| Saint-Juste > Рубрики | Поддержать проект |
Аннотация
Всё, что в нашей стране произошло после смены режима в сельском хозяйстве, а тем самым — в провинции, в селе, приводит в некоторое замешательство.
С одной стороны, перед нами тенденция целого столетия (см. таблицу ниже), которая говорит о том, что в период между 1900 и 2001 гг. кардинально изменилось соотношение занятости в трёх главных секторах экономики — в сельском хозяйстве, в промышленности и строительстве, в сфере обслуживания. Направления перемен дают представление об обществе в процессе модернизации. Хотя динамика перемен в разные периоды не одинакова, но по конечному результату за столетие из общества с занятостью преимущественно в аграрном секторе оно превратилось в общество, где большинство трудится в промышленности и в сфере услуг.
Таблица. Изменение соотношения числа работающих в Венгрии, 1900—2001 гг. [1]
| Год | Сельское и лесное хозяйство | Промышленность и строительство | Сфера услуг |
| 1900 | 61,1 | 15,0 | 23,9 |
| 1910 | 59,7 | 18,3 | 22,0 |
| 1920 | 59,7 | 15,8 | 24,5 |
| 1930 | 54,3 | 20,2 | 25,5 |
| 1941 | 51,5 | 21,8 | 26,7 |
| 1949 | 53,8 | 21,6 | 24,6 |
| 1960 | 38,5 | 34,0 | 27,5 |
| 1970 | 23,2 | 44,3 | 32,5 |
| 1980 | 19,3 | 41,6 | 39,1 |
| 1990 | 17,5 | 36,1 | 46,4 |
| 2001 | 5,6 | 33,1 | 61,3 |
Таким образом, доля занятых в сельском хозяйстве за последнее столетие сократилась на порядок, ведь если в 1900 г. в этом секторе были заняты три пятых всех работающих (61 %), то в 1990 г. уже меньше одной пятой, а в 2001 г. всего 6 %. Также бесспорно, что это совпало с теми процессами, которые в этот период происходили в экономически наиболее развитых странах. Мы считаем важным подчеркнуть это последнее обстоятельство потому, что эти страны в течение столетия неизменно жили и развивались в условиях капитализма, в отличие от нашей страны, где в течение 40 лет порядок общественного и экономического развития определялся условиями государственного социализма [I]. Несмотря на это бесспорно значительное различие моделей, конечные результаты весьма схожи, ведь на рубеже тысячилетий 6 % занятых в венгерском сельском хозяйстве близки к показателям во Франции — 4,4, Дании — 3,5, Италии — 4,8, Голландии — 3,4, Финляндии — 6,3, Германии — 2,5 % [2].
С другой стороны, после смены режима нам пришлось пережить новую «земельную реформу», которая, в частности, через институты возмещения ущерба и возвращения имущества предоставила землю сотням тысяч. На основании этого в программах некоторых участвовавших в смене режима политических направлений вырисовывался образ «класса» или «слоя» новых частных собственников в сельском хозяйстве. Это «венгерский фермер», который, правда, в таком виде никогда не существовал, но который согласно придумавшим его политикам за короткое время станет значительной и определяющей силой не только в нашем аграрном секторе, но будет конкурентоспособным на международной арене.
Смущает, однако, то, что указанные два факта — столетняя тенденция значительного сокращения занятых в сельском хозяйстве и массовая раздача земли после смены режима — не только не согласуются между собой, но явно противоречат друг другу. Кажется, сменившая режим политическая элита совершенно не учитывала неизбежную последовательность тенденций такого типа. Они не только так думали, но так и поступали: например, принимали законы, раздавали государственные деньги, будто ход истории можно остановить, поворачивать вспять в соответствии с их настроениями и желаниями. Это тем более странно, что элита сравнительно быстро достигла согласия в том, что нашей стране следует как можно быстрее присоединиться к «развитому миру», например, к Европейскому Союзу, в котором указанная тенденция, как и у нас, в течение столетий является силой, формирующей экономику, общество, собственность. Если там считали сокращение числа занятых в сельском хозяйстве к рубежу тысячелетий до 3—6 % естественным, то почему после смены режима венгерское сельское хозяйство не подготовили к такого рода конкуренции и почему раздавали новым собственникам земельные участки в несколько гектаров? Смущает и то, что частной собственностью признавали почти исключительно фермы, связанные с физическими лицами. Им отдавалось предпочтение в сельском хозяйстве — о кооперативной собственности они и слышать не хотели, хотя общеизвестно, что и при капитализме существуют различные формы собственности. Неясно, почему в условиях нехватки капитала продолжали дробить ещё сохранившийся в сельском хозяйстве капитал, и почему стремились лишить возможности получения частной собственности наиболее образованный слой аграриев — выпускников сельскохозяйственных институтов, академий, университетов. Их называли «зелёными баронами», хотя каждому понятно, что без соответствующего капитала и профессионализма отрасль неконкурентоспособна. Вызывает недоумение также и то, как раздавали мелкие земельные участки, по одной-две коровы, по трактору, как разваливали имеющиеся и функционирующие производственные системы, интеграции, рыночные сети, хотя было общеизвестно, что современное конкурентоспособное сельское хозяйство не может существовать без этих систем [3].
Смущает также, почему формирующие политику силы считали (или делали вид, будто считают), что залогом процветания провинции и села должна стать новая «земельная реформа», когда они уже до смены режима были «вне сельского хозяйства».
То есть мы утверждаем, что венгерская провинция и село уже во второй половине государственного социализма были «после сельского хозяйства»: подавляющая часть жителей работала не здесь, условия жизни связывали их с другими отраслями, своё будущее, будущее своих детей они видели и планировали вне сельского хозяйства. На обоснованность нашего тезиса указывает и то, что столетняя тенденция продолжалась вопреки проведённой после смены режима «земельной реформе» — доля занятых в сельском хозяйстве после 1990 г. упала больше чем на 10 %. Из этого очевидно, что венгерская политическая элита по разным соображениям в этот период навязала стране направление, противоречащее логике развития современной экономики.
Чтобы подтвердить наш тезис, мы представим направление развития небольшого региона, уделяя особое внимание переменам последних 30 лет. Речь идёт о регионе, который остался в стороне от процессов индустриализации, перехода к рынку в XIX в., не смог преодолеть отставание и в начале XX в., и даже к «социалистической индустриализации» сумел подключиться лишь позднее, в начале 1970-х гг. Тогдашняя внешняя аллокация капитала [II] вывела этот небольшой регион — большое село на Альфёльде [III], объявленное после смены режима городом, и примыкающие к нему пять сёл — на новую траекторию развития. Однако развитие было прервано из-за изъятия капитала после смены режима, и развитие пошло по новому направлению. В регионе начиная с 1995 г. нами проводились эмпирические исследования, в дальнейшем будут использованы его данные для того, чтобы показать, что даже этот находящийся на периферии микрорегион уже при государственном социализме находился на стадии «после сельского хозяйства». Вслед за сменой режима также ничто не указывало на то, что возникающие здесь экономические и социальные проблемы будут, могут быть разрешены новой «земельной реформой».
Если ещё раз посмотрим вышеприведенную таблицу, то заметим, что в столетнем сокращении занятости в сельском хозяйстве были значительные отклонения и сбои по темпам, поскольку занятость изменялась то еле-еле, то чрезвычайно быстро. Один из примеров — период между 1920—1949 гг., когда в течение трёх десятилетий сокращение было менее 10 %, а в последнее десятилетие число работающих в сельском хозяйстве даже несколько возросло. Подобным периодом можно считать и два десятилетия между 1970—1990 гг., поскольку уменьшение едва превысило 5 %.
Зато быстрым, стремительным было сокращение между 1949 и 1970 гг., а также за десятилетие с 1990 по 2000 г. В первом из указанных периодов доля занятых в сельском хозяйстве за два десятилетия уменьшилась на 30 %, этот динамизм убывания был повторен в течение десятилетия после 1990 г. Если приведенные даты сопоставить с поворотными моментами венгерской истории, легко заметить, что сбои, значительные сокращения пропорций возникают в результате политического вмешательства. Первый период связан с приходом к власти коммунистов, с первой и второй коллективизацией, когда применялись меры политического, полицейского, административного, морального принуждения. В эти годы число работающих в сельскохозяйственном производстве уменьшилось приблизительно на миллион. Зная состояние венгерской экономики и общества того периода, понятно, что уход, отток из сельского хозяйства, перестройка структуры занятости в таких масштабах в течение двух десятилетий не могли произойти без вмешательства политики. Быстрое, коснувшееся нескольких сотен тысяч работающих сокращение после 1989 г. также было связано со сменой режима, теперь уже под знаком перехода к рыночной экономике. Если быть совсем точным, то характерные черты и особенности функционирования венгерского нового капитализма, сформировавшегося после последней смены режима, складывались не просто в результате перехода к рыночной экономике, а по логике функционирования формации, называемой глобализованным капитализмом, по логике своеобразия интеграции в этот мир.
Мы сочли необходимым предпослать тексту эти соображения, поскольку исторический обзор развития малого региона мы стремимся продемонстрировать по этим переломным точкам.
О «периферийном» развитии региона, его слабом включении в процесс капитализации XIX и XX столетий представление дают данные переписи населения 1941 г . Согласно им, среди жителей населённых пунктов региона доминировали работавшие в сельском хозяйстве. Исходя из уровня развитости округа, доля занятых в этом секторе была очень высока — с некоторыми отклонениями в разных населённых пунктах от 74 до 85 %. Следовательно, доля занятых в промышленности и строительстве была чрезвычайно мала (5—10 %), как и работавших в сфере обслуживания (9—16 %). По уровню развития центральное село — как уже упоминалось, сегодня это небольшой городок (в дальнейшем: город) — опережало окрестные сёла: здесь был самый низкий процент занятых в сельском хозяйстве (74 %), самый высокий — в промышленности (10 %) и в сфере услуг (16 %).
Важное обстоятельство: среди работающих в сельском хозяйстве доля самостоятельных хозяев и помогающих в хозяйстве членов семьи составляла «только» 43—58 %. Иначе говоря, таково было соотношение владевших землёй крестьян и помогавших членов семьи. Это значит, что в большинстве населённых пунктов преобладали постоянные или сезонные наёмные работники, то есть подёнщики, батраки. Для отношений в регионе также характерно, что большинство самостоятельных хозяев и арендаторов (46—66 %) вели хозяйство на угодьях меньше 5 кадастровых хольдов [IV], на что семья не могла прожить, следовательно, члены этих семей лишь увеличивали число тех, кто был вынужден наниматься в подёнщики, батраки. Несколько лучшим было положение только в городе, так как здесь выше была доля не только землевладельцев (58 %), но была ниже доля тех, кто владел карликовыми хозяйствами (38 %), и самой высокой (43 %) была доля тех, кто вёл хозяйство на владениях, превышающих 10 кадастровых хольдов. Причина этого в том, что развитие города отличалось от развития села. Город был поселением купцов, а в деревнях доминировали крупные поместья. На основании приведенных данных вряд ли вызовет удивление вывод о том, что в рассматриваемом регионе в этот период было много бедняков, безработных, и вообще уровень жизни был низким.
Первой крупномасштабной мерой после Второй мировой войны была земельная реформа. В населённых пунктах данного региона также наделяли землёй, в результате чего значительно выросло число единоличных хозяев и помогающих членов семьи, настолько, что ко второй половине 1940-х гг. крестьянские семьи составляли 83—97 % населения. Соответственно до 3 и 17 % сократилось число безземельных, постоянных и сезонных сельскохозяйственных рабочих. Структура землевладения, однако, почти не изменилась по сравнению с 1941 г., поскольку и после реформы преобладали малые и карликовые владения, меньше 10 хольдов. Доля таких хозяев среди всех землевладельцев в городе составила 68 %, в сёлах колебалась между 78 и 89 % [4].
Наделение землёй в этом формате можно квалифицировать как шаг к созданию «крестьянского общества», состоящего из семей, ведущих хозяйство на собственном земельном участке. Но по этому поводу следует сделать четыре замечания. С одной стороны, нами было отмечено, что в начале десятилетия владельцы карликовых, да зачастую и малых участков не были в состоянии содержать свои семьи исключительно из доходов, получаемых от обработки земли, обеспечивать для них работу круглый год. Так это осталось и после земельной реформы. С другой стороны, значительная часть вновь получивших землю и владельцев карликовых хозяйств не имели необходимых средств для обработки земли — тяглового скота, машин, хранилищ, у них не было капитала, знаний производства, культуры земледелия, опыта ведения хозяйства. Нельзя забывать и о том, что полученные земли, как правило, были некачественными, и при разделе почти не учитывали их расположение на меже, нередко случалось, что 5—6 хольдов были разбросаны в 5—6 кусках на разных участках. И, наконец, возможности и перспективы роста ухудшались из-за укрепления натурального хозяйства, низкого уровня накопления, отсутствия кредитов, обязательной сдачи продуктов и политической неопределённости.
В свете сказанного понятно, что структура занятости между 1941 и 1949 гг. в населённых пунктах малого региона не изменилась, более того, после раздачи земли доля занятых в сельском хозяйстве даже увеличилась до 75—92 %. Количество занятых в промышленности и в обслуживании оставалось неизменным, с колебаниями по населённым пунктам, соответственно, от 3 до 14 % в промышленности, 5 и 16 % в обслуживании [5].
В отношении нашей темы, таким образом, возникло странное положение, что в рассматриваемой округе у множества семей после раздачи земли, несомненно, улучшились питание, самочувствие, общественное положение и статус, а тем самым и уважение к себе. Однако это не решало их проблем по занятости и возможности зарабатывать, как не способствовало и преодолению отсталости региона. Иначе говоря: земельная реформа 1945 г. на уровне индивида и семьи в краткосрочном плане, казалось, решила множество проблем, но в исторической перспективе не совпадала с определяющим направлением отечественного и международного развития, не предлагала альтернативы «периферийному» развитию.
Ощутимые изменения произошли только вслед за началом второй волны коллективизации — после 1959 г. К этому моменту стало понятно не только то, что никак не уйти от сдачи своих земель в производственные кооперативы, но также и то, что необязательно работать в кооперативах. И даже более выгодно устроиться на работу в промышленности или в другой отрасли, ведь там ежемесячно регулярно выплачивают гарантированную денежную заработную плату, работать нужно только по восемь часов, положен ежегодный отпуск и пр. Не так, как в сельхозкооперативах, где распределение происходило по остаточному принципу, платили главным образом натурой, рабочее время зависело от вида работ и от погоды, а отпуском служил зимний перерыв в сельскохозяйственных работах. Таким образом, связанному с потерей собственной земли «пролетарскому» состоянию или неопределённому статусу члена кооператива, дающему низкий прожиточный уровень, альтернативой явилась работа в промышленности, строительстве и пр. Это становилось возможным благодаря экстенсивной индустриализации тех лет. Правда, она происходила вне региона, однако многие решались браться за работу в далёких городах, вдали от семьи. Тем самым традиционная замкнутость рынка труда малого региона ослабевала. Используя семейные, родственные, добрососедские и прочие связи, люди устремились в разные города — Сольнок, Будапешт, Эрд, Мишкольц и др. Это были ежедневные, еженедельные, ежемесячные челночные поездки, временный или долгосрочный переезд на новое место жительства.
Всё сказанное до конца 1960-х гг. вызвало заметные изменения в структуре занятости. В городе, как уже говорилось, 20 лет назад доля работающих в сельском хозяйстве ещё доходила до 75 % (1949), в 1970 г. уже снизилась до 44 %. Зато соотношение работающих в промышленности и строительстве с 9 % возросло до 32, а в сфере обслуживания с 15 до 24 %. В сёлах региона произошла подобная реструктуризация, хотя по своему размаху она не достигла динамики города. Занятость в сельском хозяйстве — в разных сёлах по-разному — уменьшилась до 55 и 69 %, а в промышленности выросла до 18—25, в сфере услуг — до 13—20 % [6]. Эти изменения совпали с отечественными тенденциями того периода, расхождения были связаны лишь с «запаздыванием» периферии.
Итак, «социалистическая индустриализация» начала 1970-х гг. поставила развитие малого региона на новые рельсы. В результате усилий местного руководства Будапештский завод техники связи открыл в городке цех по сборке автоматических телефонных станций (АТС). Руководство региона стремилось получить это предприятие, чтобы для повышения доходов и повышения уровня жизни обеспечить работой, прежде всего, неквалифицированных женщин города и окрестных сёл. А столичное предприятие явно стремилось избавиться от продукции, которая к этому времени считалась устаревшей, она шла исключительно на экспорт в Советский Союз, и решения по развитию производства принимала советская сторона. Цех начал работу в арендованном помещении, затем к 1973 г. было построено первое производственное помещение, где уже работало 300 человек. Несколько лет спустя в Будапеште приняли решение о расширении, после чего всю вертикаль производства АТС перевели сюда, что потребовало строительства новых цехов. Число работающих постоянно росло. Расцвет предприятия пришёлся на середину 1980-х гг., когда там было около 1200 сотрудников. Большинство работало на конвейере (59 %), примерно четверть — квалифицированные рабочие (23 %), 5 % — разнорабочие, остальные (13 %) — сотрудники администрации, дирекция. Две третьих работающих — женщины, многие — около 300 человек — приезжали из близлежащих сёл [7].
Между тем в городе и в ряде сёл появились новые предприятия, а имеющиеся здесь небольшие отделения заводов модернизировали производственный процесс и продукцию, расширяли мощности. Таким образом, занятость увеличивалась и на этих предприятиях.
Инвестиции в промышленность ускорили модернизацию сельскохозяйственных кооперативов. Если они хотели удержать своих работников, то кооперативы были вынуждены подтягиваться по размерам заработных плат, условиям труда, социальным льготам до уровня промышленных предприятий. Это стало неизбежным ещё и потому, что с начала 1970-х гг. для увеличения своих доходов кооперативы могли создавать подсобные производства с сотнями работников. В долгосрочном плане вряд ли можно было сохранять такое положение, когда значительно разнился уровень зарплат в кооперативе и в подсобном производстве, отличались и социальные льготы. Важное обстоятельство — в регионе в середине 1970-х гг. самыми крупными работодателями всё ещё были кооперативы, ведь им приходилось обеспечивать доплаты, корм для скота и пр., помимо работающих членов кооперативов, также и внесшим свои земли в кооператив, но уже престарелым членам. Например, в кооперативе города в 1970 г. работало 825 человек, но при этом различные социальные льготы предоставлялись ещё 700 престарелым членам.
В 1970—1980-е гг. произошло много нового: внедрение современных производственных технологий, применение индустриальных производственных систем в сельском хозяйстве с высоким уровнем механизации, современными репродуктивными материалами и племенным поголовьем, строгими технологическими предписаниями и дисциплиной. Для этого нужны были новые методы организации производства, разделения труда, требовались квалифицированные работники. В кооперативе городка в середине 1980-х на 8600 гектарах пахотных земель работало 10—12 тракторов «Раба» и «Джон Дир» в 200 лошадиных сил, 50—52 других тракторов по 60—80 лошадиных сил, 20—24 грузовика, примерно столько же комбайнов, 3—5 погрузочных машин. Это только важнейшие тяговые, транспортные, уборочные и погрузочно-разгрузочные механизмы. Для этого парка машин была построена ремонтная мастерская, где работало около ста человек, и примерно столько же каменщиков, электриков, слесарей, маляров трудились в подсобных цехах. На свиноферму было завезено венгерское и голландское племенное поголовье, ежегодно выращивали 5—6 тысяч свиней на убой. Построенные за этот период птицефабрики работали с годовой мощностью в полтора миллиона цыплят. В таких условиях, естественно, всё больше ценилась квалификация, которая лишь отчасти имела сельскохозяйственную направленность, ведь для эксплуатации тракторов, сушильных установок, кормосмесителей, вентиляционного оборудования требовались другие знания. Не случайно, что в условиях строгих технологических предписаний промышленных производственных систем по большей части становились бесполезными навыки и опыт крестьянского труда. Тому, кто хотел вписаться в новые условия разделения и организации труда, необходимо было учиться. Доля квалифицированных рабочих за одно десятилетие приблизилась к одной трети (30 %), увеличилось и количество высокообразованных специалистов сельского хозяйства (6—8 %). За этот же период число разнорабочих снизилось с 28 % до 5—7 %.
Сформировались разделение труда и интеграция нового типа между кооперативами и мелкими производителями (приусадебные участки), с которыми в период пика своей деятельности кооператив заключал договоры на выращивание 8—9 тысяч свиней и 1 миллиона 300 тысяч цыплят ежегодно. Интеграция вышла далеко за пределы городка и его непосредственного окружения, поскольку производство было вынесено не только в соседние сёла, но и в населённые пункты, находящиеся в 30—40 километрах от города, в том числе и в другие маленькие города. Кроме того, приусадебные участки включились и в выращивание таких культур, как гибридная кукуруза, лук, перец, кабачки, огурцы, которыми раньше в этом регионе не занимались. Некоторые формы мелкого производства без всякого преувеличения можно отнести к серьёзной предпринимательской деятельности. Приусадебные инкубаторы требовали вложения денежных средств и от владельца, ведь для них надо было покупать земельный участок, проводить воду, электричество, газ, сооружать здания и оборудование в соответствии с технологическими требованиями. Для работы с вентиляционным оборудованием профессия электрика не менее важна, чем навыки по птицеводству для выращивания цыплят. Расходы увеличивались и в связи с тем, что нельзя было обойтись без ветеринара, ведь какой-нибудь мор мог уничтожить всё поголовье, что для приусадебного хозяйства могло стать невосполнимым ущербом. Можно рассматривать как крупное капиталовложение организацию на восьми гектарах приусадебного участка кордонного разведения огурцов вблизи городского ирригационного канала. Для этого нужно было построить современную поливальную установку. Для таких инвестиций мелким производителям приходилось прибегать к банковским кредитам [8].
К мелкому производству могли подключаться не только члены кооператива и их семьи, но любой житель, так что было много участников из числа тех, кто зарабатывал свой хлеб в промышленности, строительстве, в транспорте, и даже учителя, государственные служащие занимались приусадебным хозяйством. Хотя мелкое производство в подавляющем большинстве случаев велось в скромных пределах и служило лишь прибавкой к основному доходу, но оно, несомненно, способствовало повышению потребления, жизненного уровня. Именно благодаря ему люди могли строиться, делать ремонт (например, проводить воду и газ, устраивать ванные, туалеты), знакомиться с новыми производственными процессами, браться за предпринимательскую деятельность. А для тех, кто более интенсивно включался в товарное производство, стали возможными определённое накопление капитала, выстраивание производственных, коммерческих, банковских связей, приобретение предпринимательского опыта, появилась возможность занятья предпринимательством.
Инвестиции, изменение видов занятости, модернизация в сельском хозяйстве, промышленности и в сфере услуг предъявляли свои требования к обучению, образованию. Тем более что для функционирования вынесенных сюда предприятий на первом этапе приходилось «завозить» даже специалистов с базовым образованием, а не только инженеров. На промышленных предприятиях нужны были квалифицированные слесари, сварщики, столяры, каменщики, аппаратчики, специалисты по электронике, инженеры и техники. В сельском хозяйстве требовались слесари-монтажники, животноводы, автомеханики, специалисты по защите растений, а кооперативам, применяющим производственные системы, были нужны электромонтёры. Свои знания многие сумели использовать и во «втором» хозяйстве. Предприятия, во всяком случае, предъявили новые требования к системе обучения-образования, и практически стало неизбежным его относительно быстрое развитие на месте. В профтехучилище сотни молодых людей обучались разным специальностям, и поскольку оно располагало общежитием, сюда приезжали учиться и из других регионов. В средней школе, которая раньше функционировала только как гимназия, открылись и специализированные классы с учётом спроса на технических специалистов, потребности местных предприятий в повышении квалификации. С улучшением занятости и ростом уровня доходов росли и менялись потребительские запросы, привычки, что вело к значительному расширению торговли и сети общественного питания. Естественно, появился и спрос на специалистов в этой области. На изменение образа жизни и системы ценностей указывает также то, что в регионе вдоль Тисы получил размах туризм не только как предпринимательская деятельность (сдача комнат, открытие буфетов) или в виде новых рабочих мест (официант, работник пляжа), но и местные жители сами стали потребителями туристических услуг.
Эти изменения существенно преобразовали весь ход наследования от поколения к поколению. В аспекте нашей темы одной из характерных особенностей стало то, что и в этом регионе обесценилось связанное с землевладением общественное положение. А после второго этапа организации сельхозкооперативов оно и вовсе утратило своё значение, ведь тогда уже семья не владела землёй, которая до этого определяла занимаемое в обществе место, передаваемое детям имущество и их будущий статус. Планы родителей относительно будущего своих детей теперь уже были направлены на то, чтобы как можно скорее расстаться с крестьянским миром, с кооперативом, что привело к массовому оттоку из сельского хозяйства. Зато повысилась ценность учёбы, образования, получения профессии как основного пути изменения общественного статуса. Таким образом, стремление получить среднее образование в исторически короткий срок приобрело массовый характер. Следует подчеркнуть, что размещение промышленных предприятий и связанная с ним модернизация оказали непосредственное влияние на личные жизненные планы, на поступки людей, поскольку для преодоления сельского, крестьянского мира они предлагали доступную на месте, привлекательную общественную альтернативу семьям и их детям для выбора профессии, школы, для продвижения и формирования карьеры.
Как мы видим, между 1970 и 1990 гг. в структуре занятости изучаемого региона произошли значительные перемены, которые привели к дальнейшему оттеснению сельского хозяйства, хотя и не всюду в одинаковой степени. В городке, который и до сих пор шёл во главе этого процесса, и в двух других населённых пунктах в это время доля занятых в промышленности и строительстве (33—41 %) и в сфере обслуживания (32—37 %) уже и по отдельности превысила долю занятых в сельском хозяйстве (25—28 %). Хотя в трёх других населённых пунктах также существенно изменилось соотношение работающих в сельском хозяйстве (48—53 %) по сравнению с уровнем 1970-х гг. (60—69 %), однако здесь ещё сохранялось доминирующее положение этого сектора как по сравнению с промышленностью и строительством (20—28 %), так и сферой услуг (20—32 %) [9].
Следует отметить, однако, что при всех динамичных, стремительных переменах в регионе в связи с его промышленным развитием — и как следствие — модернизацией жизни общества, изменением структуры занятости, образа жизни, потребления, системы ценностей или способа наследования, всё же это оказалось недостаточным для преодоления вековой отсталости. Оказалось недостаточным, потому что наследие затянувшегося «периферийного» развития было слишком сильным, так что в исторически короткий срок и в условиях «социалистической индустриализации и накопления» невозможно было преодолеть отставание, следовательно, относительно данного периода также приходится говорить о противоречивом и половинчатом развитии.
О половинчатости развития говорит, например, то, что даже после аллокации капитала проблемы региона по занятости решались только благодаря привлечению рабочей силы внешними промышленными центрами, такими, как Сольнок, Будапешт, Мишкольц и др. То есть в течение десятилетий в регионе проживал значительный слой, уезжающий на заработки за пределы местожительства. Негативные последствия этого моментально дали о себе знать с наступлением экономического кризиса. Эти люди были первыми, кого уволили с работы в промышленных центрах.
Половинчатость проявляется и в том, что большая часть покидающих сельское хозяйство только на уровне своей основной работы стали рабочими или служащими в промышленности, строительстве, обслуживании. А для того чтобы прожить, продолжали использовать — вынужденно или добровольно — свои источники сельскохозяйственного производства. Иначе говоря, многие семьи жили на средства из ряда источников: главным образом, основной работы (в «первом» хозяйстве), а затем — сельскохозяйственного мелкого производства (во «втором» хозяйстве). И хотя это последнее у большинства не выходило за рамки обеспечения потребностей собственного домашнего хозяйства, но немало было и тех, кто действовал по «остаточному принципу», а у некоторого меньшинства шло профессиональное производство на рынок. Половинчатость наблюдается и в образе повседневной жизни, когда перед основной работой или после неё 2—4 часа были отданы приусадебному хозяйству. Такая же противоречивость наблюдается и в том, что ежегодный отпуск на работе в «первом» хозяйстве обычно совпадал с пиком работ в приусадебном («втором») хозяйстве, а если этого оказывалось недостаточно, то ещё «дополнялся» уходом на больничный. (Например, цех по технике связи в разгар сельскохозяйственных работ зачастую вынужден был приостанавливать работу, потому что в этот период сотрудники выходили на работу в таком числе, что невозможно было запустить конвейер). Комбинирование «первого» хозяйства со «вторым», связанным с сельским хозяйством, стало образом жизни, при котором человек эксплуатировал сам себя. Это тоже говорит о половинчатости: в результате одновременного обслуживания двух хозяйств люди больше зарабатывали и жили лучше тех, которые проживали только на основную зарплату с «первого» хозяйства. Однако они платили за это нездоровым образом жизни, приводящим к быстрому физическому, нервному и психическому истощению.
Но сколько бы факторов не указывало даже к концу 1980-х гг. на «периферийное» развитие, на отставание и на половинчатое выравнивание уровня, перестройка структуры общества и занятости населения заметно, последовательно и неудержимо двигалась вперёд.
Смена режима и последовавший за ней экономический кризис прервали продолжающееся с начала 1970-х гг. и основанное на индустриализации развитие региона.
Хотя определённые сигналы о безработице в регионе появлялись еще до смены режима — например, работники, которых объявили «ненадёжными», «трудными», «летунами», к концу 1980-х гг. жаловались, что с трудом находят новую работу. Однако тогда этому местные жители не придавали особого значения, предполагая, что это характерно только для специфического сегмента рынка рабочей силы. Впервые привлекли внимание к проблеме повторяющиеся из года в год трудности с трудоустройством выпускников школ, указывая на то, что речь идёт не о временных перебоях в сегменте наименее образованной, неквалифицированной рабочей силы, поскольку среди желающих начать трудиться было немало квалифицированных рабочих, молодёжи со средним образованием.
Всё же первая большая группа безработных, как уже говорилось, состояла из тех, кто уезжал на заработки за пределы региона. Большинство их работали разнорабочими, рабочими на конвейере на предприятиях Будапешта, Сольнока и других крупных городов. Они приезжали домой с места работы раз в неделю, а то и реже. Принимая во внимание то, что это были наименее квалифицированные работники, которые к тому же не являлись интегрированной частью местного рынка рабочей силы, в первое время массовые увольнения воспринимались как населением, так и местным руководством как сбой внешнего рынка труда.
Такой подход начал меняться после 1991 г., когда пошли первые увольнения на месте, на предприятии техники связи. Началом было увольнение нескольких сотен работников, ведь тогда ещё предполагалось, что возможно сохранить советский рынок. Таким образом, последовал период производства на склад. Вскоре стало понятно, что советская сторона неплатежеспособна, а тем самым выяснилась и неизбежность полной ликвидации предприятия, ведь на данную продукцию больше нигде не было спроса. Таким образом, в 1994 г. уже только 30—40 человек «сторожили» оставшиеся ценности большого предприятия — это всё, что осталось от примерно тысячи сотрудников. Затем в городе и в окрестных сёлах были закрыты и другие предприятия, но даже сохранившиеся не избежали значительных сокращений.
Сужалось производство и в сельхозкооперативах. Например, в кооперативе городка в 1993 г. работало только 150—160 человек, хотя ещё в 1990 г. в хозяйстве было около 570 работников. В кооперативе одного из сёл за этот период число занятых уменьшилось с 650 до 200—220, а в другом — из 380—400 работающих осталось 50—80. В других населённых пунктах происходили увольнения такого же масштаба. В то же время можно наблюдать, что в «остатках» кооперативов сохранились прежде всего образованные и квалифицированные члены и работники: механизаторы сельского хозяйства, специалисты растениеводства и животноводства, сотрудники со средним и высшим образованием. На работу других — в первую очередь неквалифицированных — спроса не было [10].
Быстрые и радикальные процессы ликвидации вызвали в регионе массовую безработицу. В декабре 1992 г., когда и в стране в целом доля безработных была высока — около 12 %, в регионе количество зарегистрированных безработных достигло 30 %. В следующем году пропорция не менялась, и только с 1994 г. наблюдалось уменьшение (23 %), которое вплоть до 1997 г. сохранялось на этом уровне. В 1998 г. 21 % уже указывал на сокращение числа безработных, но последующие годы также не принесли изменений, то есть к рубежу тысячелетий в регионе стабильно установилась доля безработных на уровне 20 % [11]. В эти годы по стране в целом их число упало до 10 %.
Массовая безработица, таким образом, и по «официальным» данным оставалась стабильной. Мы говорим об «официальных» оценках, поскольку сотрудники бюро по трудоустройству в регионе считали, что число незарегистрированных безработных даже во второй половине 1990-х гг. равнялось примерно числу регистрированных.
Одной из характерных черт региона в годы после смены режима стал стабильный уровень безработицы, что говорит и о том, что в регионе не осуществлены сколько-нибудь существенные инвестиции. Это не означает, что здесь не появлялись фирмы, принимавшие на работу 30—40, а то и 100—140 человек, однако они не внесли радикальных изменений в создавшуюся ситуацию. Отчасти потому, что эти пришедшие со стороны предприятия предлагали рабочие места при минимальных инвестициях, исключительно в расчёте на дешёвую рабочую силу, по большей части с плохими условиями труда, интенсивной работой, зачастую с бесчеловечным отношением к работающим. В таких условиях эти фирмы сами считали своё пребывание в регионе временным, и когда вслед за конфликтами на работе «была исчерпана» рабочая сила, они демонтировали свои машины и отбывали.
Общий экономический кризис в стране, делокализация капитала в регионе и отсутствие капиталовложений, массовая и длительная безработица вновь усилили тенденцию «замкнутости» рынка труда, что указывает на «периферийное» состояние региона. Это повлекло за собой два последствия. С одной стороны, сегментацию местного рынка рабочей силы, с другой стороны, установление денежных доходов, близких к минимальной заработной плате. Первое означает, что на рынке труда находятся работники, которые вынуждены считаться с очень разными возможностями трудоустройства и заработка. У государственных служащих ситуация с работой и доходами более предсказуема, даже по сравнению с теми, кто официально работает на частных предприятиях. Такая работа в связи с возможным банкротством и ликвидацией предприятий менее надёжна, не говоря уже о занятых в «серой» или «чёрной» экономике. А есть ещё так называемая «вынужденная занятость», которую государству приходится сохранять (например, общественные работы), поскольку оно даже временно не в состоянии предложить «настоящие» рабочие места официально регистрированным безработным. Для отдельных населённых пунктов также приходится организовывать компании по общественно-полезным работам для того, чтобы как-то занять прочно вытесненные с рынка труда группы населения. Разные формы трудоустройства, формы проживания — государственная служба, официальная «вынужденная занятость», работа в «сером» и «чёрном» хозяйстве и пр. — предъявляют разные требования к образованию, квалификации, предоставляют различное технико-технологическое окружение, различный уровень доходов, возможность карьеры, юридической и социальной защиты. Следует считаться также с тем, что весьма ограничены возможности перехода из одного сегмента рынка труда в другой. У того, кто годами работает от случая к случаю в «сером» или «чёрном» сегменте, балансируя на грани безработицы и общественных работ, как показывает опыт, очень немного шансов вернуться в какой-нибудь из сегментов официального рынка труда с его всё возрастающими требованиями.
С другой стороны, такая замкнутость и сегментация рынка труда сопровождается закреплением заработков на уровне, близком к минимальной оплате труда, точнее, этот уровень становится доминирующим и определяющим. Тяжёлым последствием такого состояния является и то, что частный сектор также соотносит свои предложения по заработной плате с этим уровнем, а это значительно отстаёт от оплаты за тот же труд в западной части страны. Далее, при заработке на минимальном уровне работа в официальных сегментах рынка труда сама по себе не в состоянии обеспечить преодоления бедности, возможности вырваться из неё.
(Характеристику отношений занятости и оплаты труда на рубеже тысячелетий см. по данным нашего исследования) [12].
Итак, при таких условиях в регионе произошла «земельная реформа» после смены режима. Как мы видели, в отдельных населённых пунктах и в 1990 г. относительно много людей работало в сельском хозяйстве, а в приусадебном мелком производстве участвовало на порядок больше, в том числе и работники промышленности и сферы услуг. Многие из них производили на рынок, то есть располагали определённым опытом производства и предпринимательства, некоторые имели и кое-какие накопления. И вот появилась свобода предпринимательства, возможность получить землю, разбогатеть или хотя бы добиться благосостояния. Несомненно, это многих толкнуло к тому, чтобы использовать имеющиеся у них ресурсы для получения прибыли, заняться предпринимательством. Порой заставляла нужда: потеря работы, трудности с трудоустройством, низкие зарплаты и уровень жизни, отсутствие ресурсов, угроза потери статуса и обнищания. Естественно, в этих условиях сразу невероятно повысилась ценность такого источника, каковым показалась возможность получить в собственность землю благодаря новой «земельной реформе». Имеются в виду не только земли, полученные в «натуральном виде» как возмещение ущерба или возвращение имущества вследствие роспуска кооперативов, но и все те формы владения землёй и ведения хозяйства на ней, которые предоставляли и продолжают предоставлять возможность владельцам обеспечить свою жизнь, создавать конкурентоспособные хозяйства.
Рассмотрим характерные особенности новой «земельной реформы» в регионе: сколько людей и кто именно получил землю, кто из них обрабатывает свои земли, как оснащены новые землевладельцы, как выглядят их хозяйства, как они вписались в рынок и пр., и вообще, какую роль играют эти хозяйства в обеспечении жизни данных семей.
Согласно результатам исследования, на рубеже тысячелетий примерно треть населения региона в возрасте от 18 до 55 лет (31 %) жили в семьях, имеющих земельные угодья — пашню, фруктовый сад, луг, лес и т.д. Среди жителей города было меньше владеющих землёй (22 %), среди жителей села — больше (37 %) [13]. Тот факт, что в регионе столь большой процент жителей владеет землёй, пригодной для сельскохозяйственного производства, указывает на многочисленный класс землевладельцев, в который могла бы вписаться и большая прослойка местных «венгерских фермеров», придуманных политиками. Однако данные о размерах землевладений противоречат этому предположению. Дело в том, что большинство землевладений совсем небольшие: около трети (32 %) меньше одного га, четверть (27 %) от 1 до 2,9 га, восьмая часть (12 %) — от 3 до 4,9 га, ещё одна восьмая (13 %) — между 5 и 9,9 га. Доля землевладений от 10 до 19 га составляет 9 %, от 20 до 49 га — 3 %, больше 50 га — 2 % [14]. То есть в подавляющем большинстве случаев речь идёт о таких небольших участках земли, которые, по мнению специалистов, не обеспечили прожиточный минимум даже в прошлом, в период между двумя мировыми войнами, не то что в наши дни. Ещё следует учесть низкое качество значительной части почвы и распространенность экстенсивного ведения хозяйства. (Интересная деталь по землевладению — примерно седьмая часть владельцев (15 %) получили свои участки ещё до смены режима, то есть они не имеют отношения к новой «земельной реформе»).
Вышеприведенные данные относятся только к землевладению, они могут существенно расходиться с землепользованием, ведь далеко не все сами обрабатывают свои земли, а также можно землю арендовать.
Данные, с одной стороны, свидетельствуют о том, что доля реально занимающихся хозяйством на земле несколько снизилась (25 %) по сравнению с владеющими землёй (31 %), то есть не все пользуются или не все в силах пользоваться возможностью сельскохозяйственного производства. С другой стороны, эти данные говорят о том, что земельные участки тех, кто занимается хозяйством, так же раздроблены, как и у владельцев. У 36 % они меньше одного га, у 26 % — от 1 до 2,9 га, у 13 % от 3 до 4,9 га, ещё одна десятая ведёт хозяйство на территории от 5 до 9,9 га. Нет существенных различий и по более крупным хозяйствам: доля наделов от 10 до 19 га составляет 8 %, от 20 до 49 га — 5, и больше 50 га — 2 %. Но поскольку уменьшилось число занимающихся хозяйством на земле, то при такой низкой доле крупных хозяйств в них занято меньше людей по сравнению с числом землевладельцев. А именно 20 семей ведёт хозяйство на площади от 10 до 19 га, 13 семей — на площади от 20 до 49 га, и пять человек или семей ведут хозяйство на более крупной площади.
Принимая во внимание, что данные по землевладению и землепользованию существенно не расходятся, можно констатировать, что за десятилетие после новой «земельной реформы» в регионе не возникла концентрация земель в таких масштабах, которая указывала бы на появление многочисленной и состоятельной прослойки землевладельцев. Подавляющее большинство участников сельскохозяйственного производства ведут хозяйство на очень маленьких участках, которые не способны обеспечить прожиточный минимум одной семьи. Этот вывод подтверждается и данными о слабой оснащённости хозяйств (напр., тракторами, комбайнами, прицепами).
В разрезе нашей темы следует выяснить, как вписались в рынок земледельцы, каково их положение на рынке. Одним из аспектов этого является их участие в финансовой деятельности. На вопрос «Были ли у вас денежные доходы от сельскохозяйственного производства?», в год опроса положительный ответ дали больше половины хозяев (54 %). Прежде всего те, кто уже давно занимался разведением той или иной приносящей «хорошую» прибыль культуры и являлся членом какой-либо сети производителей. Мы имеем в виду хозяев, занимающихся выращиванием тыквы или лука, интеграция по которым восходит ещё к временам приусадебных хозяйств, затем арбуза и дыни, рынки которых также сформировались в те времена. Есть ещё те, кто занимается зерновыми и техническими культурами. Первые по большей части ведут хозяйство на меньших площадях (1—5 га), зерновые выращиваются на больших территориях (больше 10 га), техническими культурами занимаются на разных по размеру площадях. Названные хозяевами суммы, как это и можно было предположить, только в нескольких случаях указывают на существенное участие в рынке. Сумму в 100 тысяч форинтов в год получает меньше чем четверть (23 %) всех хозяев на этих землях, а доход в 500 тысяч форинтов не получила даже десятая часть хозяев (6 %), хотя и это нельзя считать высоким годовым доходом в сельском хозяйстве [V].
По нашим данным, около двух пятых хозяев (38 %) считали, что занятие сельским хозяйством только помогает сэкономить деньги — «на еду не надо тратить» (5 % опрошенных даже такого значения не придавали этой деятельности). Большинство (47 %) считали, что обработка земли играет двойную роль в семейном бюджете: с одной стороны, «не надо так много тратить на продукты», с другой стороны, «это приносит и некоторый доход». Первое говорит о том, что у значительной части хозяйств сельскохозяйственное производство идёт исключительно на удовлетворение потребностей семьи (натуральное самообеспечение), а последнее указывает на то, что какое-то количество хозяев комбинирует это с выходом на рынок по «остаточному принципу». Очень мала доля тех, кто сообщал о «существенных доходах», получаемых от обработки своей земли — всего 5 %. Из всего сказанного становится понятно, что те, кто ведёт хозяйство на земле, в подавляющем большинстве могут рассчитывать либо на самообеспечение, либо на очень ограниченное производство на рынок. Мало тех, кого можно считать профессиональными участниками рынка.
Наш вывод подтверждается и другими данными. Рыночную интеграцию можно «оценить» и по числу производителей, работающих на договорной основе, или тех, кто заключает страховку на свою продукцию. Ведь всё это повышает безопасность производства, делает более предсказуемыми результаты хозяйствования, разделяет связанные с погодными условиями риски между производителем и закупщиком. Эти трансакции указывают на «включённость» в рынок в современном смысле слова. Данные относительно этого подтверждают ранее уже упомянутый факт, что в производственной интеграции участвуют прежде всего те, кто выращивает тыкву, лук, арбуз и дыню, подсолнух и зерновые. Они заключают договоры, но это лишь чуть больше четверти всех хозяйств (27 %). Ещё меньше тех, кто решился застраховать свою продукцию, их доля едва достигает 10 %. По этим показателям лишь ничтожное меньшинство хозяев можно отнести к профессиональным участникам рынка.
Ещё один важный вопрос: кто они — землевладельцы и хозяйствующие, к каким слоям общества относятся, каков их статус. Что касается собственности, то больше половины земель (55 %) находится в руках таких семей, в которых опрашиваемый в период проведения опроса работал как служащий. Около трети (34 %) были безработными и неактивными (на инвалидности, домохозяйки, в отпуске после рождения ребёнка, работали от случая к случаю), 4 % называли себя «предпринимателями». Из этого следует, что те, кто однозначно жил за счёт сельского хозяйства, были в абсолютном меньшинстве, ведь доля сельскохозяйственных рабочих составляла 3 %, а хозяев-единоличников — 4 %.
Данные указывают на пять характерных направлений раздачи-приобретения земли в малом регионе. С одной стороны, на то, что 31 % семей работников физического труда владеют землёй, что соответствует среднему показателю (30 %). В отличие от этого, работники умственного труда смогли реализовать свои интересы явно с большей эффективностью. У них доля владеющих землёй (43 %) далеко превосходит средний показатель. Зато у безработных и неактивных показатели ниже средних (24 %). Среди «неактивных» лучше показатели у инвалидов (37 %). Это в какой-то мере объясняет, почему многие из прочно вытесненных с рынка труда охотно согласились на инвалидность — явно рассчитывая и на этот источник. У семей со статусом «предприниматель» также земли больше, чем средний показатель. Наконец, необходимо подчеркнуть, что преимущества и недостатки указанных общественных слоев проявляются не только в большей или меньшей (относительно их средней величины) доле владения землёй, но и в размерах площадей. Например, если три четверти (74 %) семей неактивных владеют однозначно маленькими участками, не более 3 га, то у людей физического труда доля таких землевладений значительно ниже (60 %), а у работников умственного труда ещё ниже (49 %).
Вышесказанное накладывает отпечаток и на особенности хозяйств и хозяев, ведь, как уже говорилось, нет особых расхождений между структурой землевладения и ведения хозяйства на земле. Так, среди ведущих хозяйство на своих землях преобладают занятые не в сельском хозяйстве: 32 % работников физического труда, 22 — умственного труда. Следующую большую группу представляют «неактивные» и безработные, их доля составляет одну треть (34 %). Ряд тех, кто занят вне сельского хозяйства, замыкают предприниматели (5 %). В целом о более чем девяти десятых занимающихся сельским хозяйством можно сказать, что их основная работа, обеспечивающая заработок и статус в обществе, не связана с сельским хозяйством. Считаем, что без всякой натяжки сюда можно причислить и сельскохозяйственных рабочих (2 %), поскольку на основной работе они являются работниками одного из сельскохозяйственных предприятий, а свою землю обрабатывают помимо этой деятельности. Наконец, доля тех, кто причисляет себя к «единоличникам», то есть живёт исключительно за счёт сельского хозяйства, составляет всего 5 %. Всё это подтверждает вышесказанное, в первую очередь то, что эти хозяйства в бюджете своих владельцев играют лишь дополняющую функцию, хотя для безработных и неактивных нельзя недооценивать значение получаемых от своих хозяйств денежных доходов. Дополняющую, потому что основные источники доходов лежат вне сельского хозяйства. Далее, из статуса значительной части занимающихся хозяйством (например, инвалидов, безработных), а также из невысоких денежных доходов других категорий (сельскохозяйственных рабочих, разнорабочих и квалифицированных рабочих, или служащих в администрациях) можно сделать вывод, что их заработки вряд ли предоставляют возможность делать сколько-нибудь значительные инвестиции в свои хозяйства для повышения их конкурентоспособности.
Поскольку и сами респонденты говорили о том, что эту форму ведения хозяйства они рассматривают только как дополнение к основному заработку, большинство даже в перспективе не придаёт существенного значения этим землевладениям и хозяйствам. У них нет планов или перспектив относительно того, что земля может обеспечить будущее их детей, следующих поколений наследников. Хотя около трети жителей региона живёт в семьях, владеющих пригодным для обработки земельным участком, четвёртая часть ведёт хозяйство на своей земле, всё же мало тех (8 % семей, имеющих детей), кто считает, что передаваемая в наследство земля — это такое имущество, которое сыграет значительную роль в обеспечении их будущего.
Подводя итоги, можно следующим образом характеризовать использование имеющихся у индивидов и семей землевладений. Хотя в регионе достаточно высока доля как землевладельцев (31 %), так и ведущих хозяйство на земле (25 %), однако по всем параметрам (размерам угодий, оснащённости хозяйств, по роду занятий хозяев, роли в их доходах, по месту на рынке) для подавляющего большинства эти хозяйства играют дополняющую, вспомогательную роль. Официально проведённая новая «земельная реформа», несмотря на значительное увеличение числа землевладельцев, на изменение отношений собственности, исчезновение препятствий для предпринимательской деятельности и выхода на рынок, и т.п., не принесла существенного перелома в использовании и используемости этого ресурса по сравнению с периодом «государственного социализма». По-прежнему доминируют группы населения, вынужденные обеспечивать себя, используя разные источники. Функции этих землевладений в наши дни преимущественно остались прежними: повышение уровня жизни хозяйствующих на земле, дополнение к денежным доходам, получаемым на основной работе или в форме пособий. Формы и уровень производства на них также не превзошли уровня времён «государственного социализма», поскольку и сейчас сохраняется низкая оснащённость, преобладает живой труд, натуральное хозяйство и самоэксплуатирующий образ жизни. Более того, даже считающиеся современными производственные интеграции — выращивание тыквы, лука, зерновых или технических культур — восходят к тому же периоду, с той существенной разницей, что в наши дни уже нет предоставленной кооперативами защиты (например, механизированных работ по доступным ценам, кредитования, последующего расчёта, совместной реализации), так что мелкие производители ещё более беззащитны.
Рассмотрев «земельную реформу» после смены режима, можно отметить лишь то, что она затронула большие массы людей, но никак не помогла значительным группам земледельцев стать современными, конкурентоспособными в международном аспекте сельскохозяйственными предпринимателями. Следовательно, она оказалась непригодной для того, чтобы предложить региону альтернативное направление развития по сравнению с продолжающейся в течение двух десятилетий при «государственном социализме» индустриализацией, рухнувшей после смены режима. Она оказалась непригодной и для реструктурирования общества в направлении сельского хозяйства — по крайней мере так, как это представляли некоторые политические деятели: формирования нового отечественного слоя «фермеров». Она оказалась неспособной также придать динамизм — хотя бы временно — пришедшей после смены режима в упадок экономике региона, не могла даже облегчить трудности с занятостью. Зато нельзя недооценивать ту роль, которую она сыграла в борьбе с обнищанием, экзистенциальными проблемами. Вспомним о массовом распространении натурального хозяйства как в среде работающих, так и у вытесненных с рынка труда. Но это лишь говорит о том, что продолжает существовать вековая тенденция, согласно которой в периоды экономического спада и отсутствия альтернативных направлений развития приходится искать разные источники доходов, и таким образом получает массовое распространение «полупролетарское» существование. Итак, новая «земельная реформа» в этом «периферийном» по своему развитию регионе также не дала альтернативу, нацеленную на сельское хозяйство, ведь регион уже и до смены режима находился «по ту сторону» сельского хозяйства. Остаётся открытым вопрос: что должно произойти с сёлами, с провинцией, с проживающими там людьми «после сельского хозяйства»? Но на это и сегодня у политиков внятного ответа нет.
Примечания
[1] Laky T. A munkaerő keresletét — és kínálatát alakító folyamatok. Budapest, 2002. 41. old.
[2] Uo. 43. old.
[3] Az 1941. évi népszámlálás. Foglalkozási adatok községek szerint. KSH Könyvtár és Dók. Szóig., Magyar Országos Levéltár, Budapest, 1975. 454—455, 140—141. old.
[4] Az 1949. évi népszámlálás, 3. kötet. Részletes mezőgazdasági eredmények. KSH. Állami Nyomda, Budapest, 1950. 402—403, 410, 413.
[5] Jelentés 1990. I .félév, KSH Jász-Nagykun-Szolnok Megyei Igazgatósága, 1990. augusztus 10. 6. old.
[6] Uo., 6. old.
[7] Laki L. A munkaerőpiacról tartósan kiszorult falusi munkanélküliek helyzete. Budapest, 1997.
[8] Laki L. Periférián — oz Alföld közepén. Budapest, 1997.
[9] Jelentés 1990.l.félév, KSH Jász-Nagykun-Szolnok Megyei Igazgatósága, 1990. augusztus 10. 6. old.
[10] Laki L. Periférián — az Alföld közepén. 31. old.
[11] По данным ОМКМК [VI] и местной биржи труда.
[12] Laki L. — Bíró A. Z. A globalizáció peremén. Budapest, 2001. 73. old.
[13] Uo., 122. old.
[14] Uo., 131. old.
Комментарии
[I] Так — вслед за Тамашем Краусом — автор именует существовавший в Венгерской Народной Республике общественный строй, то есть суперэтатизм.
[II] В данном случае: распределение финансовых средств из центра, что было типичным в условиях плановой экономики при суперэтатизме.
[III] Альфёльд — часть Среднедунайской равнины, лежащая к востоку от Дуная, в основном на территории Венгрии. Важная зона сельскохозяйственного производства.
[IV] Хольд — традиционная единица измерения сельскохозяйственных земель в Венгрии, равная 0,432 га. Кадастровый хольд — 0,572 га.
[V] Чтобы понять справедливость этого замечания, надо знать, что в 2001 г. (в год исследования) 500 тысяч форинтов были равны приблизительно 50 тысячам рублей.
[VI] ОМКМК — Национальный исследовательский и методологический центр труда (занимается изучением рынка труда, динамикой занятости и безработицы в Венгрии).
Опубликовано в книге: Смена режима глазами венгров (1989–2009). Специальный выпуск журнала «Eszmélet — Раздумья». Будапешт — Москва, 2009.
Перевод с венгерского редакции журнала «Эсмелет».
В настоящей публикации исправлены мелкие ошибки перевода.
Комментарии Александра Тарасова.
Ласло Лаки (р. 1944) — венгерский социолог, доктор социологии, старший научный сотрудник Института политических наук Венгерской Академии наук.