмеливающиеся открыто подниматься против идей Мао Цзэ-дуна...

Подруга в свою очередь рассказывала ей новости об участии школьников в движении, об их ультиматумах и о том, сколько портретов и «юйлу» председателя Мао должно висеть в каждой жилой комнате при «новом порядке».

— Ты какие купила? — поинтересовалась вернувшаяся.

— Я взяла три средних, на каждую стену, где нет окна. Хочется еще маленькое «юйлу» повесить у изголовья, но я не смогла достать...

— Да, их все так раскупают, что маленьких не достанешь. А я отстала, не купила еще, недосуг...

— Ну, ты ведь только что приехала!

— Сегодня же пойду, а то неловко перед людьми.

Хунвэйбины возвращались не только с юга. Другие «боевые отряды» выезжали на северо-восток — от нашего университета, например, в Цзилинь — и на северо-запад. Они поддерживали связь со своими сторонниками на местах, даже если «победы» над местными партийными органами с первого налета и не удавалось добиться. В университете появились стенды, на которых вывешивались сообщения с мест — иногда в виде дацзыбао, а чаще напечатанные типографским способом листовки с фотодокументами. На них можно было видеть замученных людей, изуродованные трупы, сараи с петлями и крючьями для пыток и убийств. Особые стенды предназначались для Аньхоя, Ганьсу, Сиани, Чунцина, Фуцзяни и других мест, напоминая сводки с фронтов гражданской войны.

В своих листовках хунвэйбины клеймили «белый террор» местных партийных органов. Я помню набор жутких фотографий с надписью «Семьдесят дней белого террора в Сиани», где, если верить листовкам, налетчиков-хунвэйбинов истребляли массами.

В сентябре в Пекине еще можно было читать воззвания и обращения местных властей, в которых говорилось об издевательствах хунвэйбинов над партийными работниками и опровергалась хунвэйбиновская пропаганда. Обе стороны так рьяно уличали друг друга во лжи, что разобраться в происходящем было нелегко.

Когда помещали фотографии людей с обрезанными ушами, выколотыми глазами или же снимок груды отнятых у хунвэйбинов плеток, этому, я чувствовал, следовало верить. Когда же хунвэйбины после поражений печатали снимки своих людей с переломленными руками и ногами, пробитыми головами, в крови и синяках, я тоже верил: ведь не все те, на кого они нападали, шли с покорностью баранов на заклание! И если хунвэйбинов выгоняли из какого-нибудь города, то это было возможно только ценой крови. Сообщения ужасали огромными числами — сотнями и тысячами — жертв, но вот как раз цифрам верить было труднее, потому что обе стороны стремились обвинить противников в жестокости, чтобы оправдать «ответные меры самозащиты».

«Развернем народную войну против врагов Культурной революции!» — таков был ответ хунвэйбинов на неожиданное для них сопротивление периферии набегавшим из столицы волнам «культурной революции». Их дацзыбао призывали в духе «учения Мао Цзэ-дуна о народной войне» объединить «революционные силы» в единую организацию, «поднять на мятеж широкие массы рабочих и крестьян», расправляться с противниками по-военному решительно и беспощадно. «Очистим страну методами народной войны от всех негодяев, паразитов и классовых врагов! Утвердим навечно идеи Мао Цзэ-дуна в масштабе всей страны!»

Идеи новой «народной войны» впервые были выдвинуты хунвэйбинами Пекинского университета.

Вернувшись в Пекин, столичные боевые группы и отряды хунвэйбинов устраивали показательные суды над провинциальными партийными комитетами. Они собирали на эти спектакли, происходившие часто всю ночь, хунвэйбинов со всего Пекина. В сентябре, насколько мне известно, такие судилища учинялись над провинциальными комитетами КПК Аньхоя, Фуцзяни, Ганьсу и Шэньси.

Само по себе такое судилище объективно означало, что первый натиск хунвэйбинов был отражен и свергнуть провинциальный комитет не удалось. Всей церемонией судилища обычно руководил «боевой отряд».

Обвинение против аньхойского провинциального комитета КПК мне хорошо запомнилось потому, что его вывесили на щите перед входом в Пекинский университет за три дня до судилища. В нем было четыре пункта. Во-первых, кровопролитие и убийства. Оказывается, аньхойский комитет имел «наглость и дерзость» бороться с «посланцами председателя Мао» и даже «выгнать» их, «не остановившись» перед кровопролитием. Во-вторых, репрессии. Отразив атаку столичных хунвэйбинов, провинциальный комитет осознал опасность и начал энергично подавлять местное движение, за что и обвинялся в «выступлении против Культурной революции». В-третьих, борьба против «идей» Мао Цзэ-дуна. Другими словами, отказ «склонить голову перед революционными массами и посланцами председателя Мао». В-четвертых, «монархизм» и поддержка «контрреволюционной буржуазной линии в партии». На хунвэйбиновском жаргоне «монархизм» означал нежелание партийных организаций и должностных лиц отдать власть хунвэйбинам. «Буржуазной контрреволюционной линией» именовалась поддержка прежнего партийного руководства, и персонально председателя республики Лю Шао-ци. В лексике хунвэйбинов «буржуазный» означал только враждебность председателю Мао.

На эти суды, которые рассматривались как важное политическое событие, часто приезжали деятели «группы по делам Культурной революции» при ЦК, приближенные Мао Цзэ-дуна.

***

Хунвэйбинами свободно могли стать только дети рабочих и крестьян, не принадлежавшие ни к партии, ни к комсомолу, а также дети «революционных партийных работников», то есть дети сторонников «культурной революции». Таких, по подсчетам самих хунвэйбинов, было около 40 процентов студентов. Остальные представляли собой «выходцев из чуждых классов». «Выходцев» подразделяли на мелкую буржуазию (большинство), буржуазию и детей кадровых партийных работников (последних — около 15 процентов).

Дети рабочих и крестьян, отягощенные прошлым, то есть если они являлись членами КПК или китайского комсомола, а также выходцы из мелкой буржуазии и дети партийных работников могли стать «сочувствующими» (последние, если были готовы отречься от родителей).

Мой фудао Ма энергично пробивался в ряды хунвэйбинов. Мы вернулись с ним из поездки по стране, когда отряды были уже созданы, и он попал под регулирование приема. Два обстоятельства были для него выигрышными — он являлся сыном рабочего и, будучи преподавателем на втором курсе, всегда выступал вместе с наиболее левацки настроенными студентами. Но у Ма имелся и большой недостаток — он был членом партии и притом выполнял ответственное поручение «черного парткома» — работал со мной, «советским ревизионистом».

Ма сразу же, в августе, примкнул к «сочувствующим» и принял деятельное участие в «бунте» на филологическом факультете, где «культурная революция» развивалась всего медленнее. На этом поприще у него вскоре появились и «революционные заслуги»: он способствовал «разоблачению» профессора Го , своего учителя, и выборных партийных работников факультета. Так у него возникли основания просить о приеме в ряды хунвэйбинов.

Но тут существовал и определенный риск: отказ в приеме означал бы для него политический крах. Ма пошел на риск и подал заявление. Перед ним поставили вопрос, на который он обязан был ответить публично, на собрании отряда, и предоставили недельный срок на подготовку. Всю эту неделю Ма просидел в комнате, почти не отлучаясь. Он нервничал, исписывал кипы бумаги, рвал написанное. Он сидел скорчившись в углу, повернувшись спиной ко мне, словно боялся, что я буду заглядывать в исчерканные листки. Наконец наступил решающий день. Ма ушел и вернулся поздно вечером взволнованный и торжественный, с красной повязкой хунвэйбина отряда «Маоцзэдунизм».

— Тебя можно поздравить? Как прошло собрание?— спросил я.

— Все прошло гладко, — принялся рассказывать Ма. — Товарищи поставили передо мной один вопрос: «Почему ты, молодой человек эпохи Мао Цзэ-дуна, выбрал своей специальностью изучение старой феодальной литературы и культуры?» И я ответил, что с самого начала для меня не было на свете ничего выше идей Мао Цзэ-дуна. Что я начал изучать старую феодальную культуру для того, чтобы критиковать ее с позиций идей Мао Цзэ-дуна. Я сказал, что хотел стать специалистом для того, чтобы разоблачить всех врагов председателя Мао, которые прикрываются изучением старой литературы!..

— Но ты же любишь и понимаешь литературу! — не удержался я. — Разве ты так думал, когда поступал в университет? А хунвэйбины уничтожают книги и закрывают книжные магазины!

— Я говорил о своих самых высоких целях, которые буду осуществлять теперь, — сказал Ма.

Ма вступал в хунвэйбины в самый трудный период. В дальнейшем, в конце сентября, вступление было значительно облегчено: хунвэйбины обеспокоились, что находятся в «революционном меньшинстве». Начался усиленный численный рост их отрядов.

***

В Педагогическом университете положение было иным: меня здесь знали в лицо. С одной стороны, ко мне относились с нескрываемым любопытством, как к очень редкому зверю, причем любопытство это обуревало всех, вплоть до самых завзятых маоистов, которым тоже хотелось поговорить с советским человеком, чтобы самим знать из первых рук нашу позицию и взгляды.

Но и в проявлениях ненависти недостатка не было. Когда я проходил, головы демонстративно отворачивались, но к этому легко привыкнуть. И вообще, если тебя сторонятся как прокаженного, это еще полбеды; хуже, когда неприязнь выражается активно. «Революционеры», увидев меня, презрительно сплевывали; наконец, однажды они обнаглели и стали подходить один за другим, чтобы вызывающе плевать мне под ноги.

Я не придумал ничего лучшего, как посоветоваться с Ма. Он был горд своей причастностью к хунвэйбим и поставил в своем отряде вопрос обо мне. Через несколько дней он сообщил, что хунвэйбины решили лично меня не трогать. Решение оказалось эффективным, и плевки в университете прекратились раз и навсегда. В сентябре меня донимали только, когда я пешком шел в советское посольство, да и то в коротком переулке перед воротами. Я стал просить в посольстве машину для поездок туда, и мне пошли навстречу.

В то же время дружеское расположение многих китайцев я продолжал чувствовать и в самые черные дни «культурной революции». Одно из проявлений добрых чувств меня поразило. Мы, советские стажеры, ехали компанией в переполненном автобусе и, естественно, много говорили по-русски между собой, возбужденно и весело, потому что встречались не так уж часто. Вдруг я услыхал за спиной всхлипывания. Обернувшись, вижу старую китаянку, утирающую слезы. Ей, оказывается, в свое время довелось пожить в СССР, да и позднее она не раз работала вместе с нашими специалистами в Китае.

— Вы мне напомнили о прежней жизни, — говорила она мне тихо. — А сейчас здесь такое творится — не хочешь, а заплачешь...

В сентябре я не раз встречал в университетских аллеях Вана, бывшего заместителя заведующего канцелярией по работе с иностранными студентами. Его арест в июне произошел у меня на глазах. Теперь он бродил молча и отчужденно. Высокий и подтянутый человек с типично военной выправкой, Ван за месяцы «культурной революции» ссутулился и поник, его лицо посерело от скудной пищи и унижений, глаза потухли, здоровье ослабло от побоев, он кашлял. Я один здоровался с ним, как будто ничего не случилось, и, по-моему, это его трогало.

Вана трое суток продержали перед толпой на стадионе, избивая и заставляя склонять голову. На помосте он вел себя с покорной отрешенностью и потому спасся от худшего. Единственным человеком, кто с ним решался дружески общаться, была его прежняя начальница, заведующая канцелярией Чжао. Ее тоже сместили, и она появлялась в коридорах канцелярии очень редко. С ней обошлись мягче, может быть, потому, что при первом же выводе на помост она упала в обморок и с сердечным приступом попала в больницу. «Рабочая комиссия» в июле успела снять с них обоих нагрудные знаки, но полностью реабилитированы они не были. Судьба таких людей висела на волоске: экстремисты из отряда «Маоцзэдунизм» требовали их крови, но пока оставались в меньшинстве, и комитет «культурной революции» занимался только бесспорно осужденными лицами. Впрочем, и жить в условиях постоянной опасности психологически и морально нелегко, не говоря уже об ограничениях в питании.

«Революционеры» почитали за долг непрерывно показывать, что за людей осужденных не считают. Оскорбления при выдаче пищи, с чем я столкнулся однажды, были ежедневным правилом. Для осужденных существовала единая, кем-то хорошо продуманная система мероприятий, участие в которых поглощало все их время. Если же почему-либо их день был свободен, из них составлялись трудкоманды.

При осуждении все схваченные проходили через митинги позора на стадионе со всеми последствиями, то есть побоями, издевательствами и судилищами. Затем их деятельность становилась регулярной: они участвовали в «выставках», «операх» и «вождении».

О «вождении» осужденных по университету я уже рассказывал . В августе хунвэйбины гоняли осужденных по улицам города, а самых видных из них, «черных бандитов», возили на конфискованных грузовиках, чтобы побольше народу могло посмотреть на них. Украшенные лозунгами и транспарантами машины наполнялись орущими хунвэйбинами. Осужденного ставили впереди у кабины шофера, ему выкручивали руки за спину, заставляя сгибаться и били по шее, чтобы он «склонял голову перед массами». Иногда заставляли поднимать над головой надпись с перечислением «преступлений перед Культурной революцией». Так поступали чаще с видными партийными работниками.

Наиболее распространенной процедурой являлись «выставки». Людей выстраивали в аллее или на стадионе, и все желающие могли глазеть на них. Хунвэйбины, приходившие для обмена опытом «культурной революции», дефилировали мимо живых людей, а местные активисты, специально выделенные университетским комитетом «культурной революции», с указами в руках играли роль экскурсоводов. Тыкая палочкой в осужденных, они рассказывали их биографию и «преступления». За спинами «выставленных» прохаживались на всякий случай конвоиры, которые бдительно следили, чтобы никто не стоял с поднятой головой. Иногда для вящего эффекта осужденных заставляли декламировать нараспев рассказ о собственных «преступлениях».

По вечерам на специальном помосте около студенческой столовой хунвэйбины организовывали «оперы». В этом случае осужденных выводили перед своими же хунвэйбинами. Ведущий активист обращался к ним с вопросом, что нового они усвоили и осознали за последние дни благодаря милосердию хунвэйбинов, «охраняющих их собачью жизнь от гнева масс». Осужденные были обязаны отвечать по одному, громким голосом выкрикивая выученные ими цитаты Мао Цзэ-дуна и покаяния в своих прежних поступках, противоречащих «идеям» Мао. Если ответ не удовлетворял собравшихся хунвэйбинов, осужденному грозило избиение до потери сознания, причем отправка в больницу была наилучшим исходом. Прямая угроза убийства разнузданной толпой, привыкшей к безнаказанному насилию, заставляла людей на эстраде голосить что было силы; но даже в лучших случаях «опера» сопровождалась публичным оплевыванием, бранью, пинками и ударами. Из задних рядов в беззащитных бросали камнями.

Первые дни осужденных держали в дырявом бараке, оставшемся со времени строительства университета, где единственной мебелью были столы для пинг-понга. Потом их стали отпускать по домам, в уже уплотненные квартиры. В аллеях вывесили объявление, что такое послабление не должно наносить ущерба «культурной революции» и всякий «революционный товарищ» в любое время дня и ночи может приходить к осужденным на дом «бороться» с ними. Любителей издевательств находилось порядочно, и ночные визиты двух-трех десятков хунвэйбинов с допросами и побоями на дому стали обычным явлением.

***

Напротив нашего университета размещалась средняя школа, в которой студенты проходили практику. Школьники обвинили своего директора в причастности к «черной банде» и на первом же собрании, куда его вволокли, затоптали насмерть.

За воротами я видел два стенда: на них местные хунвэйбины высказывали свое мнение о происшедшем. Стенд отряда «Маоцзэдунизм» был расцвечен красной краской: «Приветствуем мужество и отвагу юных богатырей Культурной революции! Смерть черным бандитам! Никакой пощады врагам председателя Мао!» Дальше читать я не стал: было ясно, что они в восторге.

Позиция отряда «Цзинганшань» была иной. «Юные застрельщики Культурной революции! — говорилось в его обращении. — Вы одним ударом покончили с врагом, с кем же вы будете теперь бороться? Черный бандит мертв, он слишком легко отделался! Нужно было сохранить ему жизнь, ежедневно выволакивать на позор, воспитывать массы и воспитываться самим на его отрицательном примере. Вы поторопились, а Великая культурная революция — дело серьезное, дело мирового значения...»

Вскоре в университете перед библиотекой всех школьников собрали на митинг. Они стояли организованно, по классам и возрастам, а на трибуне, украшенной гигантским портретом Мао Цзэ-дуна, витийствовали хунвэйбины. Они не смогли выработать общую платформу и стояли двумя враждебными группами: «цзинганшаньцы» — с одной стороны, «маоцзэдунисты» — с другой. Митинг длился чуть ли не целый день и увенчался взаимной потасовкой...

Но никто не сказал школьникам, что они, убив человека, совершили преступление.

После митинга школьники, «революционизировавшись», вышли на улицы. На перекрестке около университета они стали ловить велосипедистов. В Китае большинство рабочих и служащих ездят на работу на велосипеде: дешевле и удобнее, потому что городской транспорт перегружен. Был вечер, и люди, возвращать домой, потоком катили по улице, когда ребята, взявшись за руки, образовали цепочку и стали их останавливать. Против самых непокорных они пускали в ход палки, угрожая вставить их в колеса и испортить велосипед. Люди останавливались неохотно, ворча и бранясь. От них требовали объяснений, почему на велосипеде нет портрета или цитаты из Мао Цзэ-дуна. В этот день никого еще не били. А через три дня пикеты школьников были усилены взрослыми хунвэйбинами, которые побоями переубеждали строптивых. Потом было обнаружено, что некоторые «злоумышленники» надевают портрет председателя Мао с правой стороны руля, в то время как все революционное, по мнению хунвэйбинов, должно быть только слева. Таких карали жестокими побоями, не затрудняясь расспросами...

Рабочие, когда их снимали с велосипедов, не скрывали возмущения и ругались.

— Будьте сознательными, — выкрикивали школьники. — Соблюдайте приказы Культурной революции! Демонстрируйте верность председателю Мао!

Угрозы перемежались с уговорами:

— Политика — самое важное! Политика — на первом месте!

***

— Долой черных бандитов! Смерть! Смерть! — трахнул его головой об угол дома. Все дети были еще маленькие — дошкольники. Потом на хилом, недавно посаженном топольке они подвесили за хвост мертвую кошку с размозженной головой и встали вокруг нее, а крохотная девочка принялась хлестать кошку прутиком.

— Да здравствует председатель Мао! — время от времени дружно провозглашали дети.

— Во что вы играете? — спросил я их, присев на корточки.

— Мы судим кошку, — отвечала девочка.

— Зачем вы ее убили?

— Кошка — буржуазный элемент! Ее хозяев давно разоблачили и выволокли.

Наш разговор шел под неумолкающий рев на стадионе и натужные вопли ораторов по трансляции.

— А кто же будет ловить мышей?

— У нас нет мышей, — сказала девочка. — Мы хотим играть в суд!

Дети с криком бросали в труп кошки камнями, точь-в-точь как бросали в живых осужденных студенты университета. Играя, малыши повторяли то, чем были заняты их старшие братья. Зверство стало достоинством в их глазах, жестокость — повседневностью...

Тлетворное влияние «культурной революции» не обходило никого, даже самых маленьких.

***

В дни хунвэйбиновских парадов на площади Тяньаньмэнь их принимал сам Мао Цзэ-дун. Однажды ко мне зашел сотрудник канцелярии и пригласил посмотреть на эту встречу по телевидению.

Вокруг телевизора на нашем этаже столпились все дежурные, кому не выпало «счастья» побывать на самой площади. На экране все время — более двух часов — показывали правительственную трибуну. Изредка оператор демонстрировал площадь, но телеобъектив отрывался от правительственной трибуны только ради показа экстаза хунвэйбинов, и тогда на экране возникали перекошенные от крика рты, растрепанные волосы, лес протянутых рук. Особенно неистовствовали девушки: они брались за руки и прыгали на месте, в страшной толкотне и давке, чтобы увидеть председателя Мао. На площади толпилось около миллиона молодежи, и рев — нечленораздельный, исступленный — даже по телевизору был оглушающим.

В резком контрасте с беснованием толпы была спокойная, деловая суета на трибуне. Мао Цзэ-дун с неподвижным, ничего не выражающим маскообразным лицом стоял посередине, за ним — молодая женщина в белом халате — либо врач, либо санитарка. К нему никто не подходил и никакими вопросами не беспокоил. Справа стоял Линь Бяо, приветствовавший хунвэйбинов поднятой рукой и улыбками в пространство, вокруг него — военные. Слева располагался Чжоу Энь-лай. Он был серьезен. К нему непрерывным потоком подходили люди в армейской форме и хунвэйбииы с красными повязками. Он пожимал руки, отдавал распоряжения, выслушивал доклады и был настолько занят, что стоял на трибуне вполоборота к площади. Раз или два за время передачи он подходил и разговаривал о чем-то с Линь Бяо. На трибуне присутствовало немало людей, тоже руководителей, но операторы телевидения избегали их показывать, останавливая внимание только на троих.

Телевидение постоянно возвращалось к Мао Цзэ-дуну, показывая его с разных сторон под захлебывающееся славословие диктора. Вокруг меня сотрудники канцелярии с волнением рассуждали:

— Председатель Мао сегодня в армейской зеленой форме! Он разве надевал ее раньше?

— Председатель Мао никогда прежде не носил военной формы, это неспроста!

— Партия изменила председателю Мао, и он снял партийную одежду, — сказал один из дежурных хунвэйбинов. — Он надел армейскую форму потому, что армия верна идеям председателя!

— Правильно! Верно сказано! — заговорили все разом.

Вскоре весь Пекин пришел к единому мнению, что Мао Цзэ-дун переоделся со смыслом: он дал понять всем и каждому, что партия ему враждебна и против нее, против затаившихся в ней своих врагов он и направляет удар «культурной революции». Зеленая армейская форма напоминала, что за всем шумом, гамом и столпотворением стояла сила штыка, верная лично Мао Цзэ-дуну армия, которую маршал Линь был готов бросить в дело по мановению его руки, если понадобится...

***

Иногородние хунвэйбины, приезжавшие в столицу за «революционным опытом», толпами бродили из вуза в вуз, всенепременнейше посещали площадь Тяньаньмэнь и Гугун — бывший императорский дворец. Они добивались права лицезреть самого председателя Мао, и он принимал их по миллиону сразу, показываясь на правительственной трибуне центральной площади. Был даже такой случай, когда он спустился с трибуны и прошелся по площади среди расступающейся в истерическом экстазе толпы.

В сентябре масса направлявшихся в столицу хунвэйбинов запрудила железные дороги страны. Ехали они и на автобусах. Даже грузовики были реквизированы для перевозок хунвэйбиновских отрядов. Дело дошло до того, что хунвэйбины пытались отобрать транспорт у воинских частей и армейских учреждений.

«Товарищи с периферии», благо погода стояла еще сносная, располагались на ночлег где придется, но потом стало худо — осень в Пекине в 1966 году была необычно пасмурной, с частыми дождями. Приехавшие хунвэйбины запрудили все университеты. У нас они заняли шестиэтажный административный корпус, аудитории филологического факультета, библиотеку. Под конец, чтобы как-то устроить их, начали уплотнять семьи преподавателей. Уплотняли по простой схеме: из трех жилых корпусов один высвободить для приезжих. В освобожденном здании полы во всех комнатах застелили камышовыми матами, чтобы можно было спать вповалку.

Надо сказать, что пекинские хунвэйбины недолюбливали приезжих, и неприязнь порой доходила до стычек. Они требовали ограничить их пребывание в столице жестким сроком в десять дней, ввести ограничения в питании — люди, мол, приехали в Пекин изучать «идеи» председателя Мао, а не обжираться, и поэтому запрещали продавать приезжим фрукты, мясо, яйца.

Иногда столкновения возникали на политической почве. Особенно ожесточенным было столкновение у медицинского института. Там у ворот повесили транспарант: «Нереволюционные приезжие с периферии — катитесь вон!»

В Педагогическом университете для приезжих, когда они прибывали крупными, организованными партиями, устраивали «выставки» осужденных, которых пригоняли десятками с фанерными щитками в руках. Провинциалы могли воочию убедиться, что прежде почитаемые профессора, преподаватели и партийные работники беспомощны перед ними, «молодыми революционерами».

Обычно освоение «революционного опыта» шло гладко и приносило зримые плоды. Так, студенты Цзилиньского педагогического института, переняв опыт пекинцев, по возвращении устроили у себя такую же «культурную революцию».

Но случалось, что «периферийные товарищи» резко осуждали издевательства и бесчеловечное обращение, отказывались понимать «преступления» жертв «культурной революции». Тогда их со скандалом выпроваживали с университетской территории и объявляли «контрреволюционерами».

За летние месяцы через наш университет прошли представители молодежи чуть ли не из всех провинций Китая, часто из совсем глухих уголков, уездных училищ и техникумов. Они охотно знакомились с иностранцами, проявляли большое любопытство, разговаривали весело и свободно, держались куда проще и приветливее пекинцев. Неприязнь и мнительность, лицемерие и подозрительность были явно чужды юным провинциалам. Для них, выросших в условиях герметической изоляции, а потому полных любознательности и интереса к самым обычным вещам, «культурная революция» представлялась небывалым празднеством. Ведь многим из них и не снилось побывать в Пекине...

Мне постоянно приходилось встречаться с приезжими хунвэйбинами, и я с интересом разговаривал с ними. Были они наивны, простодушны, уровень знаний и общая культура у них были очень низки.

Как-то ко мне подошел в парке университета юноша и спросил:

— А у вас здесь нет рыжего соотечественника? Я слышал, что среди белых бывают голубоглазые и рыжие. Очень хочется посмотреть!

Я не мог сдержать улыбки, да и помочь тоже не мог. Тогда он спросил:

— А в каком пекинском вузе есть негры?

Я сказал, что их больше всего в Институте языка.

— Схожу туда во второй половине дня обязательно, — твердо решил юный активист «культурной революции».

Расспрашивая о Советском Союзе, провинциалы проявляли дремучее невежество. Китайская пропаганда внушала населению, что советский народ голодает. Меня почти все расспрашивали, хватает ли у нас хлеба, доступно ли нашим людям мясо.

Этим интересовались люди, которые сами ели мясо только по большим праздникам и не употребляли молочных продуктов. В Китае сливочное масло едят только иностранцы — так мало его производится — и даже грудных детей подкармливают не молоком, а рисовым отваром. И когда я рассказывал о том, как питаются в нашей стране и что хлеба у нас достаточно, то часто чувствовал, что мне попросту не верят, настолько невероятно это выглядело в китайских условиях.

— Вы довольны, что стали студентом? — спросил я как-то в автобусе своего соседа-хунвэйбина.

— Нет, — решительно ответил он.

Я рассказал, что в СССР молодежь стремится к образованию, многие хотят стать инженерами и другими специалистами. Он заметил с подкупающей откровенностью:

— В Китае не так. У нас интеллигентом быть не стоит...

Когда я спросил почему, он не ответил.

Чтобы попасть к своим коллегам в Пекинский университет, у меня не было другого средства, кроме хунвэйбиновских специальных автобусов. На городской транспорт нечего было рассчитывать в условиях «культурной революции»; либо садись с хунвэйбинами, либо иди пешком, а расстояние совсем немалое, два с половиной часа ходьбы.

В каждом таком автобусе, впрочем, как и на городском транспорте, была своя «революционная бригада», чаще всего из школьников. Сменяя друг друга, они всю дорогу, до хрипоты выкрикивали изречения Мао Цзэ-дуна или же пели песни о нем. От усталости далеко не все едущие им подтягивали, но в ушах все время стоял неумолчный шум и гам «культурной революции».

Бывали случаи, что в автобусе проводилась конкретная пропаганда, например читали новую передовую статью или какой-нибудь свежий хунвэйбиновский приказ или ультиматум. Иногда зачитывались драматические, запоминающиеся описания «революционной борьбы». Однажды я выслушал длинный рассказ о приключениях группы пекинских хунвэйбинов в соседнем городе Тяньцзине.

Зачитали многословное обращение на нескольких сколотых гектографированных листках, в котором рассказывалось, насколько я помню, следующее.

В конце августа группа хунвэйбинов в Пекинском университете почувствовала «большую горечь», потому что в городе Тяньцзине «культурная революция» развивалась слабо. Надо сказать, что Тяньцзинь находится от Пекина в нескольких часах езды. Это крупный город Северного Китая, с более чем четырехмиллионным населением. Итак, хунвэйбины собрались и поехали в Тяньцзинь. Было их совсем немного, не помню, не то восемь, не то двенадцать. В листовке всех называли по именам.

Сначала хунвэйбинам пришлось преодолеть сопротивление «косных консерваторов» на железной дороге, которые потребовали билеты на проезд. Но хунвэйбины дали им «революционный отпор» и благополучно доехали без билетов.

В Тяньцзине они явились в горком КПК. Швейцар спросил, по какому делу.

— Бунтовать против тяньцзиньской черной банды! — был категорический ответ.

Швейцар отказался их пустить, и хунвэйбины «решительно вошли силой». Они поднялись наверх, к кабинетам ответственных работников.

— Как вы смеете писать бумажки, когда председатель Мао призывает развернуть Культурную революцию? — спрашивали они у работников горкома. Хунвэйбины принялись выгонять горкомовцев из кабинетов и жечь на полу партийные документы, на их языке — «бумажки».

Так им удалось «распотрошить» отдел труда Тяньцзиньского горкома. Затем они добрались до кабинета второго секретаря. Он отказался «убираться вон», а когда его поволокли, оказал сопротивление и нанес стулом «смертельную травму» одному «герою Культурной революции».

К этому времени все работники горкома собрались вместе, второй секретарь по фамилии Ли возглавил их, и они, «нагло обзывая героев хулиганами и бандитами», потребовали, чтобы хунвэйбины удалились. Ли назвал действия хунвэйбинов «контрреволюционными и антинародными», на что получил от них «гордый» ответ:

— Ты сам контрреволюционер и черный бандит, враг председателя Мао!

Далее следовало патетическое описание, как сраженный стулом хунвэйбин «умирал» на полу и произнес «последние слова»:

— Председатель Мао сказал: «Революция не преступление, бунт — дело правое!»

До сих пор не знаю, можно ли верить этому или нет. Ведь россказни об «убийстве» и «красивой смерти» служили пропаганде.

Работники горкома снова потребовали от хунвэйбинов убираться, но они, уже окруженные, ответили:

— Мы, революционеры, не страшимся смерти и готовы умереть за председателя Мао!

Возникла драка.

Хунвэйбины дрались стульями и столами, метали во врага все, что можно бросить, «геройски» кусались и царапались.

Хулиганство расписывалось как «революционные подвиги». Уже на улице, потерпев поражение, хунвэйбины будто бы скандировали хором:

— Свет идей председателя Мао не загасить! Мы еще вернемся и уничтожим ваше черное логово. Да здравствует Великая пролетарская культурная революция!

Описание заканчивалось обращением ко всем «борцам» в столице организовать «боевой поход» на Тяньцзинь, «отомстить за пролитую кровь революционных героев», свергнуть «черную власть» и утвердить новый, «революционный» порядок.

Тяньцзиньский горком КПК и хэбэйский провинциальный комитет КПК торжественно объявлялись «контрреволюционными». Хунвэйбины звали всех «боевых друзей» провести митинги перед «походом», разоблачить тяньцзиньский горком, а потом разогнать его. Листовка была одним из подготовительных пропагандистских мероприятий, через три дня в Пекинском университете ожидался массовый митинг, на него приглашали и «периферийных товарищей».

Вести и листовки о столкновениях, фотографии пострадавших, воззвания хунвэйбинов о «белом терроре» приходили со всех сторон страны, буквально покрывали стены зданий на улицах Пекина до двухметровой высоты. Сопротивление народа натиску хунвэйбиновской «революции» можно было увидеть из материалов самих хунвэйбинов. Несмотря на страсть к похвальбе, хунвэйбины редко рапортовали о победах, а чаще о сопротивлении, о «непонимании», об «обманутых массах».

Хунвэйбиновские документы тщательно маскировали механизм «культурной революции». Наблюдая за движением, так сказать снизу, трудно было определить, где кончается инициатива самих хунвэйбинов и где начинается выполнение директив.

Главным условием всей этой «революционной» деятельности была безнаказанность, которую обеспечивали контролируемая маоистами армия и карательные органы.

***

Командир окидывает взглядом строй:

— Раз, два, три...

Послушный хор начинает скандировать изречения Мао Цзэ-дуна, специально подобранные Политуправлением китайской армии, повторяя за командиром четко и раздельно каждое слово.

— А теперь споем! Раз, два, три...

И грянула песня!

Дивя в Китае, наблюдая поведение и нравы, я все больше укреплялся в мнении, что вежливость, послушание — качества, достигшие здесь всеобщего распространения. Но почему же так легко, с такой твердой верой в свою правоту молодые ребята, не дрогнув, творили жестокий суд и расправу над людьми старшего поколения, издевались над ними, попирая человеческое достоинство, словно бы никогда не ведали о нем? Как легко, как бездумно поверили они в то, что творимые ими бесчинства и издевательства над людьми и есть революция, свергающая власть недостойного начальства, как легко поддались они фанатизму.

Почему одной передачи по радио, одной газетной статейки, думал я, оказалось достаточно для взрыва?

В КНР день начинается рано. Встают обычно до восхода солнца. В пять часов утра по молодежным общежитиям, студенческим и рабочим, торжествующе гремело радио.

— Говорит Центральная народная радиостанция... Сейчас мы зачитаем изречения председателя Мао. Великий учитель, великий вождь, великий полководец, великий кормчий Мао Цзэ-дун сказал...

Так каждое утро провозглашался полный набор титулов обожествленного человека.

Победа народной революции в 1949 году и успехи социалистического строительства в 1950—1957 годах создали вокруг Мао Цзэ-дуна ореол революционного вождя. Авторитет КПК и ее руководителей был непререкаем для трудящихся масс страны. Но допущенные Мао Цзэ-дуном и его сторонниками грубейшие политические ошибки, авантюризм в экономике, произвол в культурной политике, осуществленный ими раскол в социалистическом лагере, курс на международную изоляцию подорвали авторитет, завоеванный в ходе революции и социалистического строительства. И вот, когда мыслящие люди не могли уже не видеть бедствия и страдания, которые принес китайскому обществу авантюристический курс Мао Цзэ-дуна, потребовалось подменить убеждения — верой, сознательную дисциплину— безоговорочным подчинением, научное мышление — преклонением перед цитатой и догмой, преданность идеалам — слепым повиновением.

Так начали насаждаться идеи самопожертвования и аскетизма, подготовки к войне, слепое повиновение Мао Цзэ-дуну. И наконец, молодежи принесли в жертву, обеспечив ей безнаказанность, выдали на расправу лучших людей страны. А за это провозгласили ее «носителями идей Мао Цзэ-дуна», лучшими людьми, «авангардом» и «красной охраной» самого Мао Цзэ-дуна.

Началось же, пожалуй, с Лэй Фэна.

Лэй Фэн был солдатом, служил шофером и погиб в аварии. На военной автобазе, когда за рулем машины был его ученик, грузовик снесло юзом по грязи на столб ограды из колючей проволоки. Столб упал на бежавшего сбоку от машины Лэй Фэна, так что погиб он, возможно, по собственному недосмотру. Так или иначе, гибель Лэй Фэна была отнюдь не героической. Героической была объявлена вся его жизнь, так как после смерти появился на свет «Дневник Лэй Фэна». Подлинный ли это документ? Или он сфальсифицирован? Может быть, у Лэй Фэна дневника совсем не было? Нельзя поручиться ни за один ответ. Так или иначе, опубликованный дневник — как раз то, что было нужно. Перефразируя известное изречение о боге, можно сказать о китайской пропаганде: если б дневника Лэй Фэна не было, то она его бы выдумала.

Мао Цзэ-дун лично ознакомился с дневником Лэй Фэна и написал свое мнение, которое бесконечное число раз воспроизводилось по всей стране в тех же каллиграфически начертанных иероглифах. Всего четыре знака: «Учиться у Лэй Фэна».

Но что же находят те, кто обращается за учебой и примером к Лэй Фэну, повинуясь указанию вождя? Оказывается, Лэй Фэн всю жизнь учился у Мао Цзэ- дуна. Он читал кусочек из его текстов перед каждым своим поступком. Сходить в парикмахерскую, постирать белье — ко всему он подгонял цитату, и неважно, что в подлиннике речь шла о революции, гражданской войне или производстве. Лэй Фэн с удивительной цепкостью переносил в дневнике смысл любого изречения на самого себя и на все, что он собирался сделать. Так обнаруживается подлинный смысл призыва Мао Цзэ-дуна: учиться у Лэй Фэна — значит учиться у него самого!

Но учиться у Лэй Фэна — вещь страшная сама по себе.

Лэй Фэн за всю свою жизнь не совершил ничего дурного. Совершая только хорошее для других, как он это понимал, он ущемлял во всем самого себя. Аскетизм — в еде и одежде, в отказе от любви и личного счастья, в умении находить страдание даже там, где его нет, полное забвение своей личности. И — полное повиновение другому человеку — живому идеалу — Мао Цзэ-дуну. Убивая человека в себе, Лэй Фэн тем самым отрицает человеческое и в других. Во всех людях, кроме единственного — солнцеподобного Мао Цзэ-дуна! Человек для Лэй Фэна имеет смысл и ценность только как часть грандиозной машины, увенчанной на вершине воплощением ее общего разума — Мао Цзэ-дуном.

Последователями Лэй Фэна оказались хунвэйбины 1966 и 1967 годов. Они только логично развили его моральные принципы и активно применяли их в действительности.

«Учиться по самым высоким указаниям, повиноваться только самым высоким указаниям, жить и действовать во всем только по самым высоким указаниям!» — так писали они в своих дацзыбао.

Не признавая себя за человека, нельзя считать людьми и других. Ну, а если люди хотят оставаться людьми?

Мао Цзэ-дун ответил на этот вопрос, он назвал их «уродами и чудовищами». Хунвэйбины разъяснили: «Уроды и чудовища» — не люди. У них-де нет ничего человеческого! Значит, и обращаться с ними надо не по-человечески.

Такова логика антигуманизма, логика подавления подчинения. Неправый гнет калечит прежде всего тех, кто ему служит, чтобы их руками творить черное дело. За какие-нибудь четыре-пять лет лэйфэновская проповедь бездумной покорности, аскетизма и обоготворения другого человека породила погромщиков и насильников. Парадоксальность здесь только кажущаяся. Хунвэйбины были готовы убивать, угнетать и оскорблять тех, кого они не признавали людьми, — «уродов и чудовищ», «плохих элементов», «контрреволюционеров» и «эксплуататоров».

Раскроем скобки этих лицемерных выражений. «Уроды и чудовища» — руководящие партийные активисты, заподозренные в неверности Мао Цзэ-дуну, и вся социалистически мыслящая интеллигенция. «Плохие элементы» — это те, кто, повинуясь совести, остался верен партии, хотя и не занимал руководящего положения. Печальна их участь в руках озверевших фанатиков. «Контрреволюционеры» — это те, кто был недоволен «культурной революцией». По иронии судьбы среди них много ветеранов гражданской войны, которых не обезопасили ни старые раны, ни награды. «Эксплуататоры»— это квартиросдатчики, парикмахеры и портные, тот мелкий люд, кого некому защитить в Китае. Настоящих же эксплуататоров, капиталистов, национальную буржуазию, правительство трогать никому не дозволяло, даже хунвэйбинам.

Воспитание молодежи в духе Лэй Фэна, несомненно, одна из важных причин, которые привели к ее моральному перерождению. Но применялись и другие духовные яды, и самый сильный, давно известный и испытанный — мифы.

Попробуем разобраться в мифических представлениях, внушенных молодежи накануне «культурной революции». Лэйфэновская подготовка сделала ее особенно восприимчивой. Человек, отказавшийся от самого себя, легко верит всему, освященному словом вождя. Тем более что слово это было прямой лестью.

Напомню, что в июле 1966 года мне пришлось послушать речь Цзян Цин, супруги Мао Цзэ-дуна, выступавшей перед «революционной» студенческой молодежью. Она начала с того, что объявила молодых людей «носителями» «идей» Мао Цзэ-дуна. Только те, кто вырос за последние семнадцать лет, якобы по рождению обладают таким достоинством. Они будто бы лучше всех усваивают «идеи» Мао Цзэ-дуна, а ведь это наука паук! С презрением говорила Цзян Цин о «буржуазной» профессуре, которая «пичкает» молодежь «никчемными специальными знаниями» с подлым умыслом — «чтобы у студентов не оставалось времени усваивать великие идеи Мао Цзэ-дуна»!

Цзян Цин призывала студентов «терпеливо переубеждать» своих несознательных родителей. По ее словам, взрослые люди «заражены» понятиями старого общества и не способны проникнуться «идеями» Мао Цзэ-дуна так, как молодежь.

Последствия подобной лести в Китае можно было видеть на каждом шагу. Хунвэйбины потеряли уважение к старшим по возрасту — неслыханное прежде дело в стране с древней гуманистической традицией. В конце августа 1966 года, когда Пекин запрудили многотысячные толпы съехавшихся со всех концов Китая хунвэйбинов, пожилые люди избегали показываться на улицах — небезопасно! Могут остановить, могут окружить, могут допрашивать, что вы делали раньше и что делаете сейчас, могут проверить, хорошо ли вы усвоили «идеи» Мао Цзэ-дуна, и каждый раз — богатые возможности для обид, оскорблений и побоев, было бы желание, а желания хоть отбавляй! Хунвэйбины не стесняются. Чего им, собственно, стесняться? Они — носители «идей» Мао Цзэ-дуна, а остальное человечество до них еще не доросло.

Так же возник и следующий миф китайской пропаганды — легенда о национальной исключительности. Проповедь превосходства «китайского человека», смыкающаяся с неприкрытым расизмом. Чего стоит сама песенка «Пекин — Токио» об идущих в ногу народах Дальнего Востока с единой судьбой! Пекинские лидеры недаром ухаживают за Японией.

Но общность судьбы желтой расы занимает в пропаганде подчиненное положение по сравнению с пропагандой превосходства Китая над всем остальным миром. Молодежи внушается, что Китай — единственное «подлинно революционное» государство.

— Наши горы и реки — красные, всегда будут красными! — скандировали демонстрации хунвэйбинов. — Китай никогда не изменит свой цвет!

Далее, Китай — это страна «непрерывной революции».

Выслушивая трескучие «революционные» фразы хунвэйбинов, я спрашивал их попросту:

— Скажите, а ради чего нужна революция? Какая у нее цель?

И они не могли ответить по существу, потому что их «революция» — не для людей, не для человека, не для народа. Их революция лишена цели и смысла. Они говорили:

— Революция нужна для того, чтобы люди оставались революционными и страна оставалась революционной.

Что же значит такая тавтология? В действительности их «революция» нужна была, чтобы Китай оставался по-прежнему маоистским, взвинченным, взбаламученным, нищим и покорным. Только в условиях такого хаоса можно удержать великий народ в узде культа личности Мао Цзэ-дуна.

Наконец, для возбуждения националистического высокомерия в ходу еще один миф: Китай обладает... Мао Цзэ-дуном! Самый великий, самый мудрый, самый революционный, солнцеподобный... Разве есть где-нибудь на земле еще один такой вождь? Разве он сам не предмет национальной гордости, не повод для тщеславия и высокомерия?

Кстати, любопытно, что наши немецкие друзья, раскрывая страницы китайских иллюстрированных журналов на немецком языке, буквально вздрагивали от неожиданности и от недобрых воспоминаний: на них глядело слово «фюрер», повторенное на каждой странице десятки раз, крупным и мелким шрифтом, в репортажах, под иллюстрациями и в заголовках. Фюрер, фюрер, фюрер... было о чем задуматься.

Хунвэйбины приносили клятву, что они посвящают свою жизнь распространению «идей» Мао Цзэ-дуна. Сначала, разумеется, «великие идеи» должны были охватить Китай. Назывались разные сроки победы «культурной революции» — январь 1967-го, потом — сентябрь, потом — январь 1968 года. Прогнозы хунвэйбинов не сбывались; народное сопротивление возрастало.

Хунвэйбины охотно говорили о достоинствах китайского народа, о присущих простому человеку в Китае скромности, трудолюбии, организованности, бережливости, любви к семье и детям. Достоинства эти неоспоримы, но никогда их не выдвигали в качестве довода в пользу национального превосходства. Хунвэйбины считали лучшие черты народа своим сильнейшим аргументом. Но таковы ли были они сами? Были ли в них качества трудящегося китайца?

Когда на работу в советское посольство в Пекине приехал из СССР шофер, обыкновенный рабочий парень, он был поражен тем, что увидел на улицах китайской столицы. Бесконечным людским потоком, сменяя друг друга, проходили шествия и демонстрации, на грузовиках проносились «оперативные ударные отряды» хунвэйбинов с красными повязками, маршировали строем приезжие из провинции. Люди бродили, махали красными книжечками, скандировали лозунги, пели песни, громили магазины, парикмахерские, учреждения...

— Сколько дармоедов, — не выдержал шофер. — И кто их кормит?

Китайский народ их вынужден был кормить, эти миллионные толпы молодых погромщиков.

Понимая это, трудно было слушать спокойно рассуждения о скромности, бережливости и трудолюбии от тех, кто годами не ударял пальцем о палец, от тех, кто хрипел, сорвав глотку, на полуночных дискуссионных сборищах и «судах» над схваченными жертвами.

Но характеристика хунвэйбинов будет неполной, если не сказать о яростном, фанатичном антисоветизме, который они усвоили. Они называли советских людей «современными ревизионистами» и ставили борьбу с нами на первое место, отводя американскому империализму лишь второе, а реакционеров всех стран упоминали только в третью очередь.

Пропаганда антисоветизма ведется группой Мао Цзэ-дуна в КНР непрерывно. И какой бы аспект идеологической обработки ни взять, он всегда оказывается прямой противоположностью коммунистическому идеалу.

Без клеветы на нашу страну не создать мифа о китайской «подлинной революционности» и мифа о лучезарном Мао Цзэ-дуне. Так родилась беззастенчивая ложь о сговоре СССР и США и тезис о борьбе с «двумя сверхдержавами».

И наконец, могут ли «идеи» Мао Цзэ-дуна восторжествовать, пока существует, растет и процветает страна, рожденная Октябрьской революцией? Нет, не могут восторжествовать такие «идеи», и не только на всем земном шаре, как это снилось хунвэйбинам и группе Мао Цзэ-дуна, но даже и в их собственной стране, в самом Китае. Так в бессильной злобе рождаются проклятия и хула китайской пропаганды, угрозы мести. Мести за что? За огромную советскую помощь китайскому народу? Нет, мести за непризнание «идей» Мао Цзэ-дуна.

За непризнание «идей» китайская пропаганда отравляет ненавистью к СССР свой народ. И ей удалось заразить многих из молодого поколения.

Но только ли фанатики хунвэйбины? Во имя чего они шли на самопожертвование? Действительно ли они помышляли лишь о «революционных» подвигах и забывали себя ради вождя? Нет, они и себя не забывали.

— Вам председатель Мао завещает Китай! Вы будете управлять государством! — сулила хунвэйбинам Цзян Цин, и они восторженно ревели. Это им нравилось! Они горели желанием управлять. Это ли не перспектива на светлое будущее, на собственное процветание, на причастность к власти?

«Культурная революция» остановила образование. Хунвэйбинов заставить учиться было невозможно! Им трудно было начать работать — они привыкли к праздности, митингам, парадам, шествиям, погромным «революционным операциям». Армия одела хунвэйбинов в свою форму — об одежде можно было не беспокоиться, а ведь с тканью в КНР тогда дело обстояло плохо и ее отпускали скупо, по талонам. Не у каждого имелись вторые брюки, и не потому, что не было денег их купить, а потому что нормировалась продажа материи. Хунвэйбины теперь были одеты, их благосостояние за год «культурной революции» выросло. Их кормили и работой не утруждали. Они объездили чуть ли не всю страну, «устанавливая революционные связи». Объездили, разумеется, бесплатно. Если железнодорожники-«консерваторы» требовали билеты, хунвэйбины их просто били за несознательность. Они сумели превратить для себя «культурную революцию» в праздное времяпрепровождение, в ходе которого проливали кровь других.

Так возникло новое поколение маоистов. 25 мая 1966 года во время кампании «культурной революции» его спустили с цепи. Обеспечили безнаказанность. Обещали власть. Дали льготы. Сначала обманули, потом подкупили и использовали...

Комментарии научного редактора

[1] О «рабочих группах» см. подробнее: Желоховцев А.Н. Триумф и позор «рабочей группы» и Приложение к материалу Желоховцев А.Н. Взрыв движения.

[2] Формально в Китае существует многопартийная система. Помимо КПК, в стране действуют 8 малых партий, официально именуемых «демократическими» и носящих буржуазный и мелкобуржуазный характер: Демократическая лига, Крестьянско-рабочая демократическая партия, Лига демократического самоуправления Тайваня, Общество демократического строительства государства, Общество содействия демократии, «Общество 3 сентября», Партия стремления к справедливости, Революционный комитет Гоминдана. В 1957—1958 гг. в «демократических» партиях прошли чистки и реорганизация, их лишили собственных печатных органов и поставили под полный контроль КПК.

[3] Чэн Цзин-у, секретарь парткома Пекинского педагогического университета. См. о нем подробнее: Желоховцев А.Н. Взрыв движения.

[4] Подробнее об этом см.: Желоховцев А.Н. Триумф и позор «рабочей группы».

[5] Фудао — чичероне, приставлявшийся к каждому иностранному аспиранту в маоистском Китае. Фудао выступал консультантом, посредником при общении с китайскими гражданами и учреждениями, был ответственным за обустройство быта иностранца и контролировал его политическое поведение. Фудао жил в одной комнате со своим подопечным. Ма — Ма Чжан-гэн, фудао А. Желоховцева.

[6] Профессор Го — Го Юй-хэн, специалист по древнекитайской литературе, научный руководитель А. Желоховцева. В период «культурной революции» был обвинен в принадлежности к «черной банде», подвергался издевательствам и унижениям, был отправлен в тюрьму и избит до такого состояния, что несколько лет был прикован к постели. После 1998 г. в КНР стала регулярно переиздаваться его классическая монография «История литературы Древнего Китая», в 2009 г. была переиздана другая его известная монография — «История китайской прозы».

[7] Подробнее об этом см.: Желоховцев А.Н. Будни нового порядка.

[8] Книга А. Желоховцева была издана в СССР и, естественно, в тексте Советский Союз и другие суперэтатистские страны именуются «социалистическими».

Глава из книги: Желоховцев А.Н. «Культурная революция» с близкого расстояния. (Заметки очевидца.) М.: Издательство политической литературы, 1973.

Комментарии научного редактора: Александр Тарасов.

Алексей Николаевич Желоховцев (р. 1933) — советский, затем российский филолог и историк, китаист.

Приложение

Выступление премьера Чжоу Энь-лая
1 сентября 1966 года
на первом собрании представителей хунвэйбинов
высших и средних учебных заведений Китая

Учащиеся! Как только что объявил товарищ У Дэ[I], сегодняшнее собрание — это лишь одно из запланированных нами собраний. Решение о его проведении было принято вчера вечером, а так как дел у всех было очень много, оповещение происходило в спешном порядке и не всем успели сообщить. Сейчас трудно найти, кто за это несет ответственность. В дальнейшем будем действовать более организованно. По-видимому, некоторые участники так и не были оповещены, но за это не надо упрекать главный центр связи[II]. Однако надо сказать товарищам, что те, с кем на этот раз не удалось установить связь, обязательно будут оповещены о втором собрании. Фамилии их надо записать. Об этом я хотел сказать с самого начала.

Второе. Некоторые хунвэйбины спрашивают нас, почему вчера во время встречи с Председателем Мао и его ближайшими соратниками на площади Тяньаньмынь нарушенный порядок так и не был восстановлен? Некоторые винят в этом городской комитет партии. Вину за это не надо возлагать на горком, так как организация встречи была возложена Центральным Комитетом на меня и на товарища Тао Чжу[III]. Сначала никто не знал, что Председатель спустится с трибуны на Тяньаньмынь. И то, что Председатель Мао спустится вниз и встретится с присутствующими, было решено тут же на месте. Мы немедленно вызвали какое-то число солдат проверить открытые и крытые машины и расчистить дорогу. Товарищи Тао Чжу и Се Фу-чжи[IV] еще выступали. Однако мы недостаточно полно учли обстановку. Массы были охвачены огромным энтузиазмом, к тому же среди присутствовавших были иногородние учащиеся, ранее не бывавшие в Пекине и не видевшие своими глазами Председателя Мао. При виде его их воодушевление вырвалось наружу. Это послужило объективной причиной случившегося, и за это не следует порицать этих учащихся. Председатель Мао был очень обрадован вашим энтузиазмом. Сделанное дело прибавляет мудрости. В следующий раз мы учтем все возможные обстоятельства. И, если, возможно, вновь допустим ошибку, мы ее вновь исправим.

1. Вопрос организации

Таким образом, вы оказываете давление на нашего великого вождя, а это нехорошо. Говоря об этом, мы вас не обвиняем.

Мы понимаем, что вы охвачены энтузиазмом, что вы делаете это с добрыми намерениями. Надеюсь, что по возвращении с собрания вы обсудите это. Название для организации необходимо, но вопрос этот надо обдумать. Далее. Раз появилась организация, необходимо и объединение. Сейчас сделаны первые шаги к объединению. 27 августа создан штаб хунвэйбинов высших учебных заведений Пекина. Туда направлено несколько ответственных товарищей из Центрального Комитета с тем, чтобы помочь в организации и объединении. Товарищ Цзян Цин говорила вашим представителям о том, что нам известно о многих организациях хунвэйбинов, представители которых не приняли участия в настоящем совещании. Возможно, будут создаваться и другие организации хунвэйбинов. В этом случае мы тоже пошлем людей принять в этом участие и оказать им помощь. Присутствующие здесь — это в основном те, кто принадлежит к «пяти красным категориям»[VI]. Это относится и ко всем остальным хунвэйбинам. Если у кого-либо неблагополучно с происхождением, но если он порвал со своим классом и настроен революционно, он тоже может стать членом хунвэйбинской организации. Надо привлекать к участию в хунвэйбинских организациях всю революционную, по-боевому настроенную молодежь, принадлежащую к «пяти красным категориям». При создании центрального штаба хунвэйбинов высших учебных заведений мы также окажем ему поддержку и непременно направим наших представителей для участия в его работе. В некоторых учебных заведениях учащиеся уже вступили в одну из организаций и не хотят из нее выходить. Конечно, существует свобода выхода, и если в вашей организации работа наладится, то люди будут в ней участвовать, а если нет, они будут выбирать! Но это не главное, в процессе революции это допустимо. Товарищ Цзян Цин говорила мне об этом, и я не вижу в этом ничего плохого. Мы не стоим за раскол. Сначала будет несколько организаций, затем последует частичное объединение, которое может привести к полному объединению. Более 50 высших учебных заведений могут это сделать сразу, но для нескольких сот средних школ сразу добиться объединения будет трудно. Сейчас начали объединяться по районам, но еще не в каждом районе произошло объединение. Сейчас главный пункт связи зарегистрировал более 500 организаций. Надеемся, что проблема организации привлечет внимание и высших специальных учебных заведений, и средних школ. Сейчас организации в некоторых школах еще не окрепли, мобильность их еще невысока, дисциплина еще недостаточно строгая. Такие хунвэйбинские организации не являются хорошими боевыми организациями и не являются хорошим резервом армии. В каждом учебном заведении должны быть созданы по крайней мере три формы организации хунвэйбинов: общее собрание хунвэйбинов учебного заведения, собрание их представителей и руководящий орган. Без этого в организации наступит неразбериха, а руководство окажется бессильным.

Вы должны внимательно следить за тем, чтобы не произошел отрыв от масс, то есть, с одной стороны, отрыв от масс своего учебного заведения (поскольку вы в течение всего дня находитесь вне стен учебного заведения), и с другой — отрыв от самих хунвэйбинских масс. Некоторые говорят о необходимости самоустраниться, но этого делать не следует. Правда, некоторые хунвэйбины очень загружены работой, встречаются со многими трудностями. Как быть в этом случае? Вы можете организоваться, направлять своих представителей для выполнения заданий, подменяя друг друга. Тогда большая часть учащихся останется в учебном заведении, и таким образом будет сохранен тесный контакт с массами. Руководящие товарищи не должны забывать о массах. Надо работать и самому, и поручать работу другим. Никогда не следует отрываться от масс, прежде всего от масс своего учебного заведения.

Сейчас вы должны организоваться так, чтобы ваша организация напоминала военный отряд. Опираться следует главным образом на политическую сознательность. Необходимо высоко держать красное знамя идей Мао Цзэ-дуна, выдвигать политику на первый план, руководствоваться «16 пунктами» — вот наша программа действий, на основе которой надо воспитывать сознательную дисциплину. Объединение должно иметь цель, а не быть бесцельным. Поэтому учеба приобретает очень большое значение. Надо по-настоящему упорно изучать произведения Председателя Мао, изучать «16 пунктов» и редакционные статьи «Жэньминь жибао». Сейчас эти редакционные статьи стали очень короткими, их легко изучать. «Выдержки из произведений Председателя Мао»[VII] надо всегда иметь при себе. В центре связи военные могут помочь вам учиться, а, возможно, ваши знания окажутся глубже, чем их — и тогда вы будете помогать друг другу!

Платформа для объединения организаций может быть многообразной, но костяком объединения должны быть те, кто принадлежит к «пяти красный категориям». Могут ли вступать в ряды хунвэйбинов люди, семьи которых не принадлежат к «пяти красным категориям»? Привлекать небольшую часть революционно настроенных людей к участию в хунвэйбинских организациях, конечно, можно, но нельзя допустить, чтобы «гости вытеснили хозяев», надо чтобы основную массу хунвэйбинов составляли те, кто принадлежит к «пяти красным категориям». Некоторые считают, что не следует привлекать в организации ни одного человека, который не принадлежит к «пяти красный категориям». Мы в это не вмешиваемся. Но правильно ли это будет в политическом отношении? Вполне допустимо, если в ряды хунвэйбинов будет принято какое-то количество таких людей. Если человек проявит себя плохо, его всегда можно исключить. Вопрос о происхождении является очень важным, но и очень сложным, его нельзя решать наскоро. Может быть так, что с происхождением у отца будет все в порядке, а у матери — не все в порядке. Но человек может быть связан с отцом, но не с матерью. Неизбежно будут случаи, когда некоторые вступят в ряды хунвэйбинов по недоразумению, а затем передумают и отсеются. Но может быть и так, что, став хунвэйбином, человек окажется достойным этого звания. Я слышал, что в средней школе «Динмынь» один молодой человек вступил в хунвэйбины неосознанно, а затем уверился в правоте своего поступка. Поэтому каждая организация хунвэйбинов при приеме новых членов в свои ряды должны исходить прежде всего из принадлежности к «пяти красным категориям», но учитывать при этом и другие факторы.

Могут сказать: в армии очень строго подходят к вопросу о происхождении, и мы в качестве резерва армии также должны строго относиться к этому. Но одно дело быть бойцом в армии, а другое — составлять резерв армии. В будущем, когда вы по-настоящему станете бойцами НОАК, вы вновь пройдете проверку. Понятие «резерв» несколько более широкое, чем понятие «армия». Костяк вашей организации должны составлять хунвэйбины, но в ваши ряды могут быть приняты и некоторые революционно настроенные выходцы из семей эксплуататорских классов.

Одним словом, сейчас надо как следует взяться за вопрос организации. Надо организоваться и объединиться. Именно так стоит вопрос. Есть часть хунвэйбинов, которые отправились в другие районы страны и не сообщили вам об этом. Они будут там выступать, а за содержание их выступлений вы не можете нести ответственности. Поэтому вы должны первым делом взяться за организацию. Надеемся, что вы расскажете о положении в вашей организации, сообщите в центр связи о численности хунвэйбинов, о положении в организации и об ответственных товарищах.

2. Вопрос о политических установках партии

А. О сплочении большинства

В учебных заведениях необходимо опираться на левую группировку, сплачивать и завоевывать на свою сторону промежуточную группировку, изолировать и наносить удар по немногочисленной правой группировке с тем, чтобы постепенно добиться сплочения свыше 95 % всего населения. Хунвэйбины сейчас составляют меньшинство. В университете Цинхуа[VIII] насчитывается 10 780 человек, а количество хунвэйбинов, объединенных в двух организациях, составляет лишь 3 тысячи. Следует бороться за завоевание на свою сторону и сплочение большинства не только в учебном заведении, но и за его стенами. Вы уже начали революцию в общественной жизни, от борьбы, критики и преобразований в своем учебном заведении перешли к осуществлению борьбы, критики и преобразований в общественной жизни. Вы поступаете правильно и хорошо. Вы ведете борьбу за искоренение «четырех старых» и утверждение «четырех новых»[IX]. Эта борьба является беспрецедентной, и мы учимся у вас. Вам надо добиваться сплочения большинства всего народа, сплочения трудового народа и, прежде всего, рабочего класса. На промышленных предприятиях тоже есть хунвэйбины, вы должны установить с ними связь, а главное — учиться у них, советоваться со старыми рабочими. Молодым рабочим следует помогать, но прежде всего надо с ними советоваться. На предприятиях есть и комитеты по делам Культурной революции, с ними также следует консультироваться (конечно, плохие люди есть и там). Надо прежде всего советоваться с рабочими, крестьянами, городскими служащими. Есть и военнослужащие, с которыми вы можете обсудить свои вопросы, сможете поучиться друг у друга, надо прислушиваться к мнению других, считаться друг с другом. Кое-где хунвэйбины противопоставляют себя рабочим и требуют, чтобы в ходе Культурной революции рабочие действовали так же, как учащиеся в учебных заведениях. Но рабочие на предприятиях прежде всего должны заниматься производственной деятельностью, они не могут делать то, что делаете вы. На предприятиях нельзя распустить всех на каникулы и не заниматься производством; не может быть приостановлена деятельность и сферы обслуживания. Я говорю об этом для того, чтобы вы осознали все это и не противопоставляли себя рабочим. Все трудящиеся должны придерживаться общего направления в Культурной революции. На такой основе можно обо всем договориться. Надо уважать взгляды рабочих. Когда вы приходите на предприятия, не следует идти в цеха, можно поговорить с рабочими и вне цеха. Учтите, что, например, работа теплоэлектростанции не может быть приостановлена ни на минуту. Мы знаем, что именно так поступили хунвэйбины, пришедшие на теплоэлектростанцию. Они беседовали с рабочими вне производственного здания, и те встретили их приветливо. Другой пример: когда учащиеся в течение 10 дней проводили демонстрации и митинги, посвященные переименованию одной из улиц Пекина в «Антиревизионистскую улицу»[X], к ним присоединились многие жители города, поскольку все теперь проявляют большую активность в борьбе против ревизионизма. Правильно поступают не только учащиеся. Из сказанного следует, что для проведения борьбы, критики и преобразований в общественной жизни требуется широкое объединение. Вчера состоялся большой митинг, на котором Председатель Мао встретился с учащимися. Широкие слои городского населения поддерживают нас, они оказали нам помощь и во время митинга. Вас распустили на каникулы для участия в революции, а им к тому же необходимо выполнять и свои производственные задания. Сплачивать большинство необходимо, но надо и учитывать нужды производства.

Некоторые учащиеся говорят, что они не боятся быть в меньшинстве. Правильно, мы не боимся быть в меньшинстве, революцию всегда начинает меньшинство. Но сейчас мы живем в эпоху Мао Цзэ-дуна, в эпоху диктатуры народной демократии, и в нашем обществе, в нашем Китае нынешняя революция отличается от революции, совершаемой в условиях господства реакционного режима. Наши революционные действия мы можем сочетать с действиями армии и органов общественной безопасности, сплотить большинство населения можно и необходимо. Только при этом условии революция будет развиваться успешно, только при этом условии будут приведены в движение огромные силы.

Б. Проводить четкую грань между нами и нашими врагами

На кого опираться? Против кого вести борьбу? Ответ на это вы можете найти в работе Председателя Мао «К вопросу о правильном разрешении противоречий внутри народа». Мы здесь не говорим о тех помещиках, кулаках, контрреволюционерах, плохих элементах и правых элементах, с которыми уже покончено. Речь идет о затаившихся контрреволюционерах, о беглых помещиках и о тех, кто продолжает заниматься контрреволюционной деятельностью, о тех, кого ненавидит народ и за кем числится кровавый долг. Тех помещиков, чья земля уже поделена и семьи которых уже не живут на прежних местах, изгонять в случае их возвращения не следует. Конечно, если будет установлено, что эти беглые помещики все еще занимаются контрреволюционной деятельностью, тайно хранят боеприпасы, оружие, с ними следует поступать безжалостно, по всей строгости закона. То же самое относится и к плохим элементам, если будет установлено, что они ведут подрывную деятельность. Правые элементы уже разоблачены и в счет не идут. Что касается буржуазии, то мы подвергаем критике ее идеологию, ее противозаконные действия. Если же отдельные буржуазные элементы живут честно, служат обществу и соблюдают законы, если они не занимаются подрывной деятельностью, то вовсе не обязательно немедленно с ними расправляться. А ведь обыски и конфискация имущества — это и есть расправа[XI].

Вы предлагаете прекратить выплату буржуазии фиксированного процента[XII]. Это хорошо, и этот вопрос надо поставить перед ЦК партии, перед Председателем Мао, внести на рассмотрение ВСНП.

Что касается вашего предложения о передаче мелкой торговли в руки государства, то принять на себя попечение о сотнях тысяч мелких торговцев было бы очень большим бременем для нашего государства. Конечно, они были бы очень рады, если бы государство приняло на себя заботу об их заработной плате, социальном страховании, лечении и т.д. Настаивать на этом вам не стоит, поскольку существующее ныне положение более приемлемо. Мы даем им возможность получать определенную прибыль, самим вести дело, отвечать за свои доходы и расходы. В то же время мы их контролируем и активно на них воздействуем.

Вы обнаружили, что теща Ло Жуй-цина[XIII] является женой помещика и выгнали ее. Вы поступили хорошо. Но бывает и так, что у старого кадрового работника, имеющего хорошее социальное происхождение, жена — из семьи помещика, а его теща — жена помещика. Среди сидящих здесь, возможно, и найдутся те, у кого бабушка — жена помещика. А если так, то многие хунвэйбины испугаются и побегут защищать своих домашних.

Что касается критики некоторых известных общественных деятелей, то здесь надо обдуманно подходить к тем формам критики, которые выходят за рамки дацзыбао. Эти люди занимают особое положение в нашей стране. Следует ли у них у всех производить обыски? И вряд ли следует изымать их личную переписку и другие дорогие им вещи, обнаруженные вами. Возьмем, например, Сун Цин-лин — супругу Сунь Ят-сена. У Сунь Ят-сена имеются большие заслуги, и об этом говорится в первой работе Председателя Мао, написанной им после освобождения Пекина — «О демократической диктатуре народа». С 1924 года Сунь Ят-сен сотрудничал с нами, о его заслугах упоминается даже в надписи, высеченной на его памятнике. Мы не одобряем действий учащихся в Нанкине, которые непременно хотели сбросить бронзовый бюст Сунь Ят-сена. Если место, где находится этот бюст, является неподходящим, можно было перенести его в другое место, но не сбрасывать.

Портрет Сунь Ят-сена в дни праздников 1 мая и 1 октября[XIV] находится на площади Тяньаньмынь по указанию Председателя Мао. У Сунь Ят-сена были и правильные, и ошибочные взгляды, он был буржуазным революционером. Его супруга после установления сотрудничества между Гоминданом и КПК никогда не капитулировала перед Чан Кай-ши. После поражения революции 1924—1927 годов она уехала за границу[XV] и оказывала помощь нашим товарищам, занимавшимся подпольной работой. Она сотрудничала с нами и во время антияпонской войны, сочувственно относилась к нам и в период народно-освободительной войны 1945—1949 годов. Сун Цин-лин не принадлежит к облеченным властью[XVI]. В течение длительного времени она сотрудничала с нами в ходе революции, неизменно сотрудничала с Коммунистической партией. Мы должны с уважением относиться к ней, и ее дом — неподходящее место для расклейки дацзыбао. Некоторые говорят, что она обуржуазилась, что с самого начала она принадлежит к буржуазным революционерам. Но ведь из трех братьев и трех сестер только она стала революционером. Поэтому расправляться с ней за то, что ее сестра — жена Чан Кай-ши, не следует. Дом ей предоставлен государством, и вещи, которые в нем находятся, ломать нельзя, а то, чем она не пользуется, можно экспортировать за границу.

Сун Цин-лин находится в преклонном возрасте. В этом году отмечается 100-летие со дня рождения Сунь Ят-сена. Статьи Сун Цин-лин имеют большое международное значение, она еще занимается политической деятельностью, и унижать ее не следует.

Прежде чем принять решение о производстве обыска, следует проконсультироваться с местными военными органами, с органами общественной безопасности, а не действовать по собственному произволу. Конечно, надо, чтобы местные военные органы, органы общественной безопасности считались и с вашими решениями тоже. Трехсторонняя консультация в этом случае позволит более полно выявить все обстоятельства, чем данные расследования, проведенного одной стороной. Это позволит вам решить, где следует проводить обыск, а где этого делать не надо.

Фронт борьбы против босяцких элементов не должен быть излишне широким. Некоторые подростки совершают босяцкие поступки, поступают плохо, но ведь сами они еще не стали босяками. Суд над босяками, состоявшийся 13 августа, был ошибкой. Из пяти человек двое были тогда казнены, и вовсе не следовало собирать на показательный суд десятки тысяч людей. Этот суд имел плохие последствия: кое-где на местах под предлогом борьбы с босяками стали задерживать и избивать совершенно невиновных людей, наносить им увечья и даже убивать.

Перед тем, как наносить удар по помещикам, кулакам, контрреволюционерам и плохим элементам, следует произвести расследование. Председатель Мао говорит, что без такого расследования человек не имеет права выступать. Расследование и изучение дают возможность решить, как надо поступать. Председатель Мао придерживается той точки зрения, что наносить удар надо по главным врагам, надо сплачивать большинство народа, что облегчит завоевание и сплочение промежуточных слоев. Враги всегда составляют меньшинство, а друзья — большинство. Если чрезмерно расширять фронт борьбы против врага, можно утратить сочувствие промежуточных слоев.

В. Борьба словом и борьба с применением насилия

В «16 пунктах» со всей ясностью говорится, что следует вести борьбу словом, а не с применением насилия. Об этом же идет речь и в редакционной статье «Жэньминь жибао» «Молодежь всей страны должна учиться у НОАК»[XVII]. Борьба с применением насилия может затронуть человека только физически, но не задевает душу человека. Из истории НОАК вам известна наша тактика в отношении военнопленных. Ведь и в прошлом мы также не уничтожали врагов, взятых в плен. Вот вы говорите: «Надо нанести удар по нескольким, и наше влияние значительно укрепится». Это совсем не так. Это может привести к тому, что будет утрачено доверие масс.

С теми, кто творит контрреволюционные бесчинства, вы можете справиться с помощью армии и милиции. Убийце вы можете нанести контрудар, можете его схватить, армия защитит вас. В условиях, когда диктатура находится в наших руках, можно вести борьбу словом. Тех, кто стоит на порочных позициях, надо критиковать, вести против них борьбу, убеждать. Председатель Мао в этих случаях всегда стоял и стоит за борьбу словом.

Перед принятием решения о производстве обыска необходимо провести тщательное расследование. Не следует производить обыск на основании одного какого-то сообщения. Оно может оказаться ложным. Впредь необходимо проводить тщательную работу по проведению расследования. Намереваясь произвести обыски в домах беглых помещиков, кулаков, контрреволюционеров, плохих и правых элементов, а также реакционных капиталистов, вы должны сначала установить контакты с местными частями НОАК и управлениями общественной безопасности, заручиться их помощью и защитой. Мы пришли к этому выводу после известной злодейской расправы, учиненной реакционной буржуазией над 15 студентками.

Надо ли изымать обнаруженные при обыске деньги и вещи? Этот вопрос также должен быть предварительно согласован с местными органами власти. Ведь если вы сдадите деньги в банк, а имущество — в финансовый отдел, а последний вам не даст никакой расписки, и банк не выдаст вам приходный ордер, и если к тому же вы и сами не составите надлежащей описи, то получится полнейшая неразбериха. Можно ли поручиться, что в банке или финансовом отделе не сидит плохой человек? Как быть, если в этих органах окажутся нечистые на руку люди? Как поступить, если будет совершено хищение? Нельзя полагаться только на один энтузиазм, надо действовать организованно. Как правило, изымать имущество и деньги не следует, надо лишь составить их опись, а затем решить, подлежат ли они изъятию. Поступая таким образом, вы не допустите ошибок. В дальнейшем здесь надо будет установить определенный порядок, иначе просочившиеся в ваши ряды отдельные плохие элементы могут присвоить изъятые при обыске фотоаппараты, часы и другие ценности. И даже если, обнаружив такие факты, вы исключите таких лиц из своих рядов, это все равно будет иметь нежелательный резонанс, ведь мы являемся резервом армии. И нам следует соблюдать строгую дисциплину и организованность. При сдаче вещей, изъятых при обыске, должна быть произведена соответствующая запись и получен приходный ордер. Обнаруженное оружие можно конфисковать. Однако не следует это делать только по одному чьему-то сигналу, что, мол, «у такого-то лица есть нож для резки овощей, и он собирается мстить» — а то через несколько дней придется возвратить ему этот нож.

Мы, хунвэйбины, должны быть на страже государственного имущества, на страже интересов народа. Не следует наносить ущерб интересам народа. Некоторые вещи, изъятые при обыске, нам в стране не нужны, и их можно экспортировать. Некоторые говорят, что не следует вывозить вещи, которыми пользуется буржуазия, что их непременно следует уничтожить. Но ведь те люди, которые у нас купят эти вещи, сами являются представителями буржуазии, так почему же не следует эти вещи вывозить? Продавая эти вещи, мы можем в обмен получить иностранную валюту и приобрести на нее необходимые для нас машины.

Ко всему, что относится к производству, следует быть особенно внимательным. Надо оберегать интересы производства, уважать мнение тех, кто занят на производстве. Нельзя требовать, чтобы они, подобно нам, взяли каникулярный отпуск для участия в Культурной революции. Имеются и некоторые особо важные отрасли производства, связанные с научными исследованиями, работа в которых не может быть прервана. Лица, принадлежащие к черной банде в этих отраслях, должны быть вытащены, но это не должно отражаться на работе.

Подлежат охране все органы и учреждения, деятельность которых имеет особо важное значение. Например, ЦК партии, Всекитайское собрание народных представителей, армия, органы общественной безопасности. Не может быть парализована деятельность органов диктатуры. Необходимо подчиняться указаниям железнодорожной милиции, поддерживающей порядок, не мешать исполнению возложенных на нее обязанностей. Это обеспечит поддержание порядка и безопасности. Следует охранять и Центральное радиовещание, агентство «Синьхуа» и другие органы пропаганды. Имеющихся на радио плохих людей можно заменить, поскольку, в отличие от радиовещания в учебных заведениях, Центральное радиовещание имеет огромное влияние и внутри страны, и за рубежом.

Цель моего сегодняшнего выступления состоит в том, чтобы убедить вас в необходимости надлежащей организации хунвэйбинов и основательного изучения тактических установок партии. Вы разъедетесь по различным районам страны, и у тех из вас, кто не овладеет как следует этими установками, могут возникнуть разногласия и конфликты с местными рабочими, учащимися, местным партийным и государственным руководством.

При настоящей организации и дисциплина носит организованный характер, и достигается закалка в борьбе. Учебные заведения, входящие в состав Главного штаба хунвэйбинов высших учебных заведений, могут выезжать на места организованно. От высших учебных заведений, не входящих в состав этой организации, также можно направить по нескольку человек. Сообщите об этом тем, кто отсутствует на совещании. Непосредственно перед вашим отъездом мы еще раз встретимся с вами. Не только хунвэйбины, но и те, кто не находится в рядах хунвэйбинских организаций, также могут выезжать в другие районы. Но раньше 5 сентября отправляться не стоит. Сначала надо отправить обратно 300 тысяч человек, приехавших в Пекин из других мест, а уж затем выезжать самим.

Комментарии научного редактора

[I] У Дэ (Ли Чунь-хуа) (1913—1995) — в тот момент: исполняющий обязанности секретаря Пекинского горкома КПК. С 1933 г. — член КПК, на профсоюзной работе, затем — командир партизанских отрядов в провинции Хэбей. После 1949 г. — секретарь Пинъюаньского и Цзилиньского провинциальных комитетов КПК. С конца 1966 г. — активный проводник «культурной революции» в Пекине, организатор отрядов хунвэйбинов, с 1967 г. — зам. председателя Пекинского ревкома, с 1969 г. — член ЦК. Сыграл большую роль в разгроме «банды Линь Бяо», с 1971 г. — глава отдела культуры Госсовета КНР, с 1972 г. — 1-й секретарь Пекинского горкома и мэр Пекина, с 1973 г. — член Политбюро ЦК КПК, с 1975 г. — заместитель председателя Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей. Подавил выступления сторонников Чжоу Энь-лая на площади Тяньаньмэнь (Таньаньмынь) в апреле 1976 г. Сыграл важную роль в разгроме «банды четырех». Известен как недруг Дэн Сяо-пина, в связи с чем в 1978—1980 гг. был лишен всех постов и отправлен на пенсию.

[II] Центр связи — см. Приложение к: Желоховцев А.Н. Августовские погромы.

[II] Тао Чжу (1908—1969) — видный деятель Компартии Китая. В 1924—1927 гг. учился в школе Вампу (школа революционных офицерских кадров), в 1927 г. участвовал в Наньчанском восстании и в Кантонской коммуне, затем — на руководящих должностях в Красной армии Китая. С 1948 г. — член ЦК КПК. После 1949 г. — секретарь Гуандунского провинциального комитета КПК и командующий Гуанчжоуским военным округом. В 50-е гг. — 2-й секретарь Центрально-Южного бюро ЦК КПК, с 1965 г. — 1-й секретарь Центрально-Южного бюро, вице-премьер Госсовета КНР и секретарь ЦК КПК. В 1966 г. — член Политбюро ЦК, член Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК и глава Отдела пропаганды ЦК КПК, четвертый человек в партийной иерархии. В начале 1967 г. подвергнут критике, обвинен в заговоре, арестован. В 1968 г. член «банды четырех» Яо Вэнь-юань «разоблачил» его как «ревизиониста». Освобожден из тюрьмы под домашний арест как раковый больной. Умер от рака мочевого пузыря в отсутствие медицинской помощи.

[IV] Се Фу-чжи (1909—1972) — видный деятель Компартии Китая. Член КПК с 1931 г., политкомиссар 2-й полевой армии Красной армии Китая. С 1949 г. — 1-й секретарь Юньаньского провинциального комитета КПК, заместитель министра общественной безопасности. С 1956 г. — член ЦК КПК, член Центрального военного совета КНР. С 1959 г. — министр общественной безопасности. Один из руководителей «культурной революции», организовывал и вооружал отряды хунвэйбинов, в 1967—1972 гг. — председатель Пекинского ревкома, политкомиссар Пекинского военного округа, с 1969 г. — член Политбюро ЦК КПК, с 1971 г. — 1-й секретарь Пекинского горкома КПК. В 1980 г. посмертно исключен из КПК, в 1981 г. урна с его прахом была удалена с мемориального кладбища Бабаошань в Пекине (где похоронены видные революционеры, партийные и государственные деятели КНР).

[V] «16 пунктов» — постановление ЦК КПК «О Великой пролетарской культурной революции». Текст постановления см. в Приложении к: Желоховцев А.Н. Будни нового порядка.

[VI] «Пять красных категорий» — рабочие; крестьяне-бедняки и крестьяне-середняки; революционные кадры; солдаты, участвовавшие в революции; члены семей павших и пострадавших в ходе революции от рук реакционеров.

[VII] «Выдержки из произведений председателя Мао» — цитатник Мао, пресловутая «красная книжечка».

[VIII] Университет Цинхуа — один из двух старейших и крупнейших университетов Пекина.

[IX] «Четыре старых» и «четыре новых» — идеология, культура, привычки и обычаи.

[X] Антиревизионистская улица — так в период «культурной революции» была переименована улица, на которой располагалось посольство СССР. См. подробнее: Желоховцев А.Н. Августовские погромы.

[XI] Анализ этого см. выше, в материале А.Н. Желоховцева «Царство хунвэйбинов».

[XII] См. там же.

[XIII] Ло Жуй-цин (1906—1978) — китайский военный и партийный деятель. В 1926—1928 гг. учился в Уханьском филиале школы Вампу (см. комментарий III), в 1928 г. вступил в КПК, один из создателей Красной армии Китая. Занимал различные руководящие должности в армии в 1936—1939 гг. В 1949—1959 гг. — министр общественной безопасности, с 1959 г. — начальник Генерального штаба НОАК и заместитель председателя Госсовета КНР. В 1965 г. усилиями Линь Бяо снят со всех постов, подвергался преследованиям в ходе «культурной революции», пытался покончить с собой (выбросился с третьего этажа, сломал обе ноги, ноги пришлось ампутировать), его жена Сяо Чжи-пин отравилась. В 1975 г. реабилитирован, признан жертвой «заговора Линь Бяо», в 1977 г. восстановлен в ЦК и в Центральном военном совете.

[XIV] 1 октября в КНР празднуется День образования Китайской Народной Республики.

[XV] Примечательно, что Чжоу Энь-лай не говорит, что этой «заграницей» был СССР.

[XVI] «Облеченные властью [в партии] и идущие по капиталистическому пути» (также «стоящие у власти [в партии] и идущие по капиталистическому пути», «каппутисты») — маоистское идеологическое клише, обозначавшее врагов Мао в партийном аппарате.

[XVII] О реакции на этот призыв см. выше, в материале А.Н. Желоховцева «Царство хунвэйбинов».

Опубликовано в хунвейбинской газете «Дунфанхунбао» 9 сентября 1966.

Перевод с китайского Вадима Ли.

Комментарии научного редактора: Александр Тарасов.

Работа по переводу этого текста оплачена из средств, присланных читателями.

Редакция выражает глубокую благодарность всем товарищам, кто счел своим долгом оказать помощь нашему сайту.