Аннотация

Вера Владимирова

Расстрел рабочих на Лене

Ленская забастовка является рубежом рабочего движения после годов реакции. Революция 1905 года кончилась разгромом рабочих, и после нее наступили глухие годы полного торжества самодержавия. Насколько велика была подавленность в рабочих массах, видно из следующих данных [1]:

В 1905 г. на одних фабриках и заводах бастовало 2 863 тыс. рабочих. В 1906 г. — 1 108 т., в 1907 г. — 740 т., в 1908 г. — 176 т., в 1909 г. — 64 т., в 1910 г. — 47 т., в 1911 — 105 т. [2]

Ленский расстрел вызвал огромную стачечную волну протеста, которая в одном Петербурге превышала больше чем в два раза число участников забастовок всего 1911 г. И с этого момента рабочее движение неуклонно растет.

Весь 1912 год был годом политических стачек. «По решению, средактированному пятью-семью членами исполнительной комиссии П. К., по листку, изготовленному и розданному 2—3 сотням, — встают, как один человек, 250 тысяч (1 мая — В. В.) в Петрограде», пишет В. И. Ленин [3]. По призыву партии большевиков [4] — стачки протеста против севастопольских казней, в день открытия 4-й Государственной думы и т. д.

Демонстрация в Иркутске. 1912 г.

«Не все решаются взглянуть правде в лицо и признать, что перед нами революционные массовые стачки, начало революционного подъема... Ни в одной стране в мире — вне условий революционной общественной обстановки — нельзя было бы поднять сотни тысяч рабочих по нескольку раз в год на политические выступления по самым различным поводам»... пишет дальше В.И. Ленин о стачечном движении 1912 г. [6]

Этот же апрельский подъем рабочего движения, вызванный Ленским расстрелом, создал и большевистскую рабочую газету «Правду». «Звезда» с января месяца вела сборы среди рабочих на популярную рабочую газету. Сборы носили групповой характер. В январе и феврале 1912 г. они были еще совершенно ничтожны, в марте было уже 76 групповых сборов. Апрель сразу дает гигантский подъем: 227 групповых рабочих сборов. В мае идет уменьшение: 135 групповых сборов, в июне только 34 и т. д.

Таким образом, Ленская стачка является тем отправным моментом, от которого начинается новая эпоха в русском рабочем движении, закончившаяся великой Октябрьской революцией.

«Lena goldfields»

Разработка золота по реке Лене и ее притокам, Олекме и Витиму, началась с 1843 года, причем вначале эта разработка велась отдельными богатыми купцами. Развитие крупнокапиталистических предприятий началось с 60-х годов. В 1861 г. здесь, среди других крупных предприятий, возникло Ленское паевое товарищество. С 1882 г. часть паев этого товарищества перешла в руки Гинцбургов и торгового дома «Мейер и К°», которые образовали «Ленское золотопромышленное товарищество».

Товарищество, в которое влились новые капиталы, начало быстро расти. Оно скупает один за другим золотые прииски местных крупных фирм и купцов и к 1896 году сосредоточивает у себя самые богатые прииски Олекминского округа. В этом же, 1896 году, товарищество из паевого превращается в акционерное об-во и начинает распространять свое влияние и на Витимский округ. С 1897 года оно приступает к разработке приисков по реке Бодайбо, где находятся самые богатые золотоносные залежи Ленского края.

С 1901 года, благодаря тому, что товарищество захватило слишком большие районы, дела его пришли в некоторый упадок, и на помощь ему пришел государственный банк. По высочайшему повелению товариществу был открыт кредит в 6 100 000 рублей. При этом было предложено назначить главноуправляющим Ленскими приисками Белозерова. Товарищество условие приняло, и Белозеров явился на прииски в 1902 году.

В дальнейшем персональное сращивание государственного банка с товариществом усилилось. В 1902 году ему был открыт новый кредит в 5 100 000 рублей, при условии введения в состав правления тогда инспектора, а впоследствии директора государственного банка Н.И. Бояновского.

С 1903—1904 г. дела Ленского товарищества стали улучшаться — оно начинает уплачивать долги государственному банку, и к 1909 году весь долг был погашен. В то же время под настойчивым давлением государственного банка, начиная с 1907 года, товарищество ищет частный кредит. Добыча золота на приисках все увеличивалась, обещала большие барыши, и кредит скоро был найден. В Лондоне в 1908 году было образовано общество «Lena goldfields» [7] для финансирования товарищества.

С этого времени дела Ленского золотопромышленного товарищества быстро улучшаются. В 1909 году оно приобретает от «Компании промышленности» одноколейную железную дорогу, идущую от Бодайбо вглубь приисков, на 70 верст в районе 2-й дистанции. В 1910 году оно скупает прииска всех наиболее крупных предприятий в крае, в том числе у «Компании промышленности» и Бодайбинской К°, и приобретает в свою собственность Ленско-Витимское пароходство.

Таким образом, к концу 1910 года концентрация золотопромышленного дела в Ленском крае была закончена, и Ленское золотопромышленное товарищество превратилось в монопольного владельца края. В его распоряжении сосредоточилось 423 прииска [8] с общей поверхностью свыше 38 600 десятин.

«Лена Гольдфильдс», взявшее с 1908 года на себя финансирование Ленского золотопромышленного товарищества, выпустило для получения средств шеры [9] [I] по 10 р. каждая. Шеры были обменены на акции товарищества, и к 30 июля 1909 года «Лена Гольдфильдс» владело акциями товарищества на 7 695 250 рублей из 11 100 000 рублей всего капитала. А к 1910 в ее руках уже было 71 ½ % всех акций товарищества.

Вследствие этого представитель «Лена Гольдфильдс» на акционерных собраниях Ленского золотопромышленного т-ва владел большинством голосов и мог все вопросы разрешать единолично, включительно до выборов членов правления. «Лена Гольдфильдс» сделалось фактически полным хозяином Ленских приисков.

Однако, как мы увидим ниже, это английское общество было в самой тесной и трогательной связи с царским правительством и пользовалось полной поддержкой русского государственного аппарата для своих спекулятивных операций.

Прежде всего, связь эта выражалась в тесном экономическом и административном сращивании. Так, директор государственного банка Н.И. Бояновский был в то же время членом правления Эльзото [10] [II] и являлся держателем акций товарищества на сумму 15 000 рублей [11]. Акции эти, по словам Бояновского, являлись собственностью государственного банка.

Бояновский был не только официальным представителем государственного банка, но и активным работником этой английской группы финансовых хищников. Последнее видно хотя бы из следующего: 28 сентября 1912 года Эльзото устроило общее собрание акционеров и, в связи с вынужденным [12] уходом Бояновского, собрание приняло постановление, где говорило, что «заслуги Бояновского, преданного делу человека, в течение 10 лет самоотверженно потрудившегося на пользу Ленского товарищества, являются неоцененными» [13].

Второй крупной правительственной фигурой, которая энергично работала на пользу английского финансового капитала и всех тех, кто грел около него руки, был В.И. Тимирязев, по оставлении поста министра торговли и промышленности перешедший на службу в «Лена Гольдфильдс». Когда шеры сделались излюбленной спекулятивной бумагой русской биржи, в Петербурге для руководства биржевыми операциями был основан Петербургский Комитет «Лена Гольдфильдс», состоявший из В. И. Тимирязева, А. И. Путилова и А. Н. Вышнеградского. Тимирязев был левым октябристом и примыкал к к.-д. Резкие нападки к.-д. на Тимирязева и Гинцбурга в Государственной Думе после расстрела рабочих охранка в своем секретном докладе министру внутренних дел объясняла так: С Гинцбургом у к.-д. довольно интимные связи, а Тимирязева они считают своим. Но они решили лучше потерять их, чем лишиться перед выборами сочувствия мелкобуржуазных кругов».

Не только министры действующие и министры в отставке получали барыши от эксплуатации Ленских рабочих: есть основание предполагать, что члены царской фамилии были не менее в них заинтересованы. Так, жандармский ротмистр Трещенков, герой расстрела ленских рабочих, в апреле 1912 года говорил Майшу [14]: «Неужели губернатор не знает, что акционерами Ленского товариществ состоят граф Витте, министр Тимашев и даже государыня императрица Мария Федоровна?» [15] Отсюда понятно то чувство почтения, которым русские министры окружали не только правление Эльзото, но и хороших служак-исполнителей его воли.

Пикник в честь главноуправляющего Белозерова

Интерес и покровительство, с которым относилось русское правительство к Эльзото, вполне станет понятным, если познакомиться с теми доходами, которые Эльзото давало держателям Ленских бумаг.

Усилившись привлечением английских капиталов, Эльзото в операцию 1909—1910 года подняло добычу золота с 228 до 820 пудов. Чистая прибыль, которую получило Эльзото за операцию 1908—1909 г., равнялась 4 908 852 руб., за операцию 1909—1910 г. — 6 812 925 руб., а за операцию 1910—1911 г. — 5 273 000 руб. Процент, который давало «Лена Гольдфильдс» держателям его бумаг, был исключительно высокий. Так, в 1910 году был выдан дивиденд в 56 %.

Главным источником этих дивидендов являлась неслыханная нищета и эксплуатация ленских рабочих. Но, помимо прямого обогащения за счет своих белых рабов, «Лена Гольдфильдс» увеличивало свои барыши и разными побочными путями, — так, невзирая на дешевизну капиталов в Лондоне (3 %), оно взимало за ссуды с Эльзото от 6 до 6 ½ %. Затем оно вело на международной и русской бирже спекулятивную игру, благодаря которой стоимость шер возросла с 10 до 40 руб. и доходила порою до 60 рублей. Первоначально шеры имели обращение только в Лондоне и Париже, а с 1910—1911 гг. они в большом количестве появились на петербургской бирже, сделавшись здесь излюбленными бумагами для спекуляции.

Создание баржевого ажиотажа, игра на повышение и понижение являлись одним из важных источников дохода акционерного общества. Не лишены оснований предположения, что стачка и расстрел рабочих на Лене явились также одним из источников биржевой наживы для «Лена Гольдфильдс». Действительно, во время стачки акции Ленского товарищества упали и ценились по 3 425 руб. Тотчас после расстрела они вскочили в цене до 3 540 руб. Этим самым «пролитая там, в далекой Сибири, кровь рабочих перелилась сюда, в карманы ловких спекулянтов, звонким золотом», писала «Звезда» [16].

Администрация приисков

Правление Эльзото находилось в Петербурге, и во время Ленских событий председателем его был М.Э. Мейер, директорами правления:

Александр Гинцбург

Всеми приисковыми делами на месте ведало главное управление приисками, которое находилось на Надеждинском прииске [18] — месте расстрела ленских рабочих. Здесь жили главноуправляющий, его помощник, находились контора, камера мирового судьи, народный дом и проч.

Все прииски товарищества в административном отношении делились на три дистанции. 1-ю дистанцию составляли прииски, расположенные по системе реки Ныгды Олекминского округа. Во главе ее стояло Ивановское управление. 3-ю дистанцию составляли прииски, расположенные на мелких речках Олекминского округа. Во главе ее стояло Светлое управление.

Центром промышленных работ являлась 2-я дистанция, расположённая в Витимском горном округе. В состав ее входило наибольшее количество разрабатываемых приисков, причем самые золотоносные прииски расположены были по реке Бодайбо. Из них главное богатство Эльзото составляли прииски Феодосиевского управления, где управляющим был Самохвалов. Кроме того, в состав 2-й дистанции входили управления: Нижнее, с управляющим Савельевым; Прокопьевское, с управляющим Кобылянским; Андреевское с управляющим Цинбергом и Иннокентьевское, с управляющим Власовым.

Во главе всей администрации стояли главноуправляющий приисками И.Н. Белозеров и его помощник Теппан.

Главноуправляющий Белозеров

Самые умеренные правительственные чиновники отзывались о нем как о хищнике уголовного пошиба. Так, Манухии пишет [19]: «с требованиями закона, если они для него оказывались неудобными, Белозеров считаться не любил»... Другой, не менее умеренный правительственный чиновник, горный исправник Кржижановский в своем докладе так характеризует Белозерова [20]: «Природный ум, сметка, нахальство, полное отсутствие нравственных качеств, — дитя иркутских подонков, неоднократное выступление в роли альфонса, — вот те отличительные черты, которыми обладал Белозеров».

Он сам характеризовал себя и свою систему следующей излюбленной им поговоркой: «У меня от коня остается грива да хвост, а от вас (т. е. рабочих) только нос».

Но все указанные качества являлись как раз ценными и для русского правительства того времени и для английского финансового капитала.

Мы видали уже, как трогательно, совместно с министром торговли и промышленности, чествовало Белозерова Эльзото накануне стачки. Не менее основательно оно выказывало ему признательность и в денежной оплате. Жалованье Белозерова было 60 тысяч рублей в год, кроме того, отдельная тантьема по 100 рублей с пуда намытого золота увеличивала его заработок до 140 тысяч рублей в год. Это в то время, когда средний годовой заработок ленского рабочего равнялся 480 рублей.

На приисках Белозеров был царь и бог. Его приезды встречались с помпой, присущей «высочайшим особам», с триумфальными арками, флагами и прочее.

Соответственно белозеровской системе был подобран и весь административный аппарат. Шпионаж был возведен в целую систему. Доносы, всевозможные способы выслуживания деморализовали в конец служащих. Подлое подхалимство перед начальством, с одной стороны, и площадная брань, обвешивания, обмеры, а иногда и избиения рабочих, с другой стороны — таковы были отличительные черты белозеровской системы управления. Поздороваться с рабочими считалось преступлением, а присесть вместе за стол — это грозило расчетом. Рабочие увольнялись, штрафовались по первому доносу со стороны служащих.

Почти все служащие Эльзото являлись владельцами шер. На их покупку они тратили большие суммы и выигрывали значительные деньги. Причем, по свидетельству местного нотариуса Свириденко [21], «никто из служащих Эльзото ни разу на шерах не проиграл; частные же лица, обыватели Бодайбо, часто на них теряли».

В Ленском крае до 1 марта 1911 года существовали съезды золотопромышленников Витимского и Олекминского округов. По закону, бюро совета этих съездов должно было содержать почтовое сообщение и почтово-телеграфных чиновников в крае, содержать бодайбинскую тюрьму, стражу, местных мировых судей и горнополицейскую стражу. Оно же обязано было отводить квартиры окружным инженерам, горным исправникам, чинам податной инспекции и содержать их канцелярии в своих районах. Однако, так как монополистом в крае являлось Эльзото, то «съезды» были лишь внешним прикрытием того, что почти все местные правительственные власти находились на службе непосредственно у товарищества.

С 1 марта 1911 г. и эта ширма была признана излишней — съезды золотопромышленников упразднены, и все их права и обязанности перешли непосредственно к Эльзото.

Насколько зависимость царских чиновников от товарищества была велика, мы можем видеть хотя бы из того факта, что большинство правительственных чиновников получало добавочное вознаграждение от Эльзото.

Начальник бодайбинского почтово-телеграфного отделения, кроме обычного жалованья, получал от администрации Эльзото «за разные услуги» до 2 000 рублей в год. Солдаты и их начальство, присылаемые на охрану Ленских приисков, получали от Эльзото и жалованье, и наградные и довольствие.

Низшие полицейские чины были в полном подчинении у администрации приисков, так как от нее получали и награды, и приказания, и жалованье.

Полицейские урядники, кроме добавочного вознаграждения, получали от Эльзото 18 рублей на прислугу, 40—60 руб. — на наем письмоводителя, 25 рублей на канцелярские расходы. Кроме того, они получали значительные суммы на организацию сыскной части. Так, уряднику Тихонову на Феодосиевском управлении было выдано с ноября 1910 года по апрель 1912 года для этой цели 3 100 рублей.

Иркутский губернатор Бантыш в докладе генерал-губернатору от 30 ноября 1911 года [22] писал: «Эльзото поит, кормит, учит, лечит, казнит и милует тысячи людей. Почти исключительно Эльзото дает деньги и на содержание правительственных чиновников... Стоит только тому или другому правительственному чиновнику перестать поддерживать отношение к Эльзото, и его возьмут измором: отоплением, электричеством и тому подобное».

«Капитал здесь царит безраздельно, экономика и политика объединены здесь в самой откровенной, самой наглой форме. Все органы политической власти: полиция, суд, военное начальство, школа — находятся на откупу у Ленского товарищества», — писал об этом же М.С. Ольминский [23].

И неудивительно поэтому, что для ленских рабочих издавна существовало полное тождество между приисковой администрацией и судебной и полицейской властью на приисках.

Положение рабочих

Рабочие приисков

Первый же пункт договора, по которому Эльзото нанимало рабочих, гласил, что договор заключается до 10 сентября, и уже этим самым рабочий попадал в полную зависимость от приисковой администрации.

Ленский район не был соединен железной дорогой с Сибирской магистралью. Самая ближайшая жел.-дорожная станция — Иркутск — отстояла от города Бодайбо (адм. центра края) на 1 700 верст. В весеннюю и осеннюю распутицу всякое сообщение Ленского края с остальным миром, кроме телеграфного, прерывалось на 2—3 месяца. Летние дороги устанавливались лишь с начала июня, причем водное сообщение с Иркутском продолжалось 130 дней. Зимой же в Иркутск надо было ехать по льду Лены на санях 1 700 верст.

Таким образом, рабочий, забравшись на прииски, попадал как бы в ловушку.

По договору Ленское товарищество только по окончании срока найма, т. е. 10 сентября, обязывалось доставить рабочих на свой счет до города Киренска, который находился в 1 000 верстах от Иркутска. Если же рабочий сам уходил или его рассчитывала администрация раньше срока, то он должен был выбираться из этого гиблого места за свой счет, а переезд стоил очень дорого (летом не менее 40 рублей) и не всегда был возможен.

Феодосиевский прииск

Далее, кроме трудности выбраться с приисков, осень вообще является самым тяжелым временем для подыскания заработка, поэтому заключение нового договора осенью было сильным орудием в руках товарищества для понижения заработной платы. Именно поэтому во время стачки одним из требований рабочих являлось перенесение срока найма на весну.

Следующим пунктом договора, который очень тяжело ложился на рабочих, было право администрации выдавать сполна заработок рабочим лишь одни раз в год по окончании работ. Эльзото очень широко толковало это право, и при расплате с рабочими из года в год не выдавало рабочим по окончании операционного года всех заработанных ими денег, а переносило их, как свой долг, на следующую операцию. Общая сумма таких неуплаченных рабочим денег достигала весьма крупных размеров и за последние годы все повышалась. Так, к 1 октября 1906 года товарищество было должно рабочим более 210 тысяч, а к началу операции 1911—12 года — 459 037 руб. [25] Таким образом, в течение ряда лет товарищество незаконно пользовалось за счет рабочих капиталом в несколько сот тысяч рублей, не платя за них никаких процентов.

Далее, договор гласил, что рабочие при найме в Бодайбо должны были идти на прииски по 25 верст в день, получая на продовольствие лишь по 2 фунта сухарей в день. Если рабочего переводили с одного прииска на другой, который отстоял далеко, то он должен был переходить пешком не менее 25 верст в сутки за плату 75 коп. в день. В местах, где нет постоянных жилищ, рабочие обязывались в случае надобности строить себе помещения сами.

Рабочий день по договору определялся с 1 апреля по 1 октября в 11 ½ часов, а зимою — в 11 часов в сутки. Какова была действительная продолжительность рабочего дня, мы видим из следующего заявление рабочих Феодосиевского прииска сенатору Манухину [26]: «Рабочие должны выходит на работу в 6 часов утра, а их заставляли выходить в 5 часов и даже раньше, когда производилась раскомандировка. Принуждение состояло в том, что — кто опоздает к 5 часам — того или прогоняли, или засчитывали этот день как прогул, или посылали на худшую работу. При этом ходьба до шахт не засчитывалась. Кончали работу вместо 6 часов вечера в 7 часов. Таким образом, при обеденном перерыве в 2 часа рабочий день удлинялся до 12 часов, вместо 10...».

То, что ходьба не зачислялась в счет рабочего дня, имело большое значение для рабочих, так как жилища их часто отстояли очень далеко от шахт. Так, например, рабочий Андреевского прииска Байчук ходил на работу за 10 верст [27]. С ходьбой ему приходилось работать 17 часов в сутки.

Затем, кабальным пунктом договора был вопрос о семье. Жен и детей рабочие имели право привозить с собой лишь с разрешения управления приисков и обязаны были по первому требованию управления посылать их на работу. «Отказываться от работы прибывшие с нами члены семьи не в праве», гласил договор.

Пользуясь этим пунктом договора, Эльзото эксплуатировало детей-подростков, заставляя их работать за 50 коп. в день. На основании его же оно принудительно посылало жен рабочих и их девочек-подростков на работы к служащим, которые приставали к ним с гнусными предложениями. Женщина, которая давала отпор негодяю, осыпалась площадной бранью, ее посылали «принудительно» на тяжелые, непосильные для нее работы: носку бревен и пр., а мужа по первому поводу рассчитывали [28]. Поэтому требование отмены принудительного труда женщин и детей было одним из основных требований забастовавших рабочих.

Скупив прииски бывшей «Компании промышленности» и сделавшись монополистом в крае, Эльзото уменьшило заработную плату с 1 руб. 80 коп. до 1 руб. 50 коп. в сухих забоях, с 2 р. 50 к. до 1 р. 90 к. в мокрых забоях и с 1 р. 60 к. до 1 р. 35 к. для чернорабочих.

Из просмотра расчетных книжек и опроса рабочих ревизией Манухина выяснилось, что заработная плата горнорабочих колебалась от 35 руб. до 48 руб. в месяц. Во время эвакуации ленских рабочих иркутское переселенческое управление опросило 3 704 рабочих, при этом выяснилось, что меньше 30 руб. зарабатывали в месяц 1,1 % всех рабочих, от 30 до 35 рублей — 22,8 %, от 36 до 40 руб. — 35 %, от 41 до 45 руб. — 25 % и от 46 до 50 рублей — 9,7 % всех рабочих. Более высокий заработок получали только 6,4 % рабочих.

Если мы возьмем минимум необходимых продуктов по ценам их в Бодайбо, то увидим, что средний расход для взрослого одинокого рабочего составлял около 450 рублей в год [29]. Иркутский губернатор Бантыш определяет эту цифру несколько ниже, — он пишет [30]: «Итак, при самых осторожных расчетах, ограничившись только крайним необходимым для поддержания в рабочем работоспособности, сумма его расходов достигает 414 рублей 14 коп. в год на человека». Таким образом, заработной платы даже одному рабочему еле хватало на прожитие.

И, несмотря на колоссальные барыши, мы не имеем ни одной попытки со стороны администрации улучшить заработную плату. Так, в 1910 году, как мы уже говорили, Эльзото получило прибыль в 6 812 925 рублей. Из нее был выдано в дивиденд 4 233 000 рублей, 2 512 000 руб. был отчислено в запасный капитал. После всех ассигнований получился остаток, равный недельному заработку всех рабочих — 12 218 рублей. И даже и из этого остатка рабочим не досталось ни гроша, — его обратили на добавочное вознаграждение служащим управления.

Однако из той скудной платы, которую давало Эльзото своим рабочим, оно стремилось урвать сколько могло — отрядные работы подсчитывались неправильно, обмеры и обвесы практиковались в самых широких размерах. Насколько обмеры были велики, показывает следующее. Во время работы ревизии Манухина, как известно, рабочие временно возобновили работу, и так как, очевидно, присутствие ревизии мешало обмеривать, по единогласному заявлению рабочих, их заработок значительно повысился. Так, на промывке песков рабочие, зарабатывавшие прежде по 1 руб. 50 коп., вырабатывали теперь по 2 руб. 10 коп. и по 2 руб. 30 коп. в день; то же наблюдалось и на других работах [31].

Обмерами дело не кончалось. Ту часть заработной платы, которую Эльзото платило рабочим, оно стремилось тотчас же вернуть себе с барышом. Для этой цели частная торговля на приисках почти целиком находилась в руках Эльзото и давала товариществу крупную прибыль. Так, по официальным данным, которые давало товарищество в казну, несомненно преуменьшенным, товарищество получило от торговли в операцию 1909—1910 года 652 150 руб. чистой прибыли. Цены, которые Эльзото ставило на свои товары, были гораздо выше, чем в местных частных лавках. Так, сахар в последних был 23 коп. фунт, у Эльзото в лавках — 25 коп., масло у частных торговцев — 45 коп., у Эльзото — 48 коп., мука у частных торговцев 4 руб., Эльзото — 4 р. 40 к. за пуд. и т. д.

Чтоб удержать монопольные цены, Эльзото изгоняло частных торговцев с приисков, не останавливаясь перед арестом и отобранием документов. Бодайбинский нотариус Свириденко в своем допросе [32] пишет: «Торговцы товарами в разнос рассказывали мне, что на территорию приисков их не только не пускали, но прямо задерживали, сажали в казачью, а затем высылали, как беспаспортных, по этапу в Бодайбо. Заширотные торговцы [III] Егоров, Акулиничев и Негашев рассказывали мне, что если рабочий зайдет к ним в лавку, то его записывали и при первой возможности увольняли. Дорогу к лавкам заширотных загораживали и старались не пропускать туда рабочих. Бодайбинский торговец Ахмеджанов говорил мне, что нет такой каталажки на приисках, в которой он не побывал бы за свою торговлю в разнос».

О том же пишут 30 частных торговцев Манухину в своем заявлении от 12 июня [33]. Они жалуются, что у них отбирали паспорта, промысловые свидетельства, насильно вывозили с приисков и прочее. Среди многочисленных жалоб рабочих мы видим, например, что рабочий Петров был рассчитан с работы за то только, что его жена осмелилась купить у частного торговца четверть фунта табаку [34].

Чтобы лишить рабочего возможности покупать нужные ему товары на стороне, Эльзото выдавало ему значительную часть заработной платы талонами. Выдача была принудительной, и рабочему приходилось или сбывать талон за бесценок в третьи руки, чтобы получить деньги, или идти в лавку Эльзото набирать на него товаров, причем сдачи не давалось, и надо было забирать на весь талон. Бодайбинский нотариус Свириденко пишет [35], что талоны при перепродаже в частные руки учитывались на 20 % ниже их номинальной стоимости.

Насколько распространена была расплата талонами, видно из того, что в операцию 1910—1911 года промысловое управление выдало рабочим заработной платы: припасами на 1 891 873 рубля, талонами — на 97 965 руб. и наличными деньгами — на 1 960 677 рублей.

Остановимся несколько на продовольствии рабочих. По договору т-во снабжало рабочих необходимыми припасами продовольствия в установленном количестве, причем стоимость продовольствия оно вычитало потом из заработной платы. И в этом опять был неисчерпаемый источник обид для рабочих и наживы для администрации.

В своем заявлении Манухину рабочие Феодосиевского прииска писали: «Мясо отпускалось плохое. Не то, чтобы мясо было всегда плохого качества, хотя довольно часто получали и испорченное — иссиня-черное мясо, но всегда, и это было обычным явлением, — служащие за ту же цену получали лучшие части, а рабочие — худшие: отрезы, передки внутренности...

Рыба попадала часто гнилая: еще не варишь ее, а мясо отстает от костей. Возьмешь в руки — сразу распадается... Воду рабочие получали очень скверную. Рабочие должны были пользоваться ключом “Дагалдын”, у которого были расположены отхожие места, и в который стекают нечистоты, а служащим привозят вполне пригодную воду из Гачинского ключа»...

Чиновник Майш, приехавший перед ревизией на прииски, телеграфировал иркутскому губернатору: «Им (рабочим) принудительно выдают бычачьи головы с рогами и кожей, отрезанной нижней челюстью, абсолютно для пищи негодные. Такую голову выдают за 7 фунтов. По заявлению рабочих, если кто отказывается ее брать, то не получает ничего. На Феодосиевском таких выброшенных рабочими голов целые кучи. Я приказал зарыть их в землю до приезда комиссии» [36].

Среди всех этих обирательств и надувательств, в которых протекала жизнь ленского рабочего, следует еще упомянуть незаконный сбор на больницы, который с них собирала администрация. Мужчина-рабочий платил по 2 р. 50 к., а женщина — по 1 р. 50 к. в год. Всего Эльзото собирало в год этого незаконного сбора 20 тысяч.

Условия труда на Ленских приисках во многих случаях являлись прямо каторжными. В большинстве приисков товарищества золотоносный пласт находится в полосе вечной мерзлоты, где нужно оттаивать породу «пожогами» — кострами из угля и дров, которые ставятся у стены забоя. Когда огонь разгорится, то его засыпают углями, и медленное горение продолжается 12—14 часов. Так приготовлялись пласты для забойщиков каждый день.

Взрывники в подземной кладовой

Самый спуск в шахты являлся постоянно источником большой опасности для жизни. В полутемные спуски глубиной на 20 и более сажен шли лестницы, почти вертикально поставленные. По ним рабочие спускались с инструментами, причем вследствие темноты и налипшей на лестнице грязи, рабочие часто срывались и падали вниз, или у них падал инструмент и ранил спускавшихся ниже.

Администрация скрывала несчастные случаи, но все же горным надзором было зарегистрировано в 1911 году на общее число 5 442 рабочих 896 несчастных случаев, т.е. 164 чел. на каждую тысячу.

В шахте рабочему часто приходилось работать под проливным дождем падающих на него струй рудничной воды, в температуре 6—8°. Не спасали ни широкополые кожаные шляпы, ни армяки из кожи. Человек промокал до нитки и затем, по окончании работ, в мокром платье должен был по морозу в 40° идти до своей казармы, так как при шахте сушилок для рабочих не было. По дороге на шахтере все обмерзало, и в казарме он должен быть оттаять прежде чем снять о себя одежду.

Такова была работа забойщика. Добытый песок внутри шахт нагружался на ручные тачки, и 100—150 сажен рабочий-откатчик вез тяжелую деревянную тачку с 7—8 пудами песку по тряской дороге и старым гнилым доскам, причем ¾ груза висело у него на руках. Так как техническая сторона дела товариществом не улучшалась, то

Подъем породы из шурфа

Золото появлялось здесь на свет не только «с природными кровавыми пятнами на одной щеке» [37], но облитое кровью рабочих в буквальном смысле слова.

В результате этих условий труда люди среднего сложения с трудом могли выносить одну операцию и только исключительно здоровые люди, обладающие большою мускульною силою, могли выдержать 2—3 операции подряд. По данным промысловой конторы Ленского товарищества, в 1911—1912 г. рабочих, работавших первую операцию, было 1 971, вторую — 2 329, третью — 1 037 и четвертую — 879.

Безвозмездно давалось рабочим от управления: помещение, дрова, баня и вода. Какова была вода, — мы уже видели. Баня была немногим лучше. Рабочие Феодосиевского прииска писали [38] про нее: «Отапливается она неудовлетворительно. Бывали случаи, когда зимою вода замерзала. Вместимость бани на 70 человек. А в два дня, которые даются в месяц на баню, должны вымыться две с половиной тысячи рабочих. При этом полдня отводится на женщин, и для мужчин остается 1 ½ дня. Таким образом многие лишены возможности пользоваться баней и подолгу вовсе не моются».

Рабочий барак

Другой правительственный чиновник, старший фабричный инспектор, осматривавший казармы по поручению Манухинской ревизии, пишет [40]: «Из 103 казарм, обслуживающих состав рабочих, занятых на приисках 2-ой дистанции, в удовлетворительном состоянии находятся лишь 15, остальные 88 совершенно непригодны для житья в зимнее время... зимою в них так холодно, что мокрые сапоги примерзают к полу, рабочие вынуждены спать в шапках ввиду того, что изголовья нар приходятся у промерзающих стен... Большинство существующих казарм в таком состоянии, что угрожают не только здоровью, но и жизни рабочих, а потому подлежат уничтожению».

Казармы были переполнены людьми, причем женатые не отделялись от холостых, для детей мест для спанья не отводилось, дети спали на полках, подвешенных к стене, на полу под нарами. «Мы наблюдали случаи, — пишет тот же фабричный инспектор, — когда ребенок помещался на полу под полкой для мытья посуды у самой плиты».

Нищета, отсутствие культурных развлечений, пьянство, поощряемое администрацией, разврат в казармах, который происходил на глазах у всех, превращали жизнь рабочих в ад, и в этой атмосфере росло молодое поколение на приисках. «Немудрено, — пишет в своем докладе Бантыш [41], — что дети быстро грубеют, в них развиваются различные пороки, словом, из них вырабатывается самая хулиганская публика, — “шпана”, по местному выражению.

Таким образом, Эльзото в продолжение долгих лет заведомо вычеркивает из жизни целые поколения людей и ни местное начальство, ни правительство до сего времени пальцем не пошевелили для того, чтобы прекратить этот социальный ужас, которому нет имени, нет оправдания...».

Так писал за три месяца до забастовки иркутский губернатор Бантыш, — тот самый Бантыш, который все время стачки вел политику ее срывания, с санкции которого был произведен арест стачечного комитета, по настоянию которого был направлен на прииска с особыми полномочиями жандарм Трещенков — герой Ленского расстрела. И если даже у этого крупнейшего правительственного чиновника невольно вырвался в докладе по начальству крик негодования, то, очевидно, картина жизни рабочих на Лене действительно была потрясающей.

Начало стачки и её организация

Стачки и волнения на приисках в Ленском районе начались с 70-х годов. Мы знаем крупные волнения в 1876 г., 1882 г., 1888 г. и др.

Наиболее продолжительные и упорные забастовки шли с 1900 по 1905 год. В это время было 16 забастовок, причем некоторые из них принимали угрожающий характер. Администрация вызывала войска, однако вооруженных столкновений не было. Кончались все эти стачки обычно частичным удовлетворением требований рабочих, а затем полиция арестовывала и высылала из края несколько десятков рабочих, которых считала вожаками.

С 1905 г. до 1912 г. в Ленском крае забастовок не было.

Причины, вызвавшие стачку в 1912 году, ясны из предыдущей главы, — это было тяжкое экономическое положение и бесправие, в котором жили ленские рабочие. Как мы видели, со времени захвата Эльзото приисков «Компании промышленности», эксплуатация рабочих сильно увеличилась, и общее положение их в 1911 году стало буквально невыносимым.

Андреевский прииск

В ответ на заявления рабочих Теппан и горный исправник Галкин предложили рабочим изложить свои требования письменно и избрать выборных для переговоров.

Митинг на Ивановском прииске

Одновременно с возникновением забастовки на каждом отдельном прииске рабочие выбирали своих выборных для переговоров. Из них и составились те рабочие комитеты, которые руководили стачкой на каждом данном прииске.

Документальных сведений, когда были выбраны рабочие комитеты на каждом прииске — нет. Надо предположить, что на Андреевском и Утесистом приисках они были выбраны в первый же день забастовки, так как 1 марта к администрации поступили от выборных этих приисков первые письменные требования.

В состав рабочего комитета на Андреевском прииске входили: Зелионко, Быков, Романов, Мимоглядов и Нестеренко. Председателем комитета был Зелионко. В комитет рабочих на Александровском прииске входили: Федор Бондарь, Мальков, Лебедев и Носов. На Васильевском прииске членами рабочего комитета были: Соболев, Соломин и Герасименко. На Ивановском прииске: Прокудин, Сорокин, Волков, Шкодский, Трофимов, Карпов и др.

Списки приводимых комитетов не полны, так как они основаны на данных прокурорского дознания: обысках и показаниях служащих и полиции [43].

Кроме приведенных приисков можно еще указать на состав комитета Надеждинских мастерских. В него входили: Вязовой, Баташев, Журавлев и еще трое [44]. О составе остальных комитетов сведений не имеется.

Рабочие комитеты вели сношения с центральным бюро, производили сборы денег на нужды забастовки [45], принимали жалобы рабочих, составляли заявления и требования от рабочих своего прииска и т.д. Члены же рабочего комитета являлись и наиболее популярными ораторами на собраниях рабочих, которые вели агитацию среди рабочих данного прииска.

Интересно отметить, что внутренней агентуры среди бастовавших рабочих полиции так и не удалось завести. Об этом сообщает и Познанский [46] в своих донесениях в департамент полиции. Об этом пишет в своих воспоминаниях и Думпе [47]: «Нужно отметить, что за все время забастовки администрация никак не могла завербовать из рабочих предателя и провокатора, кроме рабочего Бармина или Брамина, но и тот по своей неразвитости ничего существенного не показывал».

Кроме рабочих комитетов, еще более низовой, массовой организацией являлся институт старост. Почти вслед за возникновением забастовки, рабочие каждого барака выбрали у себя старосту. Постепенно обязанности старост приобрели везде точно выраженный, одинаковый характер. И центральное стачечное бюро вырабатывало особый устав о правах и обязанностях старосты.

По уставу, староста являлся неограниченным хозяином барака. Он отвечал за все беспорядки в бараке, как то: драки, пьянство, самовольные отлучки и прочее. Староста следил, чтобы не было шпионажа в бараке, чтоб рабочие не ходили к служащим, следил за стачечной дисциплиной. Так как каждый барак ночью охранялся от налетов полиции и пр., то староста назначал и проверял этих караульных. Он же устраивал сборы денег по приказанию рабочего комитета всего прииска в своем бараке.

Старосте назначалось два помощника. Жаловаться на старосту можно было лишь в совет старост данного прииска, последний же подчинялся рабочему комитету и через него получал все постановления и директивы центрального бюро.

Таким образом «в результате у нас получилось идеальнейшая организация: сильная и гибкая, — пишет Думпе [48], — Даже женщины, которые находились в постоянной войне между собой из-за плиты, выбрали старостиху, которая наблюдала и распределяла очереди, что касалось общежития».

Вся эта система организации, которая вела стачку, возникла стихийно, из низов рабочих, а не была привита извне. Так же стихийно возник и стачечный центр — так называемое «центральное бюро».

Рабочие возле Народного дома, Надеждинский прииск

О возникновении центрального бюро Думпе пишет [49]: «Все, что делалось, творилось как-то чисто анархически: само собой. Ни на общем собрании, ни на собрании выборных не было официального председателя. По практическим соображениям было поручено выборным от Надеждинского прииска поддерживать связь с остальными приисками. Со временем таким образом возникло так называемое центральное бюро… возникло чисто стихийно... Я не был никогда выборным... Сами события заставляли меня делать то, что делал я. Против своей воли, и не стремясь к тому, я очутился председателем центрального бюро. Стихийно возникла забастовка, стихийно возник и ее руководящий аппарат... Помимо официального центрального бюро существовал, если можно так выразиться, тайный совет. О его существовании знало ограниченное число участников, о его существовании не знали даже выборные... Также об организации гектографирования воззваний и их составлении знали только несколько человек из совета».

Центральное бюро состояло [50] из Баташева, Попова, Думпе, Зелионко и Гриши (Черепахина. — В. В.). Тайный совет из Думпе, Гриши, Розенберга и Будевица. Обычно тайный совет обсуждал предварительно все вопросы.

По воспоминаниям Думпе, «забастовкой руководили всецело политические ссыльные... среди нас, руководителей забастовки, каждый имел свою политическую физиономию».

Павел Баташев

По воспоминаниям другого активного участника движения, выборного Бавыкина: «Баташев считался у нас как председатель совета выборных... окончательные требования вырабатывались также Баташевым. Думпе был одним из ближайших сотрудников Баташева, как равно Зелионко, Гриша, Попов и др.».

О других руководителях забастовки Думпе пишет [51]: «Розенберг (Индрик) — латыш, рабочий по металлу, отбыл 4 года каторги, на прииски прибыл в 1910 году, где был приписан в ссылку, 36 лет, очень начитанный, анархист-индивидуалист. В первые дни забастовки он стал той тайной пружиной, которая двигала забастовку. Не советуясь с ним, мы не делали ни шагу. Но он оставался в тени, когда это касалось массовых собраний. Официально выборным он не был по тем же причинам, как и я» [52].

Стачком. Справа сидит его председатель Григорий Черепахин

«Попов — студент, исключенный за беспорядки (по данным прокурорского дознания был в 1907 г. осужден Якутским окр. судом на 1 год крепости по политическому процессу. — В. В.), служил помощником начальника ж.-д. станции. Его мировоззрений и убеждений не знаю... Участвовал отчасти в центральном бюро, во время расстрела был ранен».

«Зелионко — политический ссыльный, партийность не знаю... наездом участвовал в бюро. Был арестован, после расстрела выслан в Якутск, но по дороге сбежал. Будевицы — Евгений и жена его Лидия Михайловна, латыши, он рабочий-слесарь, непартийные… принимали участие во всех конспиративных делах забастовки. Вот и все ближайшие участники, которые непосредственно работали со мной», — пишет Думпе, — «были еще, кроме них, другие, но они не работали постоянно»...

Такова была руководящая группа, которая возглавляла забастовку. Сам Думпе — латыш, политический ссыльный, 30 лет, слесарь, работал во время стачки в Надеждинских механических мастерских. В ссылку на поселение он попал за принадлежность в Риге к латышскому социал-демократическому союзу в 1906 году.

Тактика, которой держалась эта руководящая группа, была: чрезвычайная осторожность и аполитичность. Никакие речи на политические темы на собраниях рабочих ими не допускались. Если оратор все же влезал на бочку и пытался говорить о политике, то его «просто спихивали с бочки без всяких церемоний». Думпе пишет, что он «страдал за свои такие поступки», но иначе поступать не находил возможным...

Такая же умеренность сквозила и в других момента руководства. Так, все телеграммы рабочих посылались не «Звезде», а одновременно в ряд адресов, начиная с Полетаева (член с.-д. фракции Гос. думы — большевик) и кончая Милюковым и биржевым комитетом. Объясняет это Думпе стремлением сохранить во что бы то ни стало «законный» аполитичный характер забастовки и не дать, таким образом, повода полиции для разгромов.

Однако эти иллюзии чисто экономической борьбы, — вне политики, самодержавие, согласно своим традициям, разбило одним взмахом, расстреляв 500 безоружных рабочих.

Руководящий центр забастовавших рабочих оказался также не на высоте положения и при ведении чисто экономической борьбы, как мы увидим ниже, он поддался провокаторским увещаниям Тульчинского и чуть было не сорвал стачку вскоре после ее возникновения.

Главные моменты борьбы до расстрела

После первых разрозненных требований отдельных приисков, 3 марта по инициативе Надеждинских мастерских и с разрешения полиции было созвано общее собрание всех забастовавших приисков.

На собрании присутствовало 5 тысяч рабочих [53]. Оно продолжалось около трех часов на площади у народного дома на Надеждинском прииске. Рабочие высказали свои пожелания и поручили группе лиц, руководившей собранием [54], оформить и написать требования от всех забастовавших приисков.

Требования были составлены и на утро 1 марта утверждены на вторичном собрании. Основные их моменты сводились к следующему: 1) 8-часовой рабочий день, 2) прибавка жалованья всем без исключения на 30 %, 3) непринудительность женского труда, 4) удаление 26 ненавистных рабочим служащих, 5) предоставление семейным рабочим отдельных от холостых комнат, 6) вежливое обращение: называть на «вы», а не на «ты» и т. д. [55].

Остальные требования в большинстве сводились к требованию исполнять фабричные законы и постановления того времени.

5 марта получился ответ из Петербурга. Правление Эльзото из всех требований рабочих соглашалось лишь за свой счет осветить середину казарм и не рассчитывать никого из забастовавших, если они встанут на работы 6 марта. Остальные требования отвергались. В этой же телеграмме Эльзото предписывало Теппану прекратить водоотливы, — следовательно начать затопление шахт.

Рабочие решили забастовку продолжать, но не допускать затопления шахт. В этих целях 8 марта центральное стачечное бюро послало телеграмму в 8 адресов [56], где излагало требования рабочих и заявляло, что распоряжением о прекращении водоотлива администрация «желает скрыть злоупотребления в шахтах и остановить работы на несколько лет». Таким образом, водоотливы администрации остановить не удалось, за исключением одной-двух шахт.

7 марта правление Эльзото телеграфировало новые уступки рабочим. Все они сводились к согласию исполнять законы и постановления по охране труда горного департамента, которые существовали в то время. Вот некоторые из этих уступок: «устраивать казармы согласно постановлениям горнозаводского присутствия», «выдавать продовольствие на равных условиях со служащими», «увольняемых рабочих удовлетворить расчетом по закону», «оказывать медицинскую помощь без промедления» и т. д.

Ни одно из существенных требований не было удовлетворено. Вместе с тем объявленными уступками Эльзото официально признавало, что до сего времени оно не исполняло даже тех законов по охране труда, которые существовали в то время.

Горный департамент был, очевидно, сконфужен этой борьбой рабочих за проведение в жизнь его обязательных постановлений, тем более, что борьба сделалась известной уже всей России. В результате из горного департамента в Иркутское горнозаводское присутствие пришло приказание произвести расследование на месте.

В ответ на «уступки» Эльзото, собрание выборных, заседавшее 9 марта в Народном доме, решило забастовку продолжать.

18 марта правление Эльзото еще раз подтвердило рабочим, что ни на какую прибавку платы и сокращение рабочего дня правление не согласно, и с этого времени вплоть до приезда Тульчинского (22 марта) переговоров между рабочими и администрацией по существу требований не велось, и стачка продолжалась.

Эти дни затишья центральное бюро употребило на то, чтобы установить тесную связь с приисками [57]. «Все выдвинутые вопросы обсуждались совместно с выборными из других приисков... Общие собрания не устраивались, потому что благодаря институту старост рабочие были и так в курсе событий. Если нужно было о чем-либо информировать массу, то надо было только известить о случившемся первого попавшегося старосту, и в самое короткое время знал о том весь прииск».

К этому же моменту затишья переговоров Думпе относит также выпуск первого гектографированного воззвания «рабочим от рабочих». За все время стачки, по словам Думпе, «было выпущено, кажется, 7 гектографированных воззваний. Характер этих воззваний был строго законный и экономический», — пишет Думпе.

У нас имеются только 3 воззвания [58] — два из них призывают штрейкбрехеров не идти на работу, а третье от имени «общей дружины» также предупреждает бодайбинских рабочих не наниматься к Эльзото.

Наряду с мирными переговорами Эльзото повело с первого же момента забастовки самое энергичное наступление на рабочих иными путями, стремясь сорвать их стачку [59].

Полиция по приказанию администрации приисков с первых дней забастовки начала арестовывать гонцов рабочих на другие прииска, стремясь задержать распространение стачки.

Наученные горьким опытом прежних лет, рабочие решили «вызволять» товарищей и при слухах об арестах два раза осмотрели арестное отделение [60] и один раз поезд. Четвертый раз при осмотре арестного отделения им действительно удалось найти и освободить выборного Иннокентьевского прииска, которого полиция увезла и спрятала в арестном доме на Верненском прииске [61].

Все эти осмотры и освобождения носили совершенно мирный характер. Рабочие приходили толпой по 500—600 человек и требовали, чтобы их допустили к осмотру. Исправник им разрешал. Они производили осмотр помещения через своих выборных и затем спокойно удалялись.

Первой нападающей стороной являлась полиция, которая производила аресты. Однако тотчас в Петербург и иркутскому губернатору Бантышу полетели телеграммы Теппана, где он обвинял рабочих в буйствах и просил о присылке войск. Петербургское правление, поддерживая Теппана, послало 5 марта телеграмму Бантышу, где просило его выслать войска в Бодайбо «хотя бы за счет товарищества» и удалить с приисков «неблагонадежный элемент».

Одновременно Петербургское правление обратилось с такой же просьбой к Тимашеву [62] и Макарову [63].

Бантыш, знавший из донесений исправника Галкина и окружного инженера Александрова о мирном течении забастовки, ответил, что в посылке нижних чинов необходимости не встречается».

Но высшие правительственные круги приняли сторону товарищества, и Тимашев, минуя иркутского губернатора, сам телеграфировал 7 марта командующему иркутским военным округом приказ о посылке войск в Бодайбо, и из Киренска в Бодайбо тотчас была отправлена команда в 75 солдат [64].

Получив сведения о посылке войск, правление Эльзото предприняло поход на рабочих, который должен был вызвать открытый бунт. Правление рассчитывало усмирить бунт при помощи войск и этим сразу сорвать забастовку. С этой целью оно телеграфировало 9 марта Теппану: передать паспорта забастовщиков исправнику для раздачи их рабочим, передать заработанные рабочими деньги с расчетными книжками мировым судьям для выдачи и одновременно предъявить у мировых судей иски о выселении рабочих из казарм Эльзото.

Все это было сделано, и к 13 марта поверенный Эльзото Иванов уже возбудил у мирового судьи Хитуна 1 199 исков о выселении рабочих из казарм [65]. Мировой судья 15—16 марта рассмотрел 32 иска и приговорил рабочих к немедленному выселению. В то же время 9 марта совещание заведующих приисковыми управлениями во главе с Теппаном постановило с 10 марта прекратить рабочим выдачу продовольствия и выдавать его только за наличные деньги.

Выселение рабочих из казарм и прекращение выдачи им продовольствия в тот момент было равносильно объявлению им смертного приговора. Санное сообщение уже прекращалось. Выехать из района приисков было невозможно еще в течение 2 месяцев. Других жилищ, кроме Эльзото, в крае не было. Следовательно, рабочие выгонялись прямо в тайгу. Так же обстояло и с продовольствием — его было негде получить.

Таким образом, выселение и отказ в продовольствии необходимо должны были вызвать голодный бунт рабочих.

Так же оценивал это и Бантыш, он пишет [66]: «Приисковое управление рядом мер старалось сорвать мирное течение забастовки, чтоб подавить ее вооруженной силой. Одна из первых мер: отказ в отпуске пищевого довольствия должникам рабочим...».

Приведение в исполнение указанных мер администрация отложила до прибытия войск. Но весть о них дошла до рабочих и, естественно, вызвала величайшее волнение. 15 марта они обратились с телеграммой в горный департамент, где писали: «Следствие не производится, отказывают в продовольствии, возможно, выдворят из квартир, жилого места вблизи нет...».

Под влиянием волнений среди рабочих исправник Галкин и окружной инженер Александров в свою очередь телеграфировали Бантышу, что «массовое выдворение рабочих до навигации невозможно».

В ответ на это Бантыш категорически предписал полиции к выселениям не прибегать. В своей телеграмме [67] министру внутренних дел от 25 марта, он так объясняет свое запрещение выселять рабочих: «Вообще теоретически эта мера (выселение) может быть чрезвычайно желательной, в особенности для Эльзото, и при возможности ее выполнения, она оказала бы бесспорно существенное влияние на прекращение забастовки. Но вопрос в том, как ее фактически привести в исполнение, и какими мотивами я должен буду оправдываться в доказательство закономерности и целесообразности моих по этому поводу распоряжений. Я не могу поставить вне закона, согласно требованиям Ленского товарищества, рабочих, участвующих в мирной забастовке... Навряд ли меня можно упрекнуть в недостатке решительности действий... Но в угоду интересов Ленского золотопромышленного товарищества, я не могу попирать закона... Во-первых, нигде нет квартир, куда рабочие могли бы переехать, ни магазинов, кроме Ленского товарищества, где можно было бы приобрести продукты первой необходимости, не говоря о том, что у должников нет заработанных денег...».

«Обязывать Эльзото кормить забастовщиков за свой счет я не могу, но раз правительством издавна допущено полное порабощение громадного Витимско-Олекминского района Ленским золотопромышленным товариществом в смысле монополизации всей торгово-промышленной жизни края, то вызвать бунт на почве голода между должниками Эльзото, я тоже не могу...».

19 марта ожидаемые войска, наконец, прибыли, и по настоянию администрации исправник Галкин решил попытаться арестовать 12 человек руководителей стачки на Феодосиевском прииске и выселить 15 рабочих. Взяв себе на помощь войска, он явился на Феодосиевский прииск, однако те рабочие, которым угрожал арест и выселение, скрылись, а исправника встретила двухтысячная толпа рабочих.

Дальнейшие события Думпе описывает следующим образом: «Когда нам на Надеждинский сообщили по телефону, что делается полицией, мы передали это на другие прииски и сами поспешили на место происшествия. Со всех бараков, по всем дорогам и тропам двигался народ по направлению Дагалдинских бараков (бараки, из которых выселяли. — В. В.).

Полиция смутилась и особенно не усердствовала. Скоро как солдаты, так и полиция были окружены вплотную тесным кольцом рабочих, которое все увеличивалось… Видно было, что на это власти не рассчитывали и были захвачены врасплох. Когда скомандовали солдатам сплотиться и вывели их на дорогу, рабочие разделились на две половины, выпустив из своей среды солдат, и все двинулись за ними.

«В конце концов получилась такая картина: солдаты шли скорым маршем впереди, за ними по пятам огромная масса, около трех с лишком тысяч рабочих. Все это двигалось по направлению к Надеждинскому прииску. Когда подходили к Народному дому, нам навстречу двигалась такая же масса с Александровского и других приисков.

Момент был критический, — это учел исправник Галкин, который руководил выселением. Он приложил много усилий: бегал с одной стороны толпы, умоляя рабочих не напирать на солдат, что может случиться несчастье. Он обещал, что никакого выселения рабочих больше не будет» [68] и т.д.

С трудом, после двухчасовых уговоров, рабочие разошлись.

Бантыш, узнав о происшедшем, еще раз категорически запретил Галкину выселение.

Такая же картина была и при попытке администрации не выдавать продовольствие. 18 марта, накануне прибытия солдат из Киренска, Теппан отказался выдавать припасы рабочим-должникам, а также сделать рабочим к наступающей пасхе выписку. Начались волнения, они были настолько велики, что исправник Галкин и окружной инженер Александров составили даже по этому поводу 21 марта акт, где писали, что, по их личным наблюдениям, невыдача пищевого довольствия так раздражает рабочих, что волнения могут перейти в открытый бунт.

Извещенный о событиях Бантыш телеграммою от 21 марта приказал приисковой полиции обязать администрацию выдавать продукты и в случае ее отказа сделать распоряжение о принудительной выдаче.

Бантыш, как губернатор, отвечавший за спокойствие в губернии, боялся крупных рабочих волнений и своим вмешательством разбил планы Эльзото, — срыв забастовки не удался. Администрация приисков, вынужденная выдавать продовольствие, потребовала, чтобы правительство взяло на свой счет его стоимость и о распоряжениях Бантыша донесло в Петербург.

Министерство внутренних дел, незадолго перед тем одобрившее решение Бантыша не выселять рабочих [69], тотчас приняло сторону Эльзото, и Золотарев [70] 23 марта телеграфировал Бантышу, что «законные постановления судебных властей (о выселении) подлежат неуклонному исполнению, а пропитание забастовщиков не может быть возлагаемо на обязанность казны». Кончалась телеграмма требованием принять решительные меры к срыву забастовки. Она гласила: «Поручаю вашему превосходительству дать ротмистру Трещенкову определенные директивы для локализации забастовки…».

Вопрос с продовольствием и выселением рабочих положил начало конфликту между иркутскими губернскими властями и Эльзото. Бантышу было необходимо доказать, что Эльзото первое нарушило договор и является юридическим виновником забастовки. Только в таком случае можно было стоимость продовольствия возложить на него. И в этом смысле Бантыш даст указание подведомственным ему чиновникам. 19 апреля Тульчинский пишет секретное письмо Трещенкову [71], где говорит: «Представляется несомненным, что для правительства чрезвычайно важно установить нарушение Ленским товариществом договоров с рабочими подлежащих горных узаконений и изданных в развитие их обязательных постановлений, так как только при таком установлении, которое должно быть выполнено мною путем самого подробного расследования, опросом бывших рабочих Ленского товарищества и составлением в надлежащих случаях актов и протоколов, возможно будет правительству возложить расходы по пищевому довольствию бастовавших и бастующих рабочих на счет Ленского товарищества».

Послав письмо, Тульчинский принялся искать факты нарушения Эльзото обязательных постановлений. Найти их было нетрудно, и 22 апреля он сообщает Бантышу: «Сегодня составленным мною протоколом в присутствии 30 свидетелей рабочих удостоверена на Андреевском, Васильевском и Утесистых приисках массовая принудительная выдача талонов на магазины для получения вместо денег товаров, чем установлено нарушение пункта одиннадцатого договора…».

Еще ранее, 17, 18 и 19 марта, очевидно также под влиянием Бантыша, состоялось заседания Иркутского горнозаводского присутствия. Не замечавшее в течение ряда лет беззаконий Эльзото, присутствие вдруг прозрело и вынесло постановление, что виновником стачки является Эльзото, так как оно первое нарушило договор с рабочими, не выполняя пунктов договора, так же как и постановлений присутствия, а начальник присутствия Оранский даже осмелился телеграфировать 21 марта в Горный департамент просьбу «настоять перед правлением товарищества на увеличении платы рабочим» [72].

Горный Департамент, как и все высшие правительственные круги, взял в этом «губернском» конфликте тотчас сторону Эльзото и телеграфировал Оранскому 22 марта [73]: «Сообщенное вами открытой телеграммой, поддерживающей повышение заработной платы на Ленских приисках, с возложением всей ответственности на товарищество, министерство считает недопустимым, так как это укрепляет упорство рабочих. Требования их, очевидно, неприемлемы и вызывают необходимость решительного отпора, которого начальство до сих пор не дало...».

Генерал-губернатор Князев

Сторону Бантыша принял также и приехавший в губернию иркутский генерал-губернатор Князев. 2 мая он телеграфировал Манухину целый ряд нарушений законов со стороны Эльзото, указывая, что оно является виновником забастовки. И Белозеров в своем докладе от 5 мая в Петербургское правление Эльзото писал: «Вообще и генерал-губернатор, и губернатор ведут себя по отношению Ленского товарищества довольно странно и, по-видимому, непременно желают найти его виновным в забастовке рабочих».

Две тактики срыва забастовки

Из предыдущего мы видели, что центральные власти во время забастовки стали на сторону Эльзото и являлись послушным орудием последнего. Мы видели также, что несколько иную позицию заняли губернские власти во главе с Князевым, Бантышем и подчиненными им чиновниками (Горнозаводское присутствие, Тульчинский, Майш и др.). Однако было бы грубой ошибкой думать, что Бантыш и губернские власти действовали под влиянием сочувствия к рабочим в их неравной борьбе.

Внутренним мотивом их конфликта с администрацией Эльзото была обыкновенная административная осторожность, боязнь громких событий и волнений. Бантыш с Тульчинским не менее энергично работали по предательству забастовавших рабочих. И в этом смысле отделяло их от Эльзото не разное отношение к рабочим, а разные методы по срыву их стачки.

Белозеров-Макаров были сторонниками решительного срыва стачки при помощи кровопролития. Бантыш-Тульчинский стремились сорвать ее более «культурными способами». Уговоры, ложные обещания, подкуп вождей забастовки [74], аресты, дезорганизующие движение, — были их методы.

И те и другие приемы одинаково имели целью сорвать стачку и оставить рабочих в старых условиях рабства и нищеты.

10—12 марта Бантыш телеграфировал исправнику Галкину передать дознание о стачечном комитете мировому судье и предложить рабочим от имени губернатора стать на работу.

21 марта Теппан и Иванов послали Бантышу телеграмму, где они жаловались на нерешительность в арестах исправника Галкина. В этот же день Бантыш послал Галкину телеграмму, в которой писал: «Если подтвердятся телеграммы Теппана и Иванова, я предам вас суду за бездействие власти и за упорное неисполнение моих распоряжений... Начальнику Бодайбинского гарнизона сегодня телеграфно штабом будут даны соответствующие инструкции оказания вам содействия, почему вы имеете в точности исполнять требования следователя относительно обысков и арестов…».

Обыски и аресты — это был одни из методов борьбы Бантыша против рабочих. Второй способ срыва заключался в замене бастующих штрейкбрехерами. Так, 4 апреля Бантыш телеграфирует Макарову, что по его распоряжению на Феодосиевском прииске под охраной солдат вновь нанятыми рабочими, около 100 человек, начаты работы. «Это, — пишет Бантыш, — послужило началу, правда, нерешительному, возобновления работ некоторых мастерских... Предложил надзору в порядке постепенности всемерно культивировать вышеуказанную меру...».

Третий способ срыва стачки по методу Бантыша заключался в уговорах и обещаниях. Орудием, должным испробовать этот способ, был Тульчинский. В своем докладе Манухину последний писал [75], что при проезде через Иркутск, он «получил 11—12 марта от Бантыша вполне определенные указания», по которым Тульчинский «обязывался приложить все усилия к тому, чтобы привести к миролюбивому, путем взаимных уступок, соглашению» администрации приисков и рабочих.

Одновременно с Тульчинским был послан на прииски и жандармский ротмистр Трещенков. Бантыш, видимо, как и Эльзото находил, что исправник Галкин не годится для решительных действий и охотно согласился на предложение Познанского [76] послать с особыми широкими полномочиями Трещенкова.

Ротмистр Трещенков

Этим же мотивом — нерешительностью Галкина — объясняет и Бантыш назначение им Трещенкова начальником полиции Витимского и Олекминского районов. В телеграмме от 21 марта в департамент полиции он срочно ходатайствует об утверждении этого назначения, причем объясняет его «оценкою способностей и характера местных исправников...».

Предписание, которым снабдил Бантыш Трещенкова, гласило, что последний едет по секретному делу, все полицейские чины обязаны оказывать ему полное содействие, а Галкин обязан в случае требования Трещенкова предоставить ему «наличное число чинов полиции и находящихся в его распоряжении воинских чинов». Кончалось предписание следующим заявлением Бантыша: «Лично мною ротмистр Трещенкову предоставляется право по соглашению с окружным инженером Тульчинским принятия той или другой административной меры в зависимости от данного момента в отношении лиц политически неблагонадежных...».

Между прочим, давая широкие полномочия Трещенкову, Бантыш хорошо знал, зачем едет Трещенков. В своем докладе иркутскому генерал-губернатору он писал [78]: «Трещенков ехал с определенной целью сорвать забастовку…».

Однако, видимо он несколько побаивался чрезмерной энергия «ретивого» ротмистра и поэтому в помощь Трещенкову он отправил окружного инженера Тульчинского. Оба «героя» Ленских событий выехали вместе из Иркутска 13 марта и приехали в Бодайбо 22 марта.

Инженер Тульчинский

Но среди полного холопства, которым были проникнуты правительственные чиновники на приисках, он все же являлся некоторым исключением.

Так, в отчете за 1910 год в Горный департамент он осмелился в очень сдержанных выражениях упомянуть о технических недочетах на приисках, о том, что каждый год администрация остается должной рабочим крупную сумму, и что Эльзото незаконно заставляет рабочих работать в праздники. По его же настоянию в 1911 году иркутское горнозаводское присутствие заставило Эльзото уплатить полностью рабочим задолженную заработную плату и обязало впредь ее не задерживать.

Терпеть какую бы то ни было критику своих действий Эльзото не желало и в отместку за этот отчет нажаловалось на Тульчинского в министерство. В результате в высших правительственных кругах Тульчинский пользовался репутацией человека не совсем удобного, но его терпели, так как он давал видимость хотя некоторой независимости Горного надзора.

Однако, чтоб умерить его пыл, министр торговли и промышленности сделал ему тогда же строгий выговор, где говорил, что в своем отчете он игнорировал «интересы предприятия, подрывая престиж и дисциплину в дальней тайге».

Таким образом, Тульчинский чуть не испортил себе карьеру. На первом совещании с выборными от рабочих по его приезде на прииски, он по секрету говорил: «что уже себя считал побежденным Белозеровым и компанией. Его отъезд в Петербург был вызван интригами Лензото, на что он должен был дать лично отпор» [79].

Как он давал отпор Белозерову в Петербурге, видно из письма Гинцбурга к лорду Гарису, где описывается обед в честь Белозерова, данный Эльзото за неделю до стачки. Гинцбург пишет: «Тульчинский в тосте, произнесенном за здоровье Белозерова, пространно указывал на умелый и гуманный образ действий Белозерова по отношению рабочих»… [80]

После этого укрепления в Петербурге своего служебного положения Тульчинский с Трещенковым и явился на прииски.

Рабочие, знавшие, что у Тульчинского был из-за них конфликт с администраций, думали, что он встанет на их сторону. Поэтому на Васильевскую станцию к его приезду вышла толпа забастовавших рабочих. Тульчинский поздоровался с рабочими и тотчас принялся за свою миссию уговоров. «Печалился, что он встречает рабочих праздными, а не на обычных работах. Просил ради таких великих дней страдания за нас богочеловека (это было за два дня до пасхи. — В. В.) всесторонне обдумать вопрос и на 4-й день св. пасхи выступить всем на работу» [81]. Вместе с тем он предложил выборным собраться у него на квартире 24 марта для обсуждения создавшегося положения.

До переговоров с рабочими Тульчинский созвал 23 марта совещание из администрации приисков, полиции и Трещенкова [82] для обсуждения мер к скорейшей ликвидации забастовки. На совещании Теппан и Савинов отказались от каких-либо дальнейших уступок рабочим. «По вопросу о готовности со стороны Ленского товарищества вести работы, если окружному инженеру Тульчинскому удается убедить рабочих Ленского товарищества встать на работы на 4-й день св. пасхи, — гласит протокол совещания, — представитель Ленского товарищества и. д. главноуправляющего промысла А.Г. Теппан заявил, что Ленское т-во согласно начать производство работ на приисках при условии самого позднего начатия работ, именно 1-го апреля...» [83].

«В случае неудачного мирного окончательного убеждения рабочих стать на работы со стороны окружного инженера К.Н. Тульчинского», решено было созвать второе совещание на другой день пасхи.

24 марта на квартире Тульчинского состоялось его совещание с выборными. На нем присутствовало 60 выборных мужчин и женщин. «Взявши на себя председательство, Тульчинский говорил все время сам, рассказал всю свою биографию, вплоть до того, что жена его живет в Петербурге... заявил, что забастовка произошла оттого, что его не было»... Рассказал, что Иркутское горнозаводское присутствие признало, что договор первоначально был нарушен Эльзото, но просил это сохранить в тайне и «не давать сведения об этом совещании в газету ранее, чем через два года. В заключение просил встать на работу...» [84].

По воспоминаниям Бавыкина Тульчинский говорил: «Я бы рад для вас, господа, сделать все, что можно, но видите, вот телеграмма, — что она говорит? Она говорит о необходимости поддерживать производство, а не нажимать на него... Если вы любите и уважаете меня, то должны встать на работу, иначе меня отсюда уберут...».

Мы не будем приводить выписок из воспоминаний других участников совещания о приемах уговаривания Тульчинского, скажем только, что на некоторых выборных эти уговоры произвели большое впечатление.

Так, Думпе пишет: «Я на своем веку много слышал первоклассных ораторов, но такого впечатления не производил на меня еще никто. Может быть, тут играло роль и то положение, в каком мы в данное время находились. Это влияние его речи я наблюдал и на всех остальных. С его словами, с его доводами можно было и не согласиться, но музыка его речи увлекала, гипнотизировала нас всех» [85].

Тульчинский в своих уговорах не обещал никаких новых уступок со стороны Эльзото, но он говорил, что если рабочие станут на работу, то он обещается настоять на действительном проведении на приисках всех объявленных уступок. Последние, как мы писали выше, сводились к согласию со стороны Эльзото исполнять законы и постановления горного департамента. И обещание Тульчинского присмотреть за их проведением сводилось к обещанию исполнять впредь добросовестно свои обязанности по службе.

После переговоров Тульчинский удалился, и выборные тайным голосованием против 13 решили выйти на работу. Какие мотивы ими руководили, видно из воспоминаний Думпе. Он пишет: «Наше положение было из рук вон плохо. С одной стороны Трещенков, Преображенский, солдаты и прочее... с другой стороны — выход на работу только благодаря обещаниям Тульчинского.

«Большинство склонилось за выход на работу, принимая во внимание, что если не будут выполнены наши требования, то мы можем через месяц или больше забастовать снова. Выходя на работы, мы могли убить двух зайцев, во-первых: так как рабочие стали на работу, то Трещенков и другие должны будут удалиться, ибо ничего не останется усмирять; во-вторых, мы могли проверить, насколько искренни намерения правительства в лице Тульчинского улучшить быт рабочих...» [86].

13 выборных, которые были против выхода на работу, «открыто заявляли, что они не подчинятся большинству. Ими руководил некий Быков. Они ставили вопрос ребром: или исполнять требования сейчас же, или продолжать бастовать» [87].

Кончилось совещание следующей православной идиллией: «Выборные вышли с ударом колокола к пасхальной заутрене. Тульчинский пошел в церковь и предложил нам пойти. Кто шел в церковь, кто не шел» [88].

Таким образом, мы видим, что выборные вместе с Думпе испугались ответственности своего положения и охотно пошли на увещания окружного инженера.

Если бы рабочая масса послушалась их, то забастовка была бы сорвана. Но классовое чутье, руководившее забастовавшей 8-тысячной массой, оказалось достаточно сильным и удержало рабочих от ложного шага.

Напрасно Тульчинский и некоторые выборные выбивались из сил, чтобы уговорить рабочих выйти на работу. «Прошу доложить господину министру, — телеграфировал Тульчинский 30 марта горному департаменту, — что последние четыре дня все мои напряженные усилия были направлены убедить рабочих стать на работу».

Такого впечатления, как на панически настроенных выборных, эти уговоры Тульчинского на рабочих не произвели. И тот же Думпе пишет: «Я не могу себе до сих пор объяснить, почему его (Тульчинского) речь на массы действовала так слабо, неубедительно».

В результате, на 4-й день пасхи начало работать лишь незначительное меньшинство квалифицированных рабочих в мастерских. Шахтеры на работу не пошли, и центральное бюро для сохранения дисциплины было вынуждено объявить, что забастовка продолжается.

Убеждения же со стороны некоторых выборных стать на работу имели своим последствием то, что среди рабочих начали ходить слухи о том, будто выборные подкуплены приисковой администрацией. Администрация всячески поддерживала этот слух, чтобы дезорганизовать стачку. В своих показаниях на допросе Павел Баташев пишет: «Инженер Бук распространял слух, что выборные получили с Ленского товарищества сорок тысяч рублей и теперь не смеют разговаривать с товариществом, а скоро уедут, а вас, рабочих, будут выдворять с приисков с конвоем...».

Тульчинский, отчаявшийся в своих приемах, 29 марта вывесил ультимативное объявление, где предлагал рабочим приступить к работе 30 марта. В случае их невыхода он сообщил, что под охраной войск начнут работать штрейкбрехеры. В то же время 2 апреля он телеграфировал Бантышу: «Обходил совместно с Трещенковым казармы Андреевского и Прокопьевского (управлений). Замечается постепенный внутренний разлад среди бастующих. Арестование некоторых, оказывающих вредное влияние, представляется желательным». И в добавление к этой телеграмме 3 апреля он телеграфирует Бантышу [89]: «Полагал бы необходимым устранение возможных в будущем осложнений немедленную высылку сюда сотни казаков». Такова была деятельность Тульчинского на забастовавших приисках до расстрела рабочих.

Несколько другой тактики держался приехавший одновременно с ним на прииска жандармский ротмистр Трещенков. Будучи в большей служебной зависимости от департамента полиции, чем от Бантыша, он в своем поведении всецело отражал настроения Петербургских правительственных кругов. Поэтому он явился как бы на службу к администрации приисков и к ее услугам. У Теппана он с первых же дней прибытия даже столовался.

Его отношение к рабочим с момента его появления на приисках было чрезвычайно наглым и вызывающим. Баташев об этом писал: «Приехал Трещенков с полномочиями начальника полиции. Наши выборные пытались переговорить с ротмистром о наших нуждах, последний затопал ногами и с площадной бранью их выгнал...» [90].

Очевидно, при отъезде из Иркутска Трещенков получил определенные указания от Познанского сорвать стачку кровопусканием. Для придания этому вида «законности» в помощь ему был командирован, тоже с соответственными инструкциями, товарищ прокурора иркутского окружного суда Преображенский. В телеграмме, посланной вслед Трещенкову, Познанский телеграфировал, чтобы до прибытия Преображенского, он «никаких активных мер не принимал».

Разговоры о расстреле в связи с прибытием Трещенкова открыто велись на приисках. Теппан в присутствии исправника Галкина говорил, что «для такого мирового дела (Эльзото) можно бы перестрелять человек 20—30…» [91]. А в больнице, видимо, по приказанию администрации, готовили к приезду Трещенкова перевязочные средства. Рейн (местный мировой судья) пишет в своих показаниях: «20 марта, в бытность мою и г. Хитуна [92] на Надеждинском прииске, он, шутя, сказал: “А у нас доктора вчера уже перевязочные средства заготовляли ”» [93].

Тотчас по приезде, Трещенков 25 марта телеграфировал Познанскому: «Настоятельно нахожу необходимым арестовать агитаторов, стачечный комитет, бастующих ссыльных, кои мною выяснены в числе семнадцати человек, хотя бы для этого пришлось прибегнуть к оружию… Есть основание предполагать, что с арестом забастовка будет сорвана...».

Но ретивость администрации приисков и Трещенкова была опять умерена иркутским губернатором. 28 марта он телеграфировал Трещенкову: «Аресты по постановлению судьи отложите окончания переговоров Тульчинского. Указываю вашей обязанности лежит охранение порядка, предупреждение беспорядков, не вмешивайтесь договорные несогласия рабочих Эльзото...».

Тогда Эльзото решает действовать помимо Бантыша, — оно обращается с просьбой об аресте непосредственно в Петербург. Золотарев 30 марта телеграфирует Макарову: «Из полученных от иркутского губернатора начальника жандармского управления сведений видно, что забастовкой руководит стачечный комитет, немедленная ликвидация которого, по мнению ротмистра Трещенкова, сорвет забастовку. Губернатор, видимо, опасается этой меры, оттягивает ее... Предполагаю поручить начальнику управления непосредственно дать ротмистру Трещенкову директивы ликвидации стачечного комитета».

Макаров на завтра же послал согласие на эту меру. Не дожидаясь этого согласия, Золотарев через департамент полиции 30-го же марта послал телеграмму Познанскому, на посылку которой спрашивал у Макарова разрешения. Он предписывал Познанскому арестовать непосредственно через Трещенкова стачечный комитет.

Познанского не было в Иркутске, и арест стачечного комитета задержался еще на два дня, возможно, что не без влияния Бантыша. 2 апреля Познанский пересылает телеграмму директора департамента с предписанием об аресте Трещенкову, причем добавляет: «Телеграмма эта должна быть известна только вам, на нее нигде не ссылайтесь». И в тот же день Бантыш посылает также телеграмму Трещенкову, где разрешает произвести арест стачечного комитета, если эта мера «будет содействовать мирному улажению конфликта».

Между тем Эльзото продолжало одновременно свои попытки вызвать открытое выступление рабочих, чтоб дать повод для расстрела.

Так, 2 апреля на Александровском прииске рабочими был установлен привоз из амбара в кухню для выдачи рабочим около 26 пудов гнилого мяса. Это взволновало рабочих, и к 3 апреля к казачьей собралось до 1000 чел. рабочих, требующих составления акта о гнилом мясе [94]. «Тут откуда-то явился Трещенков и с криками “расходитесь, сволочи!” бросился на рабочих. Он был один, и рабочие его не испугались... Несколько голосов крикнули: “Сам сволочь!” — и после того вся толпа закричала “тю”, т.е. затютюкала.

В своей бессильной злобе он бросился к телефону и вызвал с Надеждинского Народного дома солдат. Там по приезде Трещенкова были устроены казармы, чтобы солдаты были под рукой, когда придет возможность “погреть руки”…

Забастовка на Александровском прииске

Волнения по поводу мяса кончились 3 апреля уговорами Тульчинского, который ходил по баракам и обещал создать комиссию для осмотра провизии. При этом Тульчинский, памятуя о посланной им Бантышу телеграмме с предложением арестовать выборных, побоялся идти один и ходил в сопровождении Трещенкова и целого наряда стражников. Рабочие, среди которых, видимо, уже ходили слухи о предательстве Тульчинского, встречали его сухо и даже позволяли, по его словам, грубости, несмотря на то доверие, которым он якобы пользовался у них раньше [95].

Между тем слухи о готовящемся аресте стачечного комитета уже носились среди рабочих. Чтобы выручить своих товарищей из беды, каждый из них поодиночке писал заявление, где говорилось, что податель прошения сам «прекратил работу» вследствие нарушения договора Эльзото и что «среди рабочих подстрекателей не было».

И вот, в ночь на 1 апреля был произведен арест стачечного комитета рабочих. Руководили арестом мировой судья Хитун, товарищ прокурора Преображенский и Трещенков. Были арестованы: Мимоглядов Е.Я., Соболев А.А., Думпе Э.Ю., Розенберг И.С., Соломин И.С., Соломин Т.М., Герасименко А.Е., Будевиц И.И., Марцинковский P.И., Журавов-Иванов Д.В., Вязовов В.В., из них четыре первых — политические ссыльно-поселенцы [96].

Расстрел

Известие об аресте выборных подняло на ноги все прииски. Везде, куда дошли слухи об арестах, состоялись собрания рабочих, на которых они выражали свое негодование. Кроме того, тут же обсуждался вопрос о недостаточности пайка семейным рабочим и необходимости потребовать выдачи всех заработанных денег.

Около 5 часов утра рабочие Андреевского, Васильевского и Утесистого приисков толпою больше 1 000 человек уже пришли к квартире Тульчинского и потребовали освобождения выборных. По словам Тульчинского [97], они выговаривали ему, что будто бы он «способствовал аресту своими указаниями их выборных, так как эти выборные были у меня».

Тульчинский обещал послать губернатору телеграмму с просьбой освободить выборных. Опять уговаривал рабочих стать на работу и с трудом в течение часа убедил их разойтись пока по домам, пообещав им дать ответ в 2 часа дня на Надеждинском прииске. Обещанную телеграмму Тульчинский, действительно, послал Бантышу. В ней он писал, что, если арестованные не будут освобождены, то, в виду малого количества солдат, положение будет «угрожающим».

Возвращаясь от Тульчинского, рабочие решили пойти в этот же день на Надеждинский прииск и подать Преображенскому личные заявления от каждого рабочего с требованием освободить выборных.

А Тульчинский поехал на Надеждинский прииск. В это время, около 9 часов утра, почти все Александровские рабочие пошли к конторе на Липаевский прииск, чтобы просить начальника 2-й дистанции Савинова об освобождении выборных, об увеличении пайка семейным и о выдаче заработанных денег. По дороге они встретили Тульчинского. Очевидно, и среди этих рабочих уже распространилась весть о двойственной роли Тульчинского. По его словам: «Рабочие эти остановили меня и, держась в отношении меня вызывающе, требовали немедленного освобождения арестованных…» [98]. Тульчинский отделался от них уговорами и поехал дальше на Надеждинский прииск, а они пошли дальше на Липаевский прииск. Здесь Савинов обещал им увеличить паек и выдать заработанные деньги; тогда они вернулись домой.

На Феодосиевском прииске в восьмом часу утра собралась толпа рабочих до 2 000 близ конторы, обсуждая положение. Трещенков выставил против нее имевшуюся команду на расстоянии 1 000 шагов и вызвал по телефону из Бодайбо на Надеждинский прииск штабс-капитана Лепина с солдатами. Последние сопровождали в Бодайбо арестованных ночью выборных и не успели вернуться.

На помощь к Трещенкову приехали вызванные им Преображенский и Хитун. По их предложению служащим, живущим на прииске, было приказано выехать с него вместе с семьями, что и было исполнено. Но еще до приезда остальных солдат на прииск приехал с Надеждинского прииска вызванный рабочими Тульчинский.

По просьбе Тульчинского солдаты были временно убраны в помещение, а Тульчинский подошел к рабочим. «На мое приветствие и обнажение при этом головы от фуражки, — пишет Тульчинский [99], — рабочие ответили молчанием, а затем начали говорить некоторые из рабочих, обвиняя меня в том, что я выдал следователю выборных и указал, кого нужно арестовать...». Толпа требовала освобождения выборных и немедленного полного расчета.

Уговорами и обещаниями Тульчинский успокоил рабочих, и они разошлись. Таким образом, расстрел здесь Трещенкову не удался.

Между тем, рабочие Андреевского прииска решили идти на Надеждинский прииск и подать каждый лично записку Преображенскому с требованием освободить арестованных и заявлением, что подстрекателей к забастовке среди рабочих не было, и каждый из них бастовал по собственному желанию. Но андреевцы не пошли одни, по дороге к ним присоединились рабочие Васильевских приисков, потом Пророко-Ильинских и, наконец, рабочие Александровского прииска. Всего образовалась толпа рабочих численностью до 3 000 человек.

Перед выходом с Александровского прииска рабочие-выборные объясняли толпе необходимость шествия тем, что, если заявление подадут выборные, то их арестуют. Поэтому те рабочие, которые хотят просить об увеличении пайка и об освобождении арестованных, должны были это сделать «всем народом». При этом зачитывался текст заявлений на имя Преображенского и Тульчинского.

Дорога, по которой двинулись на Надеждинский прииск, шла между глубокими сугробами, и шествие растянулось на 200 саж., так как шли не более как по 5—6 человек в ряд. Ко времени подхода их к Надеждинскому прииску, туда уже приехала команда под начальством штабс-капитана Лепина, вызванная Трещенковым из Бодайбо. Вместе с той командой, которая была у Санжаренко в Народном доме, образовался отряд из 92 солдат. Командовал этим отрядом Лепин.

К моменту появления рабочих на дороге и после совещания между Трещенковым, Хитуном и Преображенским, команду вывели из Народного дома и поставили поперек тракта, по которому должны были двигаться рабочие. После расстановки команды ротмистр Трещенков, Тульчинский, Преображенский, Хитун, Лепин и Санжаренко стали с правой стороны команды.

Когда передние ряды шествия были на расстоянии 150 сажен, и их еще отделяла от солдат река Аканак [100], Трещенков послал к ним стражника Китова, чтоб он передал им приказание свернуть на нижнюю дорогу. Вслед за Китовым к толпе побежал и Тульчинский, боясь, что стражника толпа не послушает.

Когда передние ряды окружили Тульчинского, а часть рабочих, усевшись на штабеля лежащего леса, начала закуривать папироски, раздался первый залп в рабочих. Толпа полегла. После первого залпа она соскочила и бросилась врассыпную. Но ей тотчас пришлось лечь снова, так как солдаты открыли по рабочим непрерывный огонь.

По показанию стражников, Трещенков, прежде чем приказать Лепину открыть стрельбу, подошел посоветоваться к Преображенскому. «Это обстоятельство указывает на то, что, очевидно, стрельба была санкционирована (Преображенским) — телеграфировал чиновник Майш губернатору [101].

«А шт.-капитан Санжеренко, — по словам Преображенского [102], — обходя сзади солдат, грозил пристрелить того, кто будет плохо целить».

Жертвы расстрела

В летописи, которую вел священник Благовещенской церкви, записано: «На месте (после расстрела) оказалось 199 чел., раненых было около 350, из которых в первые три дня скончалось около 100 человек» [104].

В беседе с Тульчинским Трещенков сообщал ему доверительно сведения о числе убитых и раненых, согласно донесениям урядников. В общем итоге: убитых 205, раненых 230 [105].

Между прочим, «Трещенков хвастался, что он находился в строю 9 января при расстреле рабочих, и что тогда несколько сот убитых не было показано. На это последнее обстоятельство», по словам Рейна, «он ссылался, когда при следствии о 4 апреле получились сведения о превышении числа погребенных над числом отпетых по списку, сообщенному полицией священнику» [106].

Что цифра, исходящая из официальных данных, была уменьшена, косвенно подтверждает и то, что Преображенский и Трещенков приняли самые энергичные меры, чтобы не допустить к вырытию и осмотру трупов. Тотчас после расстрела иркутская прокуратура по инициативе Преображенского и Трещенкова возбудила дело «о скопище рабочих, учинивших на Надеждинском прииске Ленского золотопромышленного товарищества нападение на войско» [107].

В связи с этим были осмотрены раненые рабочие, и оказалось, что из 200 раненых 117 были ранены в лежачем положении, 69 получили раны сзади и только 14 человек — спереди. Мировой судья Рейн, которому было поручено произвести следствие на месте, вынес постановление и об осмотре трупов. Но Преображенский и Трещенков категорически воспротивились этому. Напрасно Рейн уверял их [108], «что на основании осмотра раненых выходит, что на войска нападали задом», и осмотр трупов или дела не изменит, или, наоборот, «может реабилитировать честь команды».

Преображенского поддержал прокурор иркутской судебной палаты Нимандер, и осмотр трупов не был произведен.

Убитые рабочие

Положение раненых рабочих было страшно тяжкое. Полиция не допускала к ним родных и товарищей, а сваливала их на сани и развозила в больницы до 12 часов ночи.

Больница на Феодосиевском прииске, которая обслуживала и Надеждинские прииски, была построена лишь на 53 койки, поэтому рабочих развозили за несколько десятков верст в разные больницы без предварительной перевязки. В больницах их вповалку бросали на пол, где они лежали и на другой день безо всякого присмотра.

Священник, вызванный для причащения умирающих, так описывает то, что творилось в больницах: «Войдя в первую палату, я увидел поразительную картину: кругом на полу и на кроватях лежали в беспорядочном виде груды раненых рабочих. Пол покрыт кровью, кое-где видны клочки сена, служившие постелью раненым, перевязки, сделанные, вероятно, с вечера, потерявшие свой вид до неузнаваемости, у некоторых были заменены собственной материей из одежды… Ползая на коленях по лужам крови с усилием …

Дети и вдовы на могилах

***

Поведение Трещенкова после расстрела в отношении рабочих отличалось чрезвычайной наглостью. Он разъезжал по казармам, ругал рабочих площадной бранью, угрожал им, что «если они через два дня не выйдут на работу, то он приедет с солдатами и будет расстреливать их в казармах, не щадя ни женщин, ни детей» [110].

В губернию он послал, как и Преображенский с Теппаном, лживые телеграммы, где писал, что рабочие шли громить войска, вооруженные кольями и кирпичами. В качестве вещественных доказательств «нападения на войско», он велел стражникам подобрать палки и жерди, лежавшие по дороге следования рабочих.

Всего было подобрано 12 жердей, 9 обломков кирпичей, 2 полена, 14 палок — частью гнилых, обломков сгнившей ветки и т.п. [111]

Вот с этими «вещественными» доказательствами и думала выступить иркутская прокуратура, обвинявшая рабочих в «нападении на войска».

Департамент полиции остался доволен расстрелом. Приехавший 23 мая вместе с ген.-губернатором на прииск из центра жандармский ротмистр передал Трещенкову, что «департамент полиции его действиями очень доволен, благодарит и просит ничем не смущаться» [112].

Довольно осталось и Эльзото. Вскоре после приезда ревизии Манухина в газетах появилось сообщение, что в делопроизводстве Белозерова обнаружена была выдача Трещенкову 2 400 рублей единовременно и по 15 рублей суточных с 4 апреля.

На запрос департамента полиции, правда ли это, начальник иркутского жандармского управления Васильев (сменивший Познанского) принужден был ответить, что «на днях губернатор говорил мне лично, будто бы действительно компрометирующие ротмистра Трещенкова записи найдены в книгах Белозерова».

Что у Трещенкова появились после расстрела большие деньги, свидетельствует также и то, что за два месяца — апрель, май — он одних личных переводов (жене и т.п.) сделал на сумму 795 рублей [113].

На крови рабочих нажились и некоторые из расстреливавших их солдат. В результате мародерства трупов убитых рабочих, а вероятно и получения «награды» от Эльзото, в ближайшие дни после расстрела солдаты сдавали для перевода домой по 100 и по 400 рублей [114].

Любопытно остановиться также и на поведении Бантыша после расстрела. 4 апреля, после ночных арестов, он телеграфировал Трещенкову: «По изъятии стачечного комитета учтите появившийся раскол между бастующими, впечатление, вызванное этой мерой, и при благоприятных результатах арестуйте немедленно всех остальных, подлежащих заключению под стражу по требованию следственных властей».

После расстрела, 7 апреля, он опять телеграфирует: «Вне зависимости от оценки ваших действий в печальном событии 4 апреля, казалось бы, настроением совершившегося надо воспользоваться и арестовать, согласно ранее преподанных вам указаний, всех лиц, подлежащих уголовной ответственности, конечно, по результатам следствия. Не ставлю вам этого на вид, но спрашиваю мотивы, послужившие вам к отсрочке моих указаний».

Арестованный стачком. Справа сидит Павел Баташев

Среди арестованных было шестеро политических ссыльных, а остальные рабочие привлекались впервые.

Не менее двусмысленно, чем поведение Бантыша, было и поведение Тульчинского. Когда началась стрельба, Тульчинский был среди рабочих и лежал вместе с ними, но ранен он не был.

Надо полагать, что Трещенков умышленно приказал стрелять в тот момент, когда Тульчинский был в толпе рабочих, — заигрывание Тульчинского с рабочими вызывало у Трещенкова бешенство, так же, как и сдерживающая политика Бантыша и Князева.

В чиновничьей вражде, которая шла между тремя этими лицами и Эльзото, Трещенков, как я уже писала выше, был всецело на стороне последнего. Трещенков этого и не скрывал. Так, Рейн пишет в своих показаниях, что обедал как-то вместе с Трещенковым у Теппана, и «на вопрос хозяйки, что из себя представляет генерал-губернатор Князев, Трещенков позволил себе произнести циничное выражение, которое я считаю неудобным повторять на бумаге» [115].

В день осмотра места расстрела Рейном, последний попросил Тульчинского стать на место, где он был во время стрельбы. Когда Тульчинский туда пошел, Трещенков «с улыбкой» обратился к Майшу и спросил: «Не вызвать ли для полной картины и команду и расставить ее, как было 4 апреля? На этот раз мы уже наверно не промахнемся! Санжаренко меня тоже об этом спрашивал» [116].

В этом же разговоре Трещенков говорил, что «единственно чего не может простить себе, — это что не арестовал Тульчинского, так как он форменный провокатор в мундире, который своими разговорами развратил рабочих» [117].

Однако, несмотря на эту «ведомственную» вражду, Тульчинский умудрился тотчас после расстрела послать в Горный департамент две прямо противоположные по содержанию телеграммы. В одной он писал, что толпа была враждебно настроена и вооружена камнями и кирпичами, а в другой, что толпа шла мирно, и ничего у нее в руках не было. Такое противоречие Тульчинский объяснял тем, что первую телеграмму он послал по настойчивому требованию Трещенкова. Но тогда остается удивляться его уступчивости перед Трещенковым, так как от него он был совершенно независим в служебном отношении.

Тульчинский говорит, что «он был охвачен чувством панического страха перед возможною местью рабочих [118]. И чувство это было настолько сильно, что заставило его провести ночь на 5 апреля под охраною воинской команды в Народном доме» [119].

Однако своим невольным пребыванием под пулями Тульчинский реабилитировал себя в глазах рабочих и феодосиевцы, не зная об его последних телеграммах, подали ему 7 апреля заявление, где просили у него прощения и говорили, что нахождение его во время расстрела в толпе убедило их в его непричастности к арестованию их выборных.

Конец Ленской трагедии

Не менее нагло, чем местные власти, держало себя после расстрела царское правительство.

Министр Макаров

Вполне понятно, что 3-июньская Дума с бутафорскими выступлениями Некрасова и Уварова не вызывала у правительства ни малейшего беспокойства. Оно отлично понимало, что все эти рабочелюбивые, проникнутые лицемерным негодованием речи заправил думы являются лишь предвыборным кривляньем перед мелкой и средней буржуазией. 3-я Дума доживала последние месяцы своего законного срока существования, и им надо было подумать о наступающих выборах в 4-ю Государственную думу.

Однако и правительству, и всем его агентам на местах скоро пришлось трусливо прикусить язык и резко изменить фронт своего поведения. Неожиданно для них в ответ на стоны умирающих ленских рабочих раздалось могучее эхо негодования по всей пролетарской России.

Первым поднялся петербургский пролетариат, и политическим центром этого движения явилась «Звезда», — первая и единственная большевистская газета, выходившая тогда легально после годов реакции.

8 апреля «Звезда» вышла в траурной кайме. «На Ленских приисках убито 270, ранено 250» — были ее первые строки. Передовица газеты начиналась так: «В мрачную историю русского рабочего движения, богатую невероятными образцами самого бессмысленного, изощренного насилия и беззакония, властной безответственной рукой вписана новая кровавая страница. Во славу капитала, поддержания престижа власти расстреляли мирную толпу рабочих ленских золотых приисков... Трудно сдержать крик негодования перед грудой “невинно-убиенных” и искалеченных русских рабочих, вся вина которых в том, что они мирными, законными путями добивались сносного человеческого существования...».

В ответ на это известие уже 9 апреля в Петербурге начинаются по заводам и фабрикам однодневные стачки протеста. Движение развивается с необычайной силой и своего апогея достигает к 18 апреля, когда в однодневной стачке протеста даже по уменьшенным официальным данным принимало участие 53 534 рабочих [121]. Насколько эта цифра преуменьшена, видно из того, что «Звезда», тесно связанная с фабриками, писала тогда же, что 18 апреля в Петербурге бастовало свыше 100 000 рабочих.

По тем же официальным данным, в стачке протеста по поводу Ленских событий с 14 по 19 апреля включительно принимало участие в Петербурге 99 200 рабочих. В эту явно преуменьшенную цифру не входят рабочие, бастовавшие до 14 апреля и с 20 апреля.

Начинались и протекали стачки так: рабочие на общем собрании выносили резолюции протеста по поводу Ленского расстрела. Затем объявлялась однодневная забастовка, и с пением похоронного марша толпа рабочих выходила за ворота. Иногда этот выход превращался в демонстрацию, выкидывали красные знамена и с пением шли несколько кварталов, пока не появлялась полиция. Так было 17—18 апреля на заводах за Московской заставой, такие демонстрации устроили портные и печатники 17 апреля, такие же демонстрации пытался устроить многотысячный Путиловский завод, фабрика «Скороход» и многие другие. 15 апреля на Невском была демонстрация учащихся и рабочих, которая продолжалась с 12 до 3 часов дня. Полиция рассеивала демонстрантов, они собирались вновь и т.д. Всего было арестовано за эту демонстрацию 132 человека.

Не менее грандиозный характер носило и движение в провинции. Бастовали все промышленные центры: Москва и Рига, Киев и Екатеринослав, Одесса и Харьков, Баку, Николаев и многие другие. Насколько стачки протеста имели массовый характер, видно из того, что в Киеве за два только дня — 10 и 11 апреля — бастовало до 5 000 рабочих, в Риге 18 апреля — 21 000 рабочих, в Варшаве 18 апреля — 11 000 рабочих и т.д. [122]

Десятки и сотни резолюций летели с фабрик и заводов от различных организаций с протестом против Ленского расстрела в редакцию «Звезды» и с.-д. фракцию Государственной думы.

Правительство почувствовало, что оно затеяло опасную игру на Ленских приисках. И чтобы несколько успокоить общественное мнение «по высочайшему повелению» было объявлено о посылке на Ленские прииски комиссии во главе с сенатором Манухиным для расследования событий, связанных с расстрелом, и положения рабочих [123].

Между тем на приисках продолжалась картина неслыханного произвола. Администрация вела свою наступательную политику. Под давлением Теппана совещание местного горного надзора, полиции, администрации приисков и др. [124] 22 апреля постановило, что «все бастующие рабочие в обоих округах... подлежат эвакуации с открытием навигации».

А «друг рабочих» Тульчинский разъяснил Теппану [125], что пищевое довольствие администрация обязана выдавать только тем рабочим, которые за товариществом совершенно не имеют заработка. «Те же рабочие, которые при расчете получили не менее 18 рублей на одинокого и 30 рублей на семейного, должны довольствоваться за свой счет, получая продовольствие за наличные деньги». До открытия навигации оставалось 1 ½ месяца, и ясно, что этот минимум, определенный Тульчинским, угрожал рабочим голодовкой.

Однако Бантыш, осведомленный о событиях в центре, тотчас прекратил эти попытки. 18 апреля он телеграфировал Трещенкову: «немедленно прекратите всякий расчет рабочих», и потребовал продолжать отпуск пищевых продуктов «по отношению всех рабочих без исключения». 25 апреля он сообщил Тульчинскому: «Никаких мер по эвакуации рабочих с открытием навигации без моих особых распоряжений предлагаю ни под каким видом не принимать».

К этому моменту и Петербургскому правлению Эльзото под давлением событий пришлось несколько изменить свое поведение. 23 апреля оно испуганно телеграфировало Теппану: «Повторяем нашу настоятельную просьбу беспрекословно подчиниться всем распоряжениям Тульчинского. Все ваши действия строго согласовать с его указаниями, сообщать нам для сведения об отданных им распоряжениях и вашем исполнении».

Вместе с тем правительство принимает по-прежнему все меры, чтобы сорвать стачку. Горный департамент шлет 5 мая телеграмму непосредственно Тульчинскому, где пишет, что «было бы весьма желательно, чтобы вы постарались убедить рабочих стать на работу». Мотивом для уговоров департамент выставил то, что только при нормальных условиях работы комиссия Манухина сможет провести ревизию.

Тульчинский энергично принялся за исполнение поручения. С 7 мая по 11 включительно он вел усиленные уговоры среди рабочих. И уже по собственной инициативе пригрозил рабочим принудительной эвакуацией [126]. В ответ на уговоры рабочие выставили 12 пунктов условий. В числе пунктов стояли: прибавка заработной платы и выпуск арестованных товарищей. Ни правительство, ни Эльзото на эти условия не пошли.

В это время на прииски 21 мая явился иркутский генерал-губернатор Князев, который в свою очередь принялся за уговоры рабочих. «У начальника края большое желание поставить (рабочих) на работу, он по приезде послал телеграмму министру, что рабочие, очевидно, станут», телеграфировал Майш Бантышу [127].

Но уговоры оставались без результата. В этот момент Белозеров, приехавший на прииски 18 мая, объявил рабочим о согласии Эльзото повысить расценки, всего на 200 000 рублей. Однако распределение прибавок он сделал так, что они падали лишь на высшие категории рабочих. Вместе с тем он выставил ультимативный срок выхода на работы 21 мая.

23 мая по поводу этих прибавок под председательством Князева состоялось заседание. На нем Белозеров откровенно заявил, что для Эльзото все бастующие рабочие нежелательны. Однако ультимативный срок выхода на работы был отложен до 28 мая.

Адвокаты с членами стачкома

Тогда Князев решил воздействовать на рабочих угрозой. 30 мая он вывесил объявление, где писал, что, так как рабочие не приняли уступок Эльзото, то им предлагается получить расчет и в 7-дневный срок выехать за счет Эльзото до Усть-Кута. В противном случае он угрожал их вывезти этапным порядком.

Угроза Князева удалить с приисков всех рабочих-свидетелей расстрела до приезда ревизии Манухина слишком скандализировала правительство, и Манухин распорядился это распоряжение отменить.

Между тем администрация приисков деятельно готовилась к ревизии Манухина. 19 мая Майш [129] телеграфировал Бантышу: «Картина обычной приисковой жизни изменилась во многом не только наружной уборкой... Места около казарм усыпаны галькой, даже берега реки убраны ото льда и мусора. Феодосиевская больница вся вновь выкрашена включительно до коек, на полах новые линолеумовые настилки и т. д.».

Ревизия Манухина приехала на прииски 4 июня. Тотчас были развешены объявления, где Манухин призывал рабочих стать на работу и этим облегчить ему расследование. Альфред Гинцбург по поводу этого призыва писал: «Манухин в разговоре со мною говорил, что убеждение его рабочих встать на работу, хотя бы временно, было с его стороны главным тактическим шагом. Что он не заблуждается относительно дальнейших намерений буйного элемента, но он надеется, что большинство рабочих, раз встав на работу, не поддадутся дальнейшей агитации» [130].

5 июня 1912 г. Рабочие Александровского прииска обсуждают предложение Манухина выйти на работу

Рабочий Ив. Кудряшев в своих воспоминаниях пишет [131]: «Батюшка Александр Федорович (Керенский) около нас, феодосиевцев, три дня бился на собраниях, пока своим слезливым голосом не убедил большинство выйти на работу».

В своих заявлениях о выходе на работу рабочие писали, что «они, не отказываясь от своих требований, встают на работу временно, по таксе, предложенной управлением Эльзото, не подписывая договора до рассмотрения спорных вопросов...».

С 10 июня работы на приисках шли полностью, и Князев удовлетворенно телеграфировал Макарову: «Дело сдвинуто с мертвой точки...». Ревизия Манухина вела опросы и следствие. А администрация временно припрятывала свои проделки. Так, на Светлом прииске рабочие обнаружили в шахте припрятанное во время ревизии тухлое мясо, около 500 пудов [132].

В то же время комиссия Манухина занялась выработкой нового договора. На заседаниях по поводу этого от рабочих присутствовали выборные: Шабалов С. В., Носов Е. Г., Пинаев И. Д., Трифонов И. И., Горшечников С. К., Петухов А. Г., Подзахотников П. И. и Головщин А. С.

26 июня новый договор был готов и передан на обсуждение рабочим. На собрании рабочих Феодосиевского прииска, бывшем 27 июня, рабочие нашли, что новый договор лучше старого, но существенных изменений в нем нет. «Администрация на приисках, как и крепкий Белозеровский режим, не изменились даже в присутствии ревизии. Сенаторская ревизия до сих пор не восстановила правды и не привлекла виновных в 4 апреля, а наши выборные невинно сидят в тюрьме». Поэтому рабочие отказывались подписать новый договор и требовали своего вывоза из Ленского края. За эту резолюцию голосовало 1 998 рабочих против 7. И в ближайшие дни к ней присоединились все остальные прииски.

28 июня, к величайшему удивлению Манухина, Эльзото и адвокатов, рабочие всех приисков дружно и организованно вновь прекратили работу.

Рабочие перед выездом с приисков

Как отнеслась администрация к уезжавшим рабочим, видно из телеграммы Бантыша Макарову от 1 июля [134]: «Сегодня отправляю первый эшелон бывших рабочих Эльзото... Должен констатировать действительно отвратительное отношение промыслового управления к насущнейшим нуждам рабочих... возврат удержанных за провиант денег с 21 марта по 4 апреля производится на чрезвычайно невыгодных для рабочих условиях… женам раненых прекратили выдачу провианта... выборным отказывают в провианте... обсчитывают рабочих на каждом шагу... приходится наблюдать совершенно бессердечное к рабочим отношение, бесчисленные мелкие придирки, крайне плохо организованный, совершенно беспорядочный расчет вообще. Характер действии Эльзото, видимо, сводится к желанию во что бы то ни стало сорвать мирную эвакуацию рабочих»…

Однако на этот раз усилия Эльзото были напрасны. Напрасны были и усилия губернских чиновников вызвать у рабочих «верноподданнические чувства».

Перед отъездом на собрании первой уезжавшей партии рабочим было предложено вынести благодарность Манухину за ревизию и просить его «повергнуть к стопам монарха верноподданнические чувства». Молчаливо была проголосована эта резолюция и единогласно отклонена. Еще раз эту резолюцию попробовали предложить рабочим от имени Майша на другом собрании рабочих 6 июля, но и здесь ее отвергли единогласным голосованием.

У могил товарищей перед отъездом

Между прочим, комиссия адвокатов во главе с Керенским по просьбе рабочих возбудила против Эльзото в Петербурге 3 852 иска на общую сумму 400 000 рублей. В этих исках рабочие требовали с Эльзото уплаты зарплаты со дня забастовки по срок контракта. Мотивировался иск тем, что договор первым нарушило Эльзото.

20 марта 1913 года группа ленских рабочих обратилась с открытым письмом в «Правде» к адвокатам. Рабочие спрашивали у них: «Как обстоят дела с нашими доверенностями и исками? Рассейте подозрения... и докажите, что вы не только в горячую минуту пообещали нам помощь». Но адвокаты не торопились. Они вели переговоры с правлением Эльзото ровно 2 года и только в марте 1914 года передали иски на рассмотрение... одному из петербургских мировых судей. О дальнейшей судьбе этих исков ничего неизвестно; надо полагать, что с началом мировой войны они были окончательно похоронены.

***

Лена сделалась известной всему миру. Под влиянием мирового скандала, который произвел Ленский расстрел, и разоблачений той роли, которую играло в нем правительство, Бояновский и Липин ушли из состава правления. А в сентябре 1912 года все правление было заменено новыми лицами.

В октябре были освобождены от занимаемых должностей Белозеров и Теппан. Управляющим приисками был назначен А. А. Перрэ, который приехал на прииски в середине февраля 1913 года. До его приезда приисками управлял совет в составе следующих лиц: Гавриловича, Черных, Савинова, Цинберга.

Между прочим, расход Эльзото, вызванный стачкой, по докладу правления общему собранию акционеров 30 сентября 1913 года, равнялся 1 283 278 руб. 72 коп.

Из главных действующих лиц на своем месте остался лишь Тульчинский, который продолжал работать на приисках в качестве окружного инженера в ближайшие годы. Его предательская роль по отношению бастовавших рабочих примирила с ним и правительство, и Эльзото. И так как она не была известна широким кругам, то он даже был окружен ореолом чуть не мученика.

Никто из виновников расстрела не пострадал, и лишь губернатор Бантыш получил понижение по службе за свои нелады с Эльзото. Он был переведен губернатором в Якутск.

Судьба ротмистра Трещенкова была такова. Как известно, комиссия Манухина покинула прииски 5 июля. После себя она оставила огромный следственный материал в несколько десятков дел, составила новый договор, который рабочие не приняли, и возбудила уголовное преследование против Трещенкова по обвинению «в преступном бездействии и превышении власти».

От обязанностей начальника полиции освободил Трещенкова приехавший на прииски Князев 21 мая. На его место был поставлен другой жандарм Юринский. «С большим трудом удалось удалить с приисков Трещенкова; он плакал, прося оставить его на приисках, так как боится, что его убьют», — телеграфировал Майш Бантышу 26 мая [135].

Познанский, начальник иркутского губернского жандармского управления, в конце апреля был заменен Васильевым. Последний и взял на себя по приказу департамента полиции охрану Трещенкова.

Уже 6 апреля Трещенков телеграфировал Познанскому, что он получил сведения о готовящемся на него покушении. 15 апреля начальник московского охранного отделения телеграфировал в Иркутск, что в студенческой среде поговаривают об убийстве Трещенкова. 22 апреля Трещенков опять телеграфировал в Иркутск, что ссыльные поговаривают об убийстве его, и вместе с тем слезно просил перевести его в Россию. 2 июня департамент полиции телеграфирует в Иркутск, что из Парижа специально для убийства Трещенкова направляется бежавший из Сибири террорист... и т. д.

Были ли это просто кошмары «кровавого» ротмистра и охранки или об убийстве его действительно поговаривали, но во всяком случае департамент полиции окружил своего ротмистра большой заботливостью и охраной. Из Бодайбо в Иркутск он уехал вместе с Васильевым (начальник иркутского жандармского управления), охраняемый целой сворой жандармов и шпиков. Чтобы законспирировать его отъезд, Васильев послал открытую телеграмму в Иркутск, где писал, что Трещенков выедет 25-го. В этой же телеграмме шифром он прибавлял: «Открытый текст написан умышленно для наведения на ложный след. Трещенков выезжает со мной 4-го...».

В дальнейшем жандармы с большими предосторожностями переправили Трещенкова в Петербург. Васильев при отъезде телеграфировал в томское жандармское управление: «Сегодня экспрессом первый Иркутск—Москва выезжает ротмистр Трещенков под фамилией Кашин. Возможно покушение в пути следования. Сообщите дальше».

В Петербурге Трещенков жил нелегально под фамилией Николай Викторович Кашин и был прикомандирован к жандармскому управлению. Жалованье он получал прежнее и, кроме него, добавочное вознаграждение на семью. Насколько велико было одно добавочное вознаграждение, видно из того, что за год он получил его 2 005 руб. 50 коп.

С 1 июня 1913 года его лишили этого добавочного вознаграждения за ссору в пьяном виде с князем Нижерадзе.

Дело о нем по указаниям свыше затягивали елико возможно. Оно было иркутским судебным следователем окончено лишь 6 марта 1914 года и направлено прокурору иркутской судебной палаты. Здесь оно пролежало еще 6 месяцев, и только в сентябре 1914 года его передали на рассмотрение министра внутренних дел, который не нашел в деятельности Трещенкова ничего преступного, и оно было прекращено по высочайшему распоряжению. Трещенков поступил в действующую армию и по одной версии был убит 15 мая 1915 года в бою с австрийцами [136]. По другой версии, он был расстрелян в Иркутске в 1920 году [137].

Отличительной чертой всего ленского движения является необычайный героизм, проявленный всей 7-тысячной массой ленских рабочих. Принадлежащие по своему культурному уровню к самым темным и бедным слоям русского пролетариата, ленские рабочие вписали своей стачкой золотую страницу в историю русского рабочего движения.

Мы видели, как дружно и неоднократно они тысячами подымались на защиту своих выборных. В сотнях допросов, снятых с них полицией и Манухиным, они не сказали ни одного слова, которое могло бы повредить их организации и борьбе. Ни одного провокатора не могла найти среди них полиция.

В борьбе со своим классовым врагом они не только проявили чудеса солидарности, но изменили совершенно даже свой быт, который десятилетиями прививало им самодержавие. Как известно, спаивание шахтера служило всегда одним из лучших средств его порабощения. Поэтому водка и пьянство были в самых широких размерах поощряемы на приисках. До 1904 года даже часть заработной платы выдавалась обязательно водкой. На этой почве на приисках шли постоянная поножовщина, уголовные преступления и разврат. И на первом же своем общем собрании забастовщики постановили, что ни один из рабочих не имеет права пить водку. Решено было собрать всю наличную водку и уничтожить.

Думпе пишет: «Я был очевидцем такой сцены. На Ново-Александровском прииске у барака стоит групп рабочих, вооруженных четвертями. По очереди они подходят к снеговой куче и выливают содержимое, т.е. водку, прямо в снег. Это делалось охотно, со смехом, шутками и прибаутками. Воодушевление, самоотвержение среди рабочих было такое, что не могу найти достаточно ярких слов, чтобы это выразить, я никогда не подозревал, что эта темная, друг против друга озверелая масса на это может быть способна...» [138].

«По единогласному удостоверению всех допрошенных свидетелей, — пишет правительственный чиновник Манухин, — пьянство, сильно развитое среди приискового населения до забастовки, со времени прекращения работ совершенно не наблюдалось... За 4 месяца забастовки в среде рабочего населения, доходившего до 7 000 лиц, не произошло ни одного повреждения промыслового оборудования, не было похищено или попорчено ни одного, даже малоценного имущества и не наблюдалось ни одного случая нападения или насилия в отношении кого-либо» [139].

В борьбе, которая длилась 4 месяца, которая не имела правильного партийного руководства, которая сопровождалась неслыханной провокацией со стороны всех, с кем приходилось сталкиваться забастовщикам, ленские рабочие проявили исключительную классовую стойкость и дисциплину.

Ленская забастовка была не просьбой, а борьбой, причем борьбой экономической. Здесь не было веры ни в попа, ни в урядника, ни в царя. Рабочий класс уже пережил 1905 год, и уроки его не прошли даром для ленских рабочих. Даже к своим выборным они не относились, как к фетишу и вовремя одернули их, когда те поддались на уговоры Тульчинского.

Кончилась Ленская забастовка с внешней стороны неудачно. Рабочие покинули прииски, уехав на голод и безработицу. Но упорная борьба, которую они вели 4 месяца, и их организованный демонстративный уход с приисков вызвали огромный энтузиазм и веру в свои силы у всего русского пролетариата. Поэтому в общеполитическом масштабе Ленская стачка явилась первым завоеванием и первой победой русских рабочих после годов реакции.

Примечания автора

1. [1] Все цифры, приводимые ниже, взяты мною из статьи В.И. Ленина «Жизнь учит», газ. «Правда» № 15 от 19 янв. 1913 г.
2. [2] Цифры эти взяты В.И. Лениным из правительственной статистики. Он отмечает, что сюда входят лишь рабочие, подчиненные фабричной инспекции, т.е. только работающие на фабриках и заводах. Рабочие горных промыслов, как, например, ленские рабочие и др., строительные рабочие, железнодорожники и многие другие оставались не учтенными.
3. [3] Статья «Развитие революционной стачки и уличных демонстраций», газ. «Соц.-Демократ» № 30 от 12 (25) январь 1923 г.
4. [4] Как известно, меньшевики выступили в 1912 г. против революционных стачек, клеймя их стачечным азартом и проч. и «объективно явились (этим самым) прислужниками контрреволюционно буржуазии», говорит т. Ленин.
5. [5] Эту цифру называет В.И. Ленин о своей статье «Жизнь учит» газ. «Правда» № 15, 1913 г. Цифру эту, как мы видим из его статьи «Стачки в России» (Спутник рабочего. 1914 г., изд. «Прибой»), он взял по Прокоповичу. В статье он пишет: «Очень осторожный писатель г. Прокопович приводит за 1912 год цифру бастовавших 1 248 тыс. в фабрично-заводских предприятиях и сверх того 215 тыс. в предприятиях, не подчиненных фабрично-заводской инспекции, т.е. 1 463 тыс., почти 1 ½ миллиона».
6. [6] Статья «Развитие революционной стачки и уличных демонстраций».
7. [7] «Ленские золотые прииски».
8. [8] Из них 54 были арендованы у государственного банка.
9. [9] Название бумаг.
10. [10] Так называлось сокращенно «Ленское золотопромышленное товарищество».
11. [11] В 1907 году.
12. [12] После разоблачений в связи с расстрелом рабочих на Лене.
13. [13] Доклад Манухина.
14. [14] Старший чиновник особых поручений при иркутском губернаторе.
15. [15] См. далее в материалах протокол допр. чин. особ. поруч. Майша [V].
16. [16] Статья «Жертвы больших барышей». «Звезда» от 8 апр. 1912 г.
17. [17] Липин — член горного ученого комитета.
18. [18] 64 версты от г. Бодайбо.
19. [19] Доклад Манухина, см. приложение № 124.
20. [20] Фонд ирк. губ. правления, д. 24, 1912 г. М. Истор.-Рев. Архив.
21. [21] См. далее материалы, № 8.
22. [22] Моск. Истор.-Рев. Арх. Фонд канц. ген.-губ. В дальнейшем мы фонд указывать не будем.
23. [23] М.С. Ольминский — «Ленские дни», гл. 3 из статьи «Общий очерк эпохи». Сборник — Из эпохи «Звезды» и «Правды».
24. [24] Одним из пунктов договора, за который Эльзото могло рассчитать рабочего, значилось просто «леность».
25. [25] По постановлению Иркутского горно-заводского присутствия эта сумма была выдана рабочим в октябре 1911 года, и в дальнейшем задержка денег была запрещена.
26. [26] См. материалы, № 4.
27. [27] Истор.-Рев. Арх., фонд Ирк. горн. окр., д. 24.
28. [28] См. материалы, № 6, 7 [VI].
29. [29] В определении этой суммы взята расходная норма на питание, определенная самим Эльзото, и прибавлена средняя приисковая цена на одежду, стирку белья и т.д.
30. [30] Доклад Бантыша ирк. ген-губернатору от 30 ноября 1911 г.
31. [31] Истор.-Рев. Арх., фонд сен. Манухина, д. 31, стр. 219.
32. [32] См. материалы, № 8.
33. [33] Правда о Ленских событиях. Изд. 1912 г. Приложения.
34. [34] См. материалы, № 10.
35. [35] Там же, № 8.
36. [36] Там же, № 58.
37. [37] Выражение Маркса.
38. [38] См. материалы, № 4.
39. [39] Доклад Бантыша ген-губернатору от 30 ноября 1911 г.
40. [40] См. материалы, № 2.
41. [41] Доклад Бантыша ирк. ген-губернатору от 30 ноября 1911 г.
42. [42] Курсив наш. — В.В.
43. [43] Моск. Ист.-Рев. Арх. Фонд. окр. суда, д. 3, т. 25. 1912 г.
44. [44] Воспоминания Думпе — председателя центрального стачечного бюро во время забастовки. См. Григорьев и Шапирштейн-Лерс «Ленское 9 января — 4 апреля 1912 года». Э. Думпе. «Воспоминание о забастовке 1912 года».
45. [45] Так у Ф. Бондаря (Александровский прииск) при обыске был найден денежный отчет, из которого видно, что на прииске было собрано 110 р. 10 к., причем из них 63 p. 47 коп. были сданы в кассу центрального бюро. Вообще сборы не были велики. Собирали по 3, 5, 10 коп., смотря по состоянию рабочих. Рабочий Болотов в своих показаниях говорит (См. приложение № 13), что он за все время забастовки уплатил 1 рубль 10 коп.
46. [46] Начальник иркутского жандармского управления.
47. [47] Думпе, стр. 91.
48. [48] Там же, стр. 84.
49. [49] Там же, стр. 81, 87, 88.
50. [50] Там же.
51. [51] Там же, стр. 111.
52. [52] Думпе, будучи политическим ссыльным, отказался быть выборным, боясь дать повод полиции приписать стачке политический характер. — В.В.
53. [53] См. воспоминания Думпе.
54. [54] Эта группа состояла из 15—20 человек, в том числе Баташев, Попов, Думпе, Гриша и др.
55. [55] Полные требования — см. материалы, № 124 [VII].
56. [56] Государственной Думе, министру внутренних дел, правлению Эльзото, горному управлению, биржевому комитету, иркутскому губернатору и т.д.
57. [57] См. воспоминания Думпе, стр. 87, 92.
58. [58] См. материалы, № 14.
59. [59] Вопросы о способах борьбы с забастовщиками решались в Петербурге Гинцбургом и Белозеровым. См. об этом приложение № 100.
60. [60] На Александровском и Феодосиевском приисках.
61. [61] Фамилия выборного — Демидов, освободили его рабочие Верненского прииска, узнавшие об его привозе.
62. [62] Тимашев — министр торговли и промышленности.
63. [63] Макаров — министр внутренних дел.
64. [64] До посылки войск из Киренска, в бодайбинской команде было 140 солдат.
65. [65] К 9 апреля таких исков было подано уже 1 965 и заготовлено к подаче еще 3 229.
66. [66] Доклад Бантыша ген.-губернатору от 5 мая 1912 г. Моск. Ист.-Рев. Арх. Фонд сен. Манухина, д. 31, т. 2.
67. [67] См. материалы, № 40.
68. [68] См. воспоминания Думпе, стр. 86.
69. [69] См. материалы, № 41, 71.
70. [70] Золотарев — тов. министра внутренних дел.
71. [71] Григорьев и Шапирштейн. «Ленское 9 января — 4 апреля 1912 года», прилож. № 44.
72. [72] См. материалы, № 73.
73. [73] Там же, № 74.
74. [74] Тульчинский в вечер своих переговоров с рабочими 24 марта (см. ниже) велел подать для рабочих коней, и выборные были развезены по своим приискам на конях администрации.
75. [75] Докл. Тульчинского сен. Манухину. стр. З6. Григорьев и Шапирштейн. «Ленск. 9 янв. — 4 апр. 1912 года». Прилож. № 11.
76. [76] Начальник иркутского жандармского управления.
77. [77] См. материалы, № 80.
78. [78] Доклад Бантыш ген.-губернатору от 5 мая 1912 года.
79. [79] Воспоминания Думпе, стр. 97.
80. [80] Моск. эконом. секция дела правления Л. З. Т. за 1912 г.
81. [81] Правда о Ленских событиях, изд. 1912 г., стр. 142, 143.
82. [82] На совещании присутствовали: Тульчинский, бывший председателем, окр. инж. Александров, испр. Галкин, Трещенков, начальн. местной команды Лепин, мировой судья Рейн, Теппан и Савинов.
83. [83] Григорьев и Шапирштейн. «Ленское 9 января — 4 апреля 1912 г.», приложение № 17.
84. [84] В кавычках цитируются слова участников совещания. Правда о Ленских событиях, изд. 1913 г. Стр. 153.
85. [85] Воспоминания Думпе, стр. 97.
86. [86] Там же, стр. 98.
87. [87] Там же.
88. [88] Правда о Ленских событиях, стр. 153.
89. [89] Григорьев и Шапирштейн. «Ленск. 9 янв. — 4 апр. 1912 года», приложение № 28.
90. [90] См. телеграмму Баташева о расстреле рабочих, посланную им Полетаеву. Правда о Ленских событиях, изд. 1913 г.
91. [91] См. материалы, № 27 [VIII].
92. [92] Местный мировой судья.
93. [93] См. материалы, № 27.
94. [94] Далее все взятое в кавычки является выпиской из воспоминаний Думпе, стр. 101—102.
95. [95] См. доклад Тульчинского сенатору Манухину. Григорьев и Шапирштейн. «Ленск. 9 янв. — 4 апр. 1912 года». Приложение № 11, стр. 54.
96. [96] О подробностях ареста см. приложения №№ 27, 28 [IX].
97. [97] Доклад Тульчинского сен. Манухину, Григорьев и Шапирштейн. «Ленск. 9 янв. — 4 апр. 1912 года». Приложение № 11, стр. 58.
98. [98] Доклад Тульчинского сен. Манухину, стр. 60.
99. [99] Доклад Тульчинского сен. Манухину.
100. [100] Занесенная в то время около 2 сажен снегом, с крутыми берегами и с узким через нее мостом. Во время расстрела никто из рабочих не успел вступить на этот мостик.
101. [101] См. материалы, № 60.
102. [102] Там же, № 27.
103. [103] См. доклад Манухина.
104. [104] Правда о Ленских событиях, изд. 1912 г., стр. 152.
105. [105] См. материалы, № 57 [X].
106. [106] Там же, № 27.
107. [107] 10 января 1913 г. м-р юстиции Щегловитов телеграфировал по поводу этого дела прокурору Иркутск. судебной палаты: «Ввиду очевидной безнадежности дополнительных следствий по делам о забастовочном комитете среди ленских рабочих и действий толпы этих рабочих, благоволите взыскать способ направления обоих дел к прекращению их».
108. [108] См. материалы, № 60.
109. [109] Правда о Ленских событиях. Изд. 1913 г.
110. [110] Показание А.П. Ельшина, служащего на Пророко-Ильинском прииске.
111. [111] См. доклад Манухина.
112. [112] См. материалы, № 65.
113. [113] См. материалы, № 90 [XI].
114. [114] Там же, № 91 [XII].
115. [115] Там же, № 27.
116. [116] Там же, № 60.
117. [117] Там же.
118. [118] Курсив мой. — В.В.
119. [119] См. доклад Манухина.
120. [120] На самом деле Павел Баташев никогда в Петербурге и не бывал.
121. [121] См. материалы, № 129 [XIII].
122. [122] Все цифры взяты мною по тем же официальным данным, конечно, явно преуменьшенным.
123. [123] Комиссия выехала 19 мая из Петербурга и на прииски приехала 14 июня.
124. [124] На совещании присутствовали: Тульчинский, Александров, Преображенский, Рейн, Хитун, Трещенков, Лепин, Галкин, Теппан и др.
125. [125] Григорьев и Шапирштейн. «Ленск. 9 янв. — 4 апр. 1912 года», приложение № 42.
126. [126] См. об этом телеграмму Пешкова. Приложение № 94.
127. [127] См. материалы, № 68.
128. [128] Совещание с Белозеровым действительно состоялось 31 мая и 1 июня. Оно ни к чему не привело. Белозеров, как это видно из приложения № 109, держался на нем очень нагло.
129. [129] Майш был послан Бантышем вскоре после расстрела специально следить за тем, чтобы администрация приисков не скрыла ремонтами и другими проделками старую картину беззакония. Майш приехал на прииски 26 апреля и оставался там все время.
130. [130] Письмо Гинцбурга в правление от 14 июня. Арх. кул. и быта. Дела Эльзото 1912 г.
131. [131] «Ленский расстрел», — изд. Основа.
132. [132] См. материалы, № 112.
133. [133] Эльзото за свой счет отправляло лишь до ст. Жигалово. Эвакуация со ст. Жигалово закончилась лишь к 30 августа.
134. [134] См. материалы, № 52.
135. [135] Там же, № 67.
136. [136] «Былое» за 1922 г. Статья Левина.
137. [137] А.М. Майский. «Петроградская правда», № 83, 1923 г.
138. [138] Воспоминания Думпе, стр. 80.
139. [139] Добавление к докладу Манухина, оглашенное им на заседаниях совета министров 17, 24 и 31 января 1913 года.

Комментарии научного редактора

1. [I] Шеры — мелкие акции, номиналом 1 фунт стерлингов.
2. [II] Наравне с «Эльзото» в литературе используется также сокращение «Лензото».
3. [III] Заширотные торговцы — торговцы, ведущие свои дела в глубине тайги, вдали от рек и городов.
4. [IV] Автор использует равноправный в XIX — начале XX в., но сейчас вышедший из употребления вариант слова «кайло» — «кайла».
5. [V] Здесь и далее Верой Владимировой указаны документы, опубликованные в книге «Ленские события 1912 года (документы и материалы)». М.: Вопросы труда, 1925. Большинство из них в настоящую публикацию не вошло, кроме специально отмеченных.
6. [VI] См. Приложение, жалобы жен рабочих.
7. [VII] См. Приложение, требования бастующих рабочих Лензото.
8. [VIII] Протокол допроса бодайбинского мирового судьи Рейна.
9. [IX] Заявление группы арестованных рабочих.
10. [X] Номер документа указан Владимировой неверно, правильный номер установить не удалось. Сомнительна формулировка о «доверительной» беседе Трещенкова с Тульчинским, так как между ними имелся конфликт, и Трещенков был не против застрелить инженера.
11. [XI] Сообщение начальника бодайбинской почтово-телеграфной конторы.
12. [XII] Сообщение начальника бодайбинской почтово-телеграфной конторы.
13. [XIII] Агентурные сведения особого отдела департамента полиции.

Приложение Ленская трагедия. Документы об условиях труда и быта рабочих

Требования бастующих рабочих Лензото, выработанные 3 марта и принятые общим собранием

Собранием рабочих Ленского золотопромышленного товарищества Пророко-Ильинского, Александровского, Утесистого, Андреевского, Васильевского, Надеждинского и Феодосиевского приисков от 3 марта 1912 г. постановлено: прекратить работы до тех пор, пока не будут удовлетворены требования всех рабочих. Что время забастовки должно писаться как рабочее время, т. е. поденно; что время забастовки не должно ставиться в вину забастовавшим, так как эта последняя вызвана насущнейшей необходимостью, неудовлетворением вопросов, которые ставятся в голову требований.

Наши требования:

1. Во все время забастовки продовольствие по кухне должно выдаваться по обыкновению.

2. Продовольствие с кухни должно выдаваться на равных условиях со служащими. Все продукты на кухне должны выдаваться в присутствии уполномоченных, которые назначаются рабочими того района, в котором предстоит выписка. Мясо должно делиться на два сорта.

Квас должен быть в летнее время за счет Ленского золотопромышленного товарищества.

Хлеб ржаной должен быть сеяный.

Картофель должен быть обязательно.

Капуста должна быть тоже обязательной ввиду того, что она предохраняет от цинги.

3. Расширение квартир с достаточным количеством воздуха, с бесплатным освещением. Холостым одна комната на двоих, а семейному одна комната. Отдельные помещения — прачечная и сушилка.

4. а) Рабочие, нанявшиеся по профессии, не должны посылаться в ту область труда, где не требуются их профессиональные знания, а также и горнорабочим [должны] установить очередную сменяемость работ; б) ни один рабочий не должен увольняться в зимнее время. Увольнения должны быть летом, и при том же должен быть выдан бесплатный проезд с семьей до Жигалово.

Если же администрация увольняет рабочего, то должна рассчитать по закону.

5. а) 8-часовой рабочий день. Предпраздничные дни по 7 часов. Воскресные и двунадесятые праздники работать необязательно, и считать эти дни льготными. Если же в эти дни производится работа, то дóлжно работать с 6 часов утра до 1 часа дня и писать их за полтора дня; б) неурочное время должно оплачиваться за первые два часа — три часа, а за последующие часы за каждый один час — два часа.

6. Всем без исключения мастеровым и рабочим добавить жалованье по 30 %.

7. а) Каждый день должна вывешиваться табель с отметкой проработанного дня, а также и по окончании месяца в табели должен быть подсчет за целый месяц; б) горнорабочим должны выдаваться ежедневно ярлыки на выработку.

8. Уплата жалования должна производиться ежемесячно полностью в конторе мастерской и на стану [1], причем получатель должен расписываться в табели о сумме, которую он получил.

9. Выписка по амбару для мастеровых должна производиться тремя днями раньше горнорабочих.

10. Отмена штрафов.

11. Выделить полнейшую автономию вахтовым, которые должны подчиняться только механической администрации, чтобы служащие горнорабочих не вмешивались в дела электро-паровых машин.

Трехсменная вахта по восьми часов в сутки.

12. Всем рабочим и мастеровым не должна сбавляться поденная плата. Рабочим, командированным на дальнее расстояние, должен платиться полуторный оклад.

13. По первому требованию больного должна явиться медицинская помощь. Болезнь рабочего по вине Л. з. т-ва оплачивается поденной платой, а болезнь вообще — полднем, до выздоровления. Обязательная выдача удостоверений больным.

14. Чтобы администрация не увольняла по личным капризам, а делала это с ведома рабочей комиссии.

15. Непринужденность [2] женского труда.

16. Вежливое обращение администрации: рабочих называть не на «ты», а на «вы».

17. Устранение административных лиц:

а) Утесистого прииска: Якова Синцова, смотрителя шахты; б) Андреевского прииска: смотрителя Горелова, служащих Феоктистова, Баженова; в) Пророко-Ильинского прииска: управляющего Кобылянского, смотрителя Иовлева, служащего Бехузарова; г) Александровского прииска: смотрителей Костина, Казакова, братьев Кузнецовых и Шебеко, инженера Савельева, станового Анельгольма и служащих Токарева, Каморникова, Пестякова; д) Надеждинского прииска: заведующего мастерской А. Демута; е) Феодосиевского прииска: станового Станукинаса, инженера Бромирского, смотрителя Крыжановича, кассира конторы Павла Русакова, обходного Бармина, Штейнера, плотничных мастеров Макарова и Гаршунова.

18. За время забастовки никто не должен пострадать.

О гарантии выборных

1. Чтобы делегатам от всех забастовавших приисков было предоставлено право на время переговоров пользоваться бесплатным проездом по железной дороге от станции Феодосиевская до станции Бодайбо, а равно и на лошадях.

2. Чтобы управление Л. з. т-ва снеслось бы с местной полицией о гарантии свободы делегатам.

3. Чтобы на время забастовки выборным был предоставлен Народный дом.

4. Чтобы административной властью не назначались на работы отдельные лица, предварительно не испросив разрешения у делегатов.

Мы хотим, чтобы забастовка носила миролюбивый характер, а поэтому заявляем, что если будут применены карательные меры к нашим уполномоченным, тогда мы снимаем всех остальных рабочих с работ.

Докладная записка рабочих сенатору Манухину о причинах забастовки [I]

Его высокопревосходительству члену Государственного совета сенатору Манухину рабочих Александро-Невского прииска

Докладная записка.

Позвольте доложить вашему высокопревосходительству о причинах, вынудивших нас оставить работу у Ленского золотопромышленного товарищества в полном сознании, что мы имеем право на это, в виду неоднократного нарушения товариществом договора с нами. Нарушения эти выразились в следующем:

I. Товарищество должно было, согласно договора, доставлять нам доброкачественные продукты, которых в тайге помимо приисковой лавки достать почти нельзя, особенно при условии задержки товариществом денег; провизия нам доставлялась недоброкачественная: мясо часто доставлялось несвежее, синевато-черное, обрезки, с нарывами; часто рабочие на это указывали служащим, выдающим мясо, но те говорили: «Не хочешь, — не бери и уходи без мяса», и книжки обратно выбрасывались, при этом заставляли брать в очередь коровьи головы с вынутыми языками, были случаи, что в мясе выдавали половые члены, что удостоверено протоколом полицейского урядника. Хлеб нам давался из непросеянной муки с различными примесями (мочалом, щепками, соломой и другими посторонними предметами), капуста давалась в малом количестве, фунта 2—3 на неделю, и бывало, что капуста совсем не выдавалась недели по 3—4, при чем в первую очередь давалась служащим, а потом уже нам, конечно, выборки. Обо всем этом не раз говорили мы на артельной кухне, где выдают продовольствие. Картошка была у нас тоже в редкость, при чем порченая и мерзлая. Рыбу выдавали невозможную, которая сырая была похожа на вареную. Посты мы не соблюдали за недостатком постных продуктов, эти продукты выдавались нам по продовольственной книжке. По выписке из амбаров на расчетную книжку давалась мука, масло, чай, табак, спички, бумага и другие предметы, как сапоги, рукавицы и вообще вещи первой необходимости по утвержденной окружным инженером таксе. При отпуске продуктов из магазина вес давался не чистый, а с мешком, так что мы получали меньше веса, а в счет ставилось полностью. Масло было плохое, пестрое, с плохим запахом.

Кроме амбаров, имеются у нас магазины. В них продаются те же продукты, кроме того, мануфактура, галантерея, бакалея и другие товары в большом выборе. Из магазинов продажа по вольным ценам. Из амбаров нам выдавали неохотно, часто говорилось, что в амбаре такого товара нет, и посылали покупать в магазин, по более дорогой цене; например, в амбаре сапоги 11 р. 75 к. 14-вершковые, а в магазине 12 р. 50 к., табак 45 коп. за 1/4 ф., а в магазине 49 коп. и т. д. Для покупки из магазина приходилось брать талоны, которые записывались в расчетную книжку. По талонам, следовательно, приходилось не только принудительно брать те же предметы, которые имеются в амбарах, за более дорогую цену, но, кроме того, приходилось покупать то, что было не нужно, потому что сдачи деньгами совсем не выдавали, иногда сдавали талоны на остаток. Вследствие всего этого наш заработок уменьшался. Цены на товары в частных лавках дешевле, но покупать в них мы не можем, так как не выдают денег. Кроме того, управление мешало нам в покупке товаров у посторонних торговцев, выселяя ходячих торговцев с приисков и не позволяя ходить к лавочникам.

II. Заработная плата, как всегда, удерживалась, деньгами выдавалось мало, и когда нужно было получить их на уплату долгов и покупку необходимого, то нам выдавали талоны, которые нам приходилось продавать с уступкой. Уплата талонами является нарушением закона и договора; при посылке денег родным контора денег в руки не выдавала, а переводила сама, при чем не точно тогда, когда выдавали квитанцию, а с большим опозданием даже при телеграфных отправлениях.

Кроме того, наш заработок вследствие неправильного подсчета отрядных работ при невыработке урока писался меньше поденного или уравнивался с хорошей выработкой, следовательно, плохая выработка ставилась в вину рабочему и за его счет уравнивалась в другие дни. За подкатку [3] тоже не подсчитывалось, хотя подкатка часто превышала 40 сажен. При подсчете служащие могут лишь вычислять по прямой по линии, всякие углы и углубления в подсчетах идут приблизительно. В шахтах подсчеты ведутся на глазомер, рулетки прикладывали до огнива (потолочной крепи), а огниво само от 4 до 6 вершков. Кроме того, бывают навалы, за откатку которых не подсчитывали.

III. При работе в мокрых забоях снабжались плохими кожаными шароварами и кожанами и не всегда; шляп тоже не выдавалось; сапоги должны были тоже выдаваться, но их не выдавали, обещали подсчитать 18 коп. в день, но этого не сделали.

IV. При работах не исполнялись правила для работ в шахтах. Освещение было слабое, — на спуск в шахту было 2 лампочки на 17—18 саж.; а часто и совсем не было, приходилось спускаться в темноте, лестницы не глухие, а стремянки, упасть с которых было легко, инструмента в бадьях не спускали, приходилось спускаться с инструментом в руках с опасностью ранить себя или товарища. Провода электрические ничем не защищены, то и дело можно получить удар. В штольнях тоже плохое освещение, выката сломаны и пробиты часто тачками, когда штольни наполнены дымом от взрыва динамита. В штольнях канавы не закрыты, часто туда падают. Динамит плохой, от которого головные боли и тошнота, от пожогов часто бывает угар; заливают их перед самым приходом на работу, от этого иногда приходилось вытаскивать угоревших. Вентиляция отсутствует, около зумпфов [4] ставятся жаровни (хмары), где кладут угли, а иногда дрова, которые дымятся и едят глаза. В некоторых шахтах, где нет соединения с другой шахтой, делались нагнетальные ветромоторы, но они действовали слабо. После пожогов никакой особой вентиляции не делалось. В шахтах лесоспуск есть лишь на двух шахтах, да и то без предохранительной сетки, так что бывают несчастные случаи.

V. При шахтах нет раздевалки, так что в зимнее время при мокрых работах рабочие в мокрой одежде идут 1—1 ½ верст при 40°, а часто и свыше, мороза, при чем вся одежда обледеневает так, что приходится часа полтора самому оттаивать в казарме. В шахте нет кипяченой воды, приходится пить почвенную воду.

Жилища рабочих на Феодосиевском прииске

VII. По закону и договору мы должны были пользоваться бесплатной медицинской помощью, но таковой часто не получали, так как не хватало коек, лекарств, врачей было мало, больных часто выписывали до выздоровления по недостатку мест, пищевое довольствие было очень скудное, центральная больница отстоит от казарм в 2 ½ версты.

VIII. Администрация злоупотребляла своим правом требовать женщин на работу, отрывая их от детей, хозяйства и заставляя их работать, несмотря на состояние их здоровья. Женщины часто жаловались на грубое обращение служащих и гнусные приставания.

IX. Рабочие штрафовались по придирке служащих, при чем штрафы записывались льготными днями.

X. Подростков заставляли работать по 10 и 12 часов и ночью наравне со взрослыми, а платили по уменьшенной плате.

XI. По правилам внутреннего распорядка работа должна была производиться 10 часов в день, но, благодаря требованию администрации, приходилось выходить на раскомандировку за час до свистка, так что мы находились уже в шахте или на работе во время первого свистка, между тем как по законам время спуска в шахты считается рабочим временем; при неявке на раскомандировку, т.е. позднее 5 часов утра или дня, к работе рабочие не допускались, день писался льготным и заменялся праздничным днем с лишением полуторного вознаграждения. В праздники рабочие вызывались на работу принудительно, без всякого их спроса, подачей свистка. За невыход на работу в праздники бывали переводы из шахты на поторжную работу [7], лишали рабочего его половинки [8] или же посылали по разным укладкам [9]. Сверхурочные работы (вечеровки) назначались без спроса рабочих, часто продолжались 2—3 часа в день, при чем иногда не оплачивались.

XII. Администрация относилась крайне грубо к рабочим, ругань была самая отборная, были случаи драки, нигде нельзя было найти управы. Все вышеописанные обстоятельства доказывают нарушения Ленским золотопромышленным товариществом договора. Мы вынуждены оставить работу по вине управления, часть же была рассчитана приисковой администрацией без всякой вины с их стороны, как-то: вахтовые механики, а также горняки и остальные рабочие в дальней тайге. Поэтому мы полагаем, что приисковая администрация должна будет уплатить всем рабочим по 41 и 45 ст. прил. к ст. 661 устава горного, не доводя дело до суда, в чем и просим ваше высокопревосходительство оказать нам содействие при миролюбивом разрешении этого вопроса. Особенно тяжело отразилось прекращение работ на тех рабочих, которые должны по своим семейным и личным обстоятельствам выехать в настоящее время с приисков: прожив все и не имея заработка, они не могут даже выехать в настоящее время с приисков.

В дальнейшем изложении мы просим ваше высокопревосходительство о своих нуждах, часть которых может быть удовлетворена при благосклонном содействии вашего высокопревосходительства.

Мы живем здесь отрезанные от всего мира, особенно за время с осени по весну, в это время мы находимся в полной зависимости от приисковой администрации, управление имеет все средства держать нас в полном своем подчинении и полной кабале. Хотя мы работаем по срочному найму и, казалось бы, обеспечены постоянным заработком до срока и защищены законом от притеснения, но это совершенно не верно. Во-первых, наш договор заключен с тем условием, что мы обязуемся выходить на всякую работу без возражения, этим правом товарищество пользуется широко. При малейшем нерасположении нас переводят с одной работы на другую, при чем плотников, слесарей и других специалистов переводят на другую работу с меньшим вознаграждением, горняков ставят на починку дорог, проведение канав и т.д., не считаясь с зимой, с теми обстоятельствами, что зимой у горняка нет теплой одежды для верховой работы. Кроме того, нас рассчитывают за каждую мелочь по ст. 105 устава о промышленности, и мы зимой остаемся без работы и без денег в тайге, далеко от всякого жилья.

Опасение попасть в немилость к какому-либо становому, старшему или нарядчику, лишает нас всякой возможности оказывать сопротивление в пределах законной защиты своих прав. Принудительный труд женщин и подростков объясняется также ужасом остаться без гроша денег с семьей в тайге зимой. Что мы и жены наши переживаем благодаря этому принудительному труду — ваше высокопревосходительство можете узнать из частных расспросов женщин [10]. Нам некуда было идти жаловаться, — всякий наш шаг известен администрации, и всякая жалоба может повести к наказаниям в том или другом виде. Безмолвно должны мы молчать при всех нарушениях закона, не находя нигде защиты. Мы питались отвратительно, и на все замечания нам отвечали угрозами расчета. Каковы наши помещения, ваше высокопревосходительство, увидите при личном осмотре, хотя по осмотру летом нельзя судить о положении наших жилищ зимой, в холод, достигающий от 40 до 50°, — только смертность наших детей говорит о тяжелых условиях нашей жизни. Работа в шахтах в мерзлоте, при плохом освещении, в мокрых местах губительно действует на наше здоровье.

Вот почему мы и выставили 8-часовой рабочий день как наше требование, наравне с остальными требованиями, заловленными нами приисковой администрации. Последняя обещала исполнить ряд требований, но у нас нет уверенности, что эти требования будут исполнены. Гарантия в их исполнении может быть во внесении их в договор, с одной стороны, и в создании учреждения для надзора за исполнением их, с другой стороны, в лице рабочих комиссий или помощников окружных инженеров, близких к рабочему населению. Гарантией исполнения договора мы считаем также удлинение срока договора до 1 мая 1913 г., что является необходимым особенно теперь, когда до 1 сентября 1912 года остается менее трех месяцев; если бы соглашение произошло в марте, то был возможен срок договора 1 сентября; в настоящее же время срок договора по 1 мая 1913 года является одним из главных требований и желаний рабочих. Наравне со сроком необходимо удовлетворение в увеличении заработка путем увеличения расценок. За последнее время, несмотря на вздорожание продуктов, заработки наши уменьшались. Надежда наша на подъем золота [11] тоже упала, так как администрация употребляет все силы лишить нас возможности поднимать золото, уменьшая освещение в забоях и запрещая рассматривать породу. Поэтому вопрос об увеличении заработка для нас является не вопросом нашего упорства, а вопросом жизненной необходимости.

Подъем песков из шурфа

Необходимо также включить проход из казарм на шахты в рабочее время или же оплачивать его особо в два конца, что является необходимым в виду отдаления шахт от казарм. Таковы наши пожелания в связи с предстоящим заключением договора. В договоре нужно, чтобы было точно указано число рабочих часов — 8, 6 — для мокрых забоев и 10 часов для остальных работ. Вместе с тем мы просим исхлопотать в законодательном порядке нам общий 8-часовой рабочий день в силу суровости климата и тяжести работ в шахтах и 6-часовой рабочий день при сильном притоке воды и государственное страхование на случай инвалидности и смерти.

Желательно также определить условия работы подростков и женщин, уничтожив принудительный труд последних путем введения в договор условия, чтобы пришедшие с рабочими женщины не были обязаны идти на работу по требованию управления, а могли бы идти на работу только по собственному желанию, при чем необходимо отнести к обязанностям женщин уборку и чистку жилищных помещений за исключением побелки и штукатурки, которые требуют некоторых знаний и должны оплачиваться согласно расценки.

Необходимо также выяснить вопрос о сверхурочных работах, которые должны оплачиваться особо, хотя бы по табели, и установить необязательность работы в двунадесятые и другие праздничные дни, работы в каковые дни должны быть предоставлены взаимному соглашению сторон и оплачиваться полуторной платой. Если последнее из этих наших желаний не будет проведено в договор, то мы покорнейше просим ваше высокопревосходительство исхлопотать нам в законодательном порядке как необязательность работы в праздничные дни, так и сокращение рабочего дня в предпраздничные дни, чем пользуются рабочие в других предприятиях, например, на железных дорогах и у нас на Надеждинском прииске в механическом отделении.

Необходимо также выяснить вопрос о непромокаемых сапогах, кожанах, шароварах и шляпах, так как при отсутствии в достаточном количестве этих предметов нам приходится часто болеть, а многие из нас получают ревматизм, лишающий совершенно трудоспособности. Необходимо в договоре отметить, что за устройство временных помещений в командировках, приисковых партиях полагается плата по расценке. Необходимо также в договоре добавить, что вычет за порчу инструментов и другого имущества производится лишь в том случае, если таковая порча произошла по грубой неосторожности рабочего, так как инструменты большей частью ломаются в силу естественного изнашивания.

Необходимо также в договоре, по нашему мнению, отметить, что рабочему, за которым числится долг, Ленское товарищество вправе отказать в «выдаче» за исключением предметов первой необходимости, так как товарищество всегда ставит рабочих в такое положение, что рабочие покупать у посторонних торговцев не могут из страха быть уволенными. В договоре нужно отметить, что квас отпускается как рабочим, так и женам их бесплатно, так как положенной одной четверти ведра недостаточно для семейного, и доставляется товариществом рабочим на место работ. Нужно рабочим, чтобы за время болезни от всяких причин Ленское товариществ оплачивало труд хотя бы в половинном размере.

Затем, существенным для нас вопросом является освещение, которое необходимо, по нашему мнению, выдавать на каждого человека [13], таким же существенным вопросом является вопрос о бане, которую необходимо в виду ее тесноты расширить и устроить в ней вешалки, а лучше ящики для платья и белья, так как в настоящее время при тесноте в бане белье и платье всех моющихся сваливается в кучи на полу, отчего бывают потери и кражи. В виду отдаленности конторы мы не имеем возможности получать свои письма, поэтому желательно, чтобы таковые доставлялись нам в помещения.

Остальные наши нужды были высказаны в заявлении, поданном нами г. Теппану. При чем прилагаем часть этих пожеланий. Управление Ленского товарищества обещало исполнить другую часть, мы просим рассмотреть и удовлетворить. Все эти пожелания мы подробно разъясним в Комиссии для выработки соглашения по поводу договора и расценок, каковую комиссию мы покорнейше просим ваше высокопревосходительство созвать.

Рабочие Александровского прииска

Заявление рабочих Андреевского прииска окружному инженеру Тульчинскому о необходимости улучшить условия в больнице Андреевского прииска [*]

Еще раз просим вас посетить больницу Андреевского прииска. Управление, по-видимому, считается только со своим законом — «капиталом» (так в тексте) и больше ничего знать не хочет. Несмотря на все указания со стороны рабочих, несмотря на посещение этой больницы Александровым в ней осталось все по-старому. Грязь и зараза царят кругом. Войдите в отделение, где стоит согревательный котел, грязь на полу на 1/4 аршина и в этой грязи дрова потонули и присохли. Очевидно, оно не чистилось уже несколько месяцев. Атмосфера невероятная. Наверху стоит бак для воды — в ванны и мытья посуды. На дне этого бака грязи вершка на 3, а ведь этой водой моются больные, у которых есть различные порезы и язвы. Рядом стоят ретирады, в которых тоже грязь и, кроме того, при испражнении больного брызгами обдает его всего, так как ведро стоит очень высоко. Больные лежат до сих пор в своем белье, отчего заводятся насекомые. Даже к пасхе нет у них простынь для прикрытия матрацев, и больные пока и лежат на матрацах. Нет ни одной плевательной чашки. Все это так цинично и оставлено, очевидно, так и останется. Из этого мы видим, что если даже мы и выиграем теперь что-нибудь от управления, то только на словах, на деле останется то же или еще хуже будет, а поэтому лучше получить нам расчет всем. Вас просим хотя бы через полицию заставить убрать грязь.

24 марта 1913 (дата получения окружным инженером)

Заявление бастующих рабочих Андреевского прииска окружному инженеру Александрову о нарушении Лензото условий договора о найме, горных правил, неудовлетворительном медицинском обслуживании

1. Больница очень мала по количеству рабочих, ввиду этого доктор выписывает совершенно больных за неимением места или совсем не кладет в больницу. В подтверждение этого имеются факты, часть которых вручена окружному инженеру Александрову с указанием [фамилий] рабочих, получивших увечие и выписанных из больницы до полного выздоровления, а также и полуденного жалования им не уплачено.

Вторую часть приводим здесь.

Рабочим Андреевского прииска, № 7377, был ушиблен глаз в шахте. Четыре дня на работу не выходил. Полуденного [жалования] подсчитано не было.

Рабочий, № 9164, Угрюмов Степан, во время работы в шахте получил ушиб головы обвалившимся камнем с огнив. В больнице голову зашили. Лежал в номере 42 дня. Больничная плата не подсчитана. На работу выходить принуждали невыдачей по кухне провизии (переведен с Васильевского на Утесистый).

Рабочий Иван Кондратьевич Трясцов, № 9158, упал со ступенек жилого помещения, возвращаясь с раскомандировки, получил перелом правой руки, имеется протокол успенского урядника. Лежит и в настоящее время. Плата не подсчитывается. (Его прошение прилагается).

Рабочий Ахмедов, № 7493, получил ушиб правой ноги в шахте № 72 на лесопуске 20 октября 1911 года. Пролежал в больнице 3 месяца и 25 дней и выписали больным. Доктор сказал: «Может быть караульным, — притом добавил, — в больнице больше 4 месяцев лежать не полагается». Больничная плата не подсчитана.

Рабочий, № 7597, Мотовилов. Во время перевозки котла оборвался канат и ушиб Мотовилову руку. 7 дней не работал. Больничные не подсчитаны.

Рабочий, № 7337, № 7331, Колобанов, зашиб руку в забое шахты № 73 1 декабря 1911 г. Больничные не подсчитаны за 5 дней.

Рабочий Иван Сухонин, заболел 26 января 1912 г., обратился к врачу, врач не признал больным, говорит: «Пойди проспись». 28 февраля Сухонин опять пошел в больницу и опять не положили в больницу. То (Так в тексте. Очевидно, «так».) он с 26 января и до 7 февраля, Сухонин, ходил и никак не мог упросить, чтобы положили. Наконец 7 положили, а 8 Сухонин умер.

Рабочий, № 7433, Христофор Быков, получил повреждение правой руки в забое камнем 26 августа 1911 г. в шахте № 70. Проболел 17 дней. Больничные не подсчитаны.

Рабочий Шаповаленко, № 7368, получил ушиб кисти левой руки во время обеда. Смотрителя шахты Горелова не было. Свидетели — рабочие Билкин и Ефименко. Сначала было ничего, так что на второй день вышел на работу, но на третий день рука распухла. Доктор за ушиб не признал, а назвал простым нарывом. За 17 дней нерабочих больничные не подсчитаны.

Рабочий № 7341, Федор Богомолов, ушиб левую ногу в шахте Андреевского [прииска], проболел 17 дней. Больничные не проведены. (Подписи отсутствуют.)

14 марта 1912

Жалоба женщин, жён Ленских рабочих, полученная Тульчинским 24 марта [II]

Мы, женщины, находящиеся на приисках Ленского золот. т-ва, согласились обжаловать все те причины, которые представляют неудобства жизни. Порешив выбрать из себя представительниц, мы посылаем их к правительственному ревизору г. Тульчинскому, наделенному широкими полномочиями, пред которым и просим выяснить нашу жалобу.

Жалоба

1) Мало того, что Ленское т-во обсчитывает, обвешивает, обмеривает и делает всякие несправедливости по отношению к нашим детям, мужьям, отцам, ему, т.е. Ленскому т-ву, понадобился наш труд во всевозможных формах и видах: нам приходится выполнять всякие работы включительно с тасканием тяжестей, а также и мужские работы.

2) Работать приходится более 12 часов, а также и ночные работы. Помимо нашего труда, от нас еще требуют и наше тело.

3) Когда мы не поддаемся, то нам не проводят рабочее время, выдворяют из казармы, штрафуют, мужьям нашим заявляют, чтобы они внушили нам слушаться; чтобы «проучили» и, если нас мужья не проучивали, то их наказывали всевозможными лишениями.

4) Насильственным путем они заставляли нас выполнять работы, не считаясь с нашими заявлениями о болезнях.

5) Выгоняли на работы плетьми, отрывая от грудных детей.

6) Грубое обращение, переходящее через всякие границы нравственности.

Об упомянутом имеем документы за подписью женщин.

С подлинным верно:

Окружн. инженер Витимского горного округа К. Тульчинский.

Заявление собрания женщин, жён ленских рабочих, от 20-го марта [III]

От 20/III 1912 г. Собрание женщин постановило заслушать жалобы женщин, выбрать из себя представительниц, которые могли бы заявить жалобу окружному инженеру г. Тульчинскому.

Жалобы

Мало того, что наших мужьев обижают, обсчитывают, обмеривают, обвешивают, им еще нужно наше тело, а если мы отбиваемся от них, то нас выдворяют с квартиры, штрафуют мужьев и вновь назначают на тяжелые работы, а если мы все же помимо труда не даем производить над нами насилия, тогда они нам не проводят рабочего времени, а мужьям делают внушения, чтобы они проучили своих жен, а если мужья не проучивают, то это отзывается неблагоприятно на наших мужьях, так что иногда приходится получать через это побои, не разузнавши дела, и при том же нам приходится выполнять мужские работы.

1) Жалоба Татьяны Сорокиной. Я была назначена на работу для увеселительного развлечения г. Белозерова, в маевку; один служащий, Соломон Гаврилович, хотел сделать со мной гнусное насилие, но я, Сорокина, сопротивилась и грубо ответила, за что муж был на другой день потребован становым в раскомандировочную, и безо всякого расследования был дан расчет немедленно.

2) Жалоба Вассы Косолаповой: была назначена для вязанья венков на маевку, а меня угнали в горы, и таскали елки по горам и ямам целый день не евши, а вечером не велели идти по дороге, а велели идти по кустам и горам в ночное время, безо всякой защиты.

3) Я, Косолапова, сколько время работаю в одном магазине Л. т-ва два дня в неделю, как известно обходному, и то не проводят дни, а когда станешь сверяться, то тебя же матерят и сволочат.

4) Во время летних работ наряжают на укладку дров, а между дровами заставляют таскать горбыли и балки непосильно для женского труда, а когда скажешь, что не под силу, тогда служащий грозит к расчету мужа и гонит вон с работы.

5) Жалоба Матрены Потехиной. Я работала с машиной шитья подсчет 1 р. 20 коп., а мне провели по 80 коп., и потерялся один день; я стала спрашивать у обходного, а он меня обругал матерно, дурой, бестолковой.

6) Жалоба Евдокии Мамаевой, в том, что, будучи больной женщиной, меня обходный назначил в прислуги. Я, Мамаева, отказалась, тогда моего мужа на другой день назначили к расчету, и эти угрозы повторялись три раза, потом обходный назначил после того на работу; я, Мамаева сказала, что я страдаю женскими болезнями, тогда он меня обозвал нелегальным словом.

7) Жалоба Анастасии Защеринской. Меня обходный назначил мыть у холостых, один из служащих позволил себе выражаться, что нужно сказать обходному, чтобы он не посылал нам такую гордую женщину, которая не позволяет до себя дотронуться и не хочет понять насчет проституции, а потом обходный нарядил меня, но у нас белили помещения, и попало мне в глаз известки, когда нам полагаются от Компании мужики, которые должны белить номера, и много женщин падает и калечится, а обходные насильно заставляют с ругательством белить без платы.

8) Жалоба Аксиньи Колчиной. Нарядили меня на лесной двор убирать щепу, а между щепы заставили таскать горбыли, которые были мне не под силу; я изволила 15 дней вытаскать, тогда я обратилась к Ивану Варфоломеевичу, что мне очень трудно, тогда он ответил: мужиков не хватает тебе, так вот я тебя запрягу под гальку, будешь ты у меня возить.

9) Жалоба Александры Брюхановой. Я имею «сынков», обходный спросил, где работают «сынки», я сказала; не знаю, он меня назвал сволочью и обругал матерно.

10) Жалоба Евгении Сапожниковой. 19-го числа марта был у нас в номере исправник и урядник, спросили: где мужики ваши, повелительно и грубо, я сказала, что не знаю, тогда урядник закричал: «Что не сказываешь, сволочь, скрываешь». Я, Сапожникова, хвораю с испуга третий день.

11) Жалоба Марии Юровой. Я помещалась с семейством в сушилке двенадцатого номера, не имея угла. Когда освободились углы, я стала просить обходного, нельзя ли перейти в семейный угол, а он мне сказал: «Что с тебя толку? — если бы ты была помоложе, то получила бы и угол, а так и здесь в сушилке хорошо».

12) Жалоба Евдокии Поповской. Обходный назначил в собранье и объяснил, что жалованье полуторное, когда коснулось месячного подсчета, не только не проведено полуторное жалованье, так и двух дней не проведено. Я, Поповская, спросила обходного, почему не проведены дни, а он сказал, что я не при чем, иди в контору и сверься, а в конторе сказали, что, как нам передает обходный, мы так и пишем.

13) Евдокия Яковлева заявляет, что она была назначена на укладку дров обходным Барминым, и он не провел 4 дня, и я их не могла найти — так и пропало.

14) Жалоба Александры Ожгибецевой. 4-го октября был у меня болен муж; я попросила у станового лошадь отвести мужа в больницу, а он сказал: «Ты его за … так и тащи на себе», и лошади не дал; а потом был такой случай: нас работало шесть женщин в собранье, приехал становой и сказал: «Ожгибецева, иди карауль коня», время было 7 часов вечера, тех женщин, которые работали со мной становой отпустил домой, а меня продержал до 8 часов вечера одну и сказал: «Верно, ты замолила бога, что я сегодня не имею времени, а то я тебя бы не отпустил домой на всю ночь».

15) Анастасия Мызникова заявляет на обходного: он требовал, чтобы я была аккуратна насчет лохани; по случаю нездоровья, я никак не могла подняться, тогда обходный меня стал ругать разными словами и только стоит за тех, которые для его свиней сухари сушат, а у меня средств не хватает, чтобы сушить сухари, за то на меня и напал обходный.

16) Жалоба Екатерины Лыткиной. Обходный заехал и говорит: «Что за сволочь не выносит и не подтирает лохань, вот я поставлю тебе 3 рубля штрафу, будешь тогда аккуратней».

А что касается неописанных жалоб, очень много есть, в чем и просим вас ваше превосходительство внушить нашей администрации, чтобы они не обращались зверски с нами, женщинами, и просим мы, женщины, сократить часов рабочего дня не одиннадцать часов, как оно бывает иногда, а восьмичасовой рабочий день и просим мы, все женщины, добавки жалованья двадцать процентов и отстранить от непосильных работ.

Примечания В.Ф. Владимировой

1. [I] Истор.-рев. арх., Фонд. сен. Манухина, д. 14. На подлинном надпись: «Подана выборными 12/V — 1912 г.».
2. [II] Истор.-рев. архив. Фонд сен. Манухина; д. 53/22, ч. 2.
3. [III] Истор.-рев. архив. Фонд прокурора ирк. судебн. Палаты, д. 3/24. Особенности подлинника сохранены.

Примечание Г. А. Вендриха и др.

1. [*] На заявлении имеется резолюция: «К делу. Посмотрю сам при первой возможности. К. Тульчинский».

Комментарии научного редактора

1. [1] Стан — рабочий поселок.
2. [2] Здесь: непринудительность.
3. [3] Подкатка — в горных и земляных работах: доставка вагонеток, тележек, тачек непосредственно к месту выработки породы. Борьба за оплату работ по подкатке была обычным явлением при трудовых конфликтах в царской России.
4. [4] Зумпф — отстойник для сбора воды или шлака.
5. [5] Здесь: одинарный.
6. [6] Здесь: одинарные.
7. [7] Поторжная работа — тяжелые вспомогательные работы, которые выполнялись в течение всего дня вне зависимости от их размера.
8. [8] Разлучали с женой, высылая ее с прииска.
9. [9] Руды, шлака, дров, рельс и т.п.
10. [10] См. далее жалобы жен рабочих.
11. [11] Поиск золота в отработанной руде.
12. [12] Здесь: непременной.
13. [13] Выдавать свечи для работы в шахтах.