Аннотация
|
За прошедший год большинству россиян стало понятно, что стабильная и скучная жизнь, похоже, остается в прошлом. Обострились глобальные геополитические противоречия, и в известных регионах противостояние перешло в «горячую» фазу. Вряд ли кто-то будет отрицать, что Россия вступила, по крайней мере, в экономическую и информационную войну с ведущими державами Запада. Санкции, необходимость ускоренного импортозамещения, риски в финансовой сфере, которые еще пару лет назад казались малореальными — все это требует и нового политического курса, и новых людей «у руля». И даже безусловно лояльные В.В. Путину граждане ожидают от него смены неолиберальной элиты, изменений, прежде всего, в «экономическом блоке» правительства. Но зададимся вопросом: почему представители неолиберальной идеологии, прямые продолжатели дела «младореформаторов» начала 1990-х годов, до сих пор занимают ключевые позиции в российской власти, несмотря на то, что властная риторика уже давно не похожа на либерально-реформаторскую? И, в таком случае, оправданы ли надежды на смену элит и курса?
 |
Попытаемся ответить на эти вопросы на примере одного, на первый взгляд, частного и малозначительного события. Вернемся к событиям почти двухлетней давности. Как известно каждому прогрессивному человеку и всему прогрессивному человечеству, в мае 2013 года российские наука, образование, гражданское общество, государственное управление понесли тяжелую утрату. Ушел в отставку с поста ректора Российской экономической школы (РЭШ) и уехал в Париж, воссоединившись с супругой, величайший экономист «этой страны» Сергей Маратович Гуриев. Кстати, его супруга, Екатерина Журавская — тоже экономист, причем, по версии наших «продвинутых» ученых из РЭШ, самый известный и цитируемый в мире из российских исследователей.
Обратимся к «прогрессивным» СМИ. Вот что они, в частности, писали:
«Вынужденная отставка ректора Российской экономической школы Сергея Гуриева и его отъезд во Францию — этапное событие»
(сайт «Форбс» [1])
«Известный российский экономист и правительственный советник внезапно покинул свои посты и уехал из страны в условиях растущего давления со стороны Следственного комитета, сообщили осведомленные источники во вторник. Сергей Гуриев стал одним из знаменитых россиян, которые уехали из страны в течение года с тех пор, как Владимир Путин вернулся в президентское кресло, а его правительство начало новую атаку на критиков»
(«The Wall Street Journal» [2])
«Вынужденный отъезд Сергея Гуриева является сокрушительным ударом по гражданскому обществу России, пишет старший научный сотрудник Института международной экономики имени Петерсона Андерс Ослунд для Foreign Policy. По мнению эксперта, новость о Гуриеве вызывает шок, поскольку этот экономист не оппозиционер, а видный представитель либерального крыла истеблишмента. “Если Гуриев вынужден покинуть Россию, то и любого другого гражданина страны может ждать такая же судьба”, — полагает Ослунд.»
(Газета.ру [3])
Можно успокоить г-на Ослунда: «любому другому гражданину страны» вряд ли светит с комфортом уехать в Париж и занять место профессора в Парижской школе политических наук. Впрочем, об этом нам не забудут напомнить наши, российские комментаторы.
Сплошь и рядом в комментариях «прогрессивных» СМИ и соратников С.М. Гуриева сквозит презрение к оставшемуся в «этой стране» быдлу, которое не стоит даже ногтя уехавшего от нас великого ученого. Предыдущий раз мы слышали что-то сравнимое по накалу рыданий и снобизму по отношению к «этой стране», не оценившей великого деятеля, 16 декабря 2009 года. Но тогда даже самых последовательных врагов Егора Тимуровича удерживало от ответа на хамство гг. Чубайса, Коха и др. общеизвестное правило «или хорошо, или ничего», ибо Гайдар отбыл отнюдь не в Париж (заметим, что для представителей противоположного лагеря это правило отнюдь не является обязательным — ведь каждый рукопожатный человек понимает разницу между ценностью жизни великого либерального мыслителя и каких-то быдлосовков). А в 2013 году те же комментаторы немного перестарались и допустили ошибку, поскольку Сергей Маратович, как раз, жив, здоров и весьма благополучен, чего ему и впредь желаем — но это значит, что и его оппоненты свободнее в оценках. Как саркастически замечает М.Ю. Соколов,
«Пишущие окончательно съехали на стилистические приемы, доселе употреблявшиеся исключительно в некрологах. Советская наука понесла невосполнимую утрату; огромны заслуги покойного (т. е. отъехавшего в Париж) на всех постах, куда прогрессивная общественность направляла С. М. Гуриева; его отличало высокое чувство ответственности за порученное дело; Париж вырвал из наших рядов; горько мне, горько etc.» [4]
А если серьезно, что произошло в реальности? Один из самых влиятельных экспертов и советчиков российской власти (в особенности, в бытность президентом Д.А. Медведева) уехал в Париж. Что из этого следует?
Прежде всего, давайте возьмем бинокль и присмотримся внимательнее: кто же там стоит на корме «философского пароходика», отплывающего в Париж, и с горечью прощается с немытой Россией, неблагодарной страной, которая не смогла его оценить?
Ни в коем случае не хочется уподобляться представителям «прогрессивной общественности», которые стремятся не просто унизить — расчеловечить любого, кто посмел высказать неправильную точку зрения. Это мы проходили уже не раз на протяжении нескольких последних лет. Был человек талантливым писателем, профессором, актером или актрисой, занимающейся благотворительностью, и слышали мы о нем: «ах, какое светлое одухотворенное лицо!»; но стоит ему высказаться или поступить политически нежелательным образом — и тут же одухотворенное лицо гения переименовывается в дегенеративную пропитую люмпенскую морду, профессор и светоч науки — объявляется плагиатором и бездарью, а уж актриса-филантроп или врач-энтузиаст… воздержусь от цитирования. Так вот, если кто-то ожидает в моем кратком рассказе о Сергее Маратовиче Гуриеве прочесть что-то подобное — будет разочарован.
Забавным образом некоторые детали наших биографий похожи. Оба родились на Кавказе, окончили Физтех, оба в возрасте около 30 лет защитили докторские диссертации по экономическим наукам в Центральном экономико-математическом институте (ЦЭМИ) РАН, даже в одной и той же аудитории (там все защиты проходят). Но, разумеется, это чисто формальное сходство — и специальности разные, и области научных интересов, и путь в экономику совсем непохож. Мой путь вряд ли представляет интерес, поэтому поговорим подробнее о становлении Сергея Маратовича Гуриева. Он родился в 1971 году, в 1993 окончил факультет управления и прикладной математики (ФУПМ) МФТИ по кафедре ныне покойного Александра Александровича Петрова, члена-корреспондента РАН, впоследствии академика, зав. отделом Вычислительного центра РАН. Вопреки тому, что иногда приходится читать на волне неприязни к Гуриеву (пусть даже по-человечески понятной), он в экономике — отнюдь не дилетант, якобы, переметнувшийся из физики в более престижную и модную отрасль. Строго говоря, он физиком и не был, изначально учился на Физтехе именно как математик-экономист высокой квалификации, и рос в рамках одной из самых самобытных (не путать с изоляционизмом) отечественных научных школ. А.А. Петров, сам выпускник Физтеха 1957 года, представлял оригинальную и по мировым меркам традицию математической экономики, сложившуюся в нашей Академии наук — разумеется, не столько в «гуманитарно-идеологическом» ее крыле, сколько в математическом.
Студентом Сергей Гуриев был способным, учился отлично. А Физтех — такой вуз, где для этого совершенно недостаточно просто зубрить материал. Это исследовательский университет, где под руководством действующих ученых старшекурсники пишут научные работы, приобщаясь к исследованиям «на переднем крае». Как правило, к защите диплома у хорошего выпускника уже почти готов материал для кандидатской диссертации — и Сергей Гуриев защищает ее через год после окончания института, в 1994 году. Чем он занимался тогда — с особой гордостью за питомца своей школы описал А.А. Петров в своем очерке в книге «Я — ФИЗТЕХ» [5]. В начале 1990-х годов произошла фактическая утрата населением своих сбережений, банковских вкладов, которые после распада СССР сожрала инфляция. Прибавьте к этому еще и то, что значительная часть производимого советскими гражданами превращалась не в их частные блага, а в «общенародную собственность», которая в результате «реформ» в одночасье перешла в руки немногих (разумеется, самых-самых достойных — а разве может быть иначе при капитализме?). Итак, население обнищало. А спрос населения — двигатель экономического развития, да и кто будет работать, как не те самые граждане? И тогда возникает следующая идея: а что если восстановить сбережения населения, вновь признав и индексировав «пропавшие» вклады россиян в Сбербанке и направив их (например, посредством выпуска целевых облигаций) на производственные инвестиции? В соответствующих работах к.ф.-м.н. Гуриеву с соавторами удалось показать [6], что при определенных условиях «данный механизм восстановления сбережений действительно может привести к снижению инфляции, экономическому росту…»
Хочу особо подчеркнуть следующее: молодой экономист-математик проверяет научными методами реализуемость смелой, оригинальной идеи, причем, направленной на решение как чисто экономических проблем нашей страны (восстановления потока инвестиций в производство), так и социальных, обострившихся в то переломное время. Более чем достойное начало. А что же дальше?
А дальше — стажировка в американских университетах, в 2001 году — защита в ЦЭМИ РАН докторской на тему о бартере и денежных суррогатах (что было весьма актуальным в России 1990-х), карьерный рост в РЭШ. И вот уже — типичные высказывания С.М. Гуриева в период зрелости:
«Самый главный инструмент экономического суверенитета России — это валютные резервы… Я думаю, что правительство сейчас должно сосредоточиться на том, чтобы восстановить ликвидность банковской системы, — оно это делает. Думаю, что это будет сделано и думаю, что курс абсолютно правильный…. Думаю, что этот план будет разработан и общий курс — не вполне согласен, что он называется либеральным, но он является относительно либеральным, построенный на интеграцию в глобальную экономику, развитии финансового сектора. И для развития финансового сектора необходимо снижение инфляции — для чего нужна консервативная финансовая политика и развитие конкуренции в России» [7].
Привычные для «правильного» мейнстримовского экономиста слова.
Впрочем, эволюция научных (именно экономических, подчеркнем) взглядов С.М. Гуриева на этом не завершилась. Вот более свежие образцы:
«— Мы видим, что и в московской властной элите растет недовольство Путиным… Например, закон, запрещающий американцам усыновлять российских сирот, привел в ужас многих на самом верху. Это месть за “закон Магнитского”, принятый в США и препятствующий въезду в Америку российских чиновников, нарушивших, по ее мнению, права человека. Участниц группы Pussy Riot за акцию в храме у нас приговаривают к двум годам колонии, потом принимают закон, запрещающий пропаганду гомосексуализма и разжигающий ненависть к сексуальным меньшинствам. Как высокопоставленные чиновники в таких условиях должны привлекать в нашу страну зарубежные инвестиции?» [8]
(кстати, процитированная выше статья называется «Путин боится», но начинается при этом с вопроса «Сергей Маратович, почему Вы бежали во Францию?» — и далее Гуриев против такой постановки вопроса не протестует. Выходит, что боится Путин, но бежал почему-то Гуриев. Ехидный читатель заметил бы: то ли заголовок статьи неудачен, то ли ее начало).
Итак, по Гуриеву выходит, что привлечение чудодейственных зарубежных инвестиций зависит от того, можно ли пропагандировать гомосексуализм несовершеннолетним. Правда, в этом случае непонятно, как обходятся без внешних инвестиций в 8 штатах США (конкретнее: в Алабаме, Аризоне, Луизиане, Миссисипи, Оклахоме, Южной Каролине, Техасе и Юте), в которых, по мнению газеты «Вашингтон пост» (как известно, ужасно прокремлевской, или подкупленной ФСБ), действуют аналогичные законы [9].
Кстати, об инвестициях… Сергей Маратович в своем интервью по поводу кончины сингапурского лидера Ли Куан Ю вернулся к событиям «пятидневной войны» — естественно, с тех самых, «единственно верных» идеологических позиций:
«В 2009 году, через полгода после грузинских событий, выступая перед российской аудиторией, Ли Куан Ю вежливо, но решительно сказал: “Вам, конечно, виднее, но если вам нужны инвестиции и экономический рост, с соседями лучше не воевать, а торговать”. Мне кажется, этот совет остается актуальным и до сих пор» [10].
По Гуриеву выходит, что с тогдашним руководством Грузии, которое уничтожало «Градами» и танками жителей Южной Осетии, надо было «не воевать, а торговать». Даже не знаю, как комментировать… Намекнуть ли уроженцу Владикавказа Сергею Маратовичу Гуриеву, что «агрессивная» Россия спасала от физического уничтожения его соплеменников? Нет, пожалуй, воздержусь. А то, помнится, одна журналистка «Комсомолки» сказала совсем уж зарвавшемуся любителю «пить баварское», что в случае победы гитлеровцев именно из его предков победители наделали бы абажуров — так ее же и записали в антисемитки и пособницы нацистов. А оно мне надо?
Вообще, реакция нашей «прогрессивной общественности» на смерть «отца сингапурского экономического чуда» — предмет особого разговора. Дело даже не в том, насколько это «чудо» на самом деле такое уж чудесное (на сей счет есть обоснованные сомнения [11], [12]) — интереснее, что нашим «либералам» особенно полюбилось одно конкретное высказывание усопшего. Вот и Сергей Маратович не преминул его повторить:
«Почему другие лидеры не учатся у Ли Куан Ю? Ответ очень прост, он содержится в самой известной его цитате: “Начав бороться с коррупцией, первым делом посадите трех своих друзей. Вы знаете за что, и они знают за что”. Такие рецепты нравятся, мягко говоря, не всем» [13].
В нашей истории не так уж и давно был лидер, который сам мог бы поучить Ли Куан Ю по этой части (и по части экономических чудес, в некотором смысле, тоже). Он, как известно, не трех — а гораздо больше своих ближайших друзей и соратников посадил, и даже расстрелял. Не особо жалея и близких родственников. Но нашим «либералам» он почему-то не нравится — ну не угодишь им… И уж конечно, они уверены, что их самих (нередко очень близких к власти, и даже входящих в нее) «блестящий» совет Ли Куан Ю не касается — «а нас-то за что?!»
А вот высказывания Сергея Гуриева уже о совсем недавних событиях:
«…именно российская коррупция оказалась ключевой причиной крымского кризиса. Коррупция разорила российскую экономику. А когда экономический рост заканчивается, авторитарные режимы нередко прибегают к территориальной экспансии как к инструменту поддержания популярности и сохранения власти… Восполнить недостаток лояльности могут только репрессии и пропаганда. В этих обстоятельствах ничего не может быть полезнее, чем маленькое победоносное военное приключение… Следствием российской коррупции стала агрессивная внешняя политика, на которую западные лидеры никак не могут найти сегодня адекватный ответ. Российская коррупция действительно превратилась в угрозу международной безопасности» [14].
То есть Россия окончательно погрязла в коррупции, обнищала, и именно поэтому захватила Крым. Не будем углубляться в обсуждение целесообразности закона о запрете пропаганды гомосексуализма, в анализ механизмов украинского кризиса, в уточнение того, какая страна мира воюет больше прочих — просто полюбуемся на глубину аргументации, связывающей освобождение «Pussy Riot» и экономическое процветание России. Так и хочется сказать: и стоило заканчивать Физтех «с высшим отличием», как указано в официальной биографии, стоило осваивать сложнейший аппарат современной математики и математической экономики, чтобы выдавать «экспертные суждения» на уровне штатного пропагандиста «Новой газеты» или «Эха Москвы»?
Так что в лице Сергея Гуриева российская экономическая наука действительно потеряла талантливого и оригинального исследователя. Только случилось это отнюдь не в мае 2013 года…
Описанная выше эволюция отдельного ученого весьма показательна именно с точки зрения социологии экономической науки. Не мной первым отмечено: современная Россия представляет собой уникальный «естественный исторический полигон», изучая который можно совершать прорывы в общественных науках. Здесь калейдоскопом сменяли друг друга институты и механизмы, можно было живьем наблюдать поведение экономической системы в таком широком диапазоне параметров, который западные экономики не «пробегали» в обозримом прошлом. Здесь многие проблемы стоят гораздо острее, чем на относительно благополучном Западе (причем, иногда, как показывают недавние события, проблемы, с которыми Россия столкнулась 10—20 лет назад, становятся актуальными для Запада сейчас). И для преодоления этих проблем нужны нестандартные решения, а что может быть интереснее их поиска? Исследуй, твори, выдумывай, пробуй! Российские экономисты, причем, самая квалифицированная и потенциально способная их часть (к которой С.М. Гуриев, на мой взгляд, относился) имели уникальный шанс, «естественное преимущество», поскольку им повезло родиться здесь и жить сейчас. Даже элементарная экономическая логика подсказывает, что это — твое конкурентное преимущество на «научном рынке», так используй его! Почему же по этому пути пошли далеко не все, и про тех, кто пошел, почти ничего не слышно, а весьма рациональные и квалифицированные люди, собравшиеся в РЭШ и ВШЭ, предпочли просто влиться в общемировой мейнстрим?
Дело в том, что в экономической науке конкуренция школ далека от описанной в учебниках рыночной конкуренции, в которой предложивший оригинальный продукт или освоивший новую нишу рынка выигрывает. Нет, конкуренция в экономической науке отнюдь не способствует увеличению разнообразия… Стимулы «стать как все» у современного российского экономиста сильнейшие. Ибо, если ты будешь придумывать, как оживить нашу экономику с учетом ее современной специфики, сократить бедность, запустить промышленность, преодолеть масштабные вызовы уже недалекого будущего — ты будешь смешным фриком и маргиналом, по меркам «цивилизованного мира» — ну, примерно, как РАНовские экономисты, как тот же С.Ю. Глазьев, даром, что академик, или Р.С. Гринберг, даром, что членкор. Не надо искать новые пути, предлагать какие-то оригинальные механизмы — этак недолго и в крамолу впасть, еще дойдешь, чего доброго, до проекта какой-нибудь идеологически неправильной (например, не совсем либеральной) экономики. Нет уж, истина известна давно, и задача настоящего экономиста (с точки зрения мейнстрима) — ее последовательно доказывать. Эта истина, в принципе, проста, и она известна, в основном, уже лет 300, начиная с первых классиков. Кратко либерально-неоклассический канон можно изложить так: «невидимая рука рынка» сама приведет экономику к процветанию; если кто-то богат, а кто-то беден — так тому и быть, это справедливо и эффективно; государству нечего вмешиваться в экономику — любые попытки планирования являются «пагубной самонадеянностью», а государство должно играть роль «ночного сторожа», и не более.
Если же кто-то отступает от неолиберального символа веры — все просто: он вообще не экономист, а безграмотный маргинал, «вон из профессии!» И хотя либеральный мейнстрим в экономической науке блестяще доказал в последние годы и десятилетия свою несостоятельность (как в прогнозировании, так и в части практических рекомендаций), именно он — при скромных, мягко говоря, основаниях для таких притязаний — наиболее нетерпим к любым оппонентам. Это теория не столько научная, сколько идеологическая, и ее адепты отлично «знают свой маневр» в информационных баталиях (для чего она во многом и предназначена).
Если для экономиста-прагматика государственное регулирование — это средство, служащее цели более высокого уровня (например, развитию какой-то отрасли), а его формы и глубина — сугубо технические параметры, то для либералов это — принципиальный вопрос, ибо свобода (понимаемая ими, как свобода бизнеса от госрегулирования и любого общественного контроля) — это нечто сакральное. Наоборот, сколько человек перемрет, «не вписавшись в рынок» — для них «технический вопрос». И вот эту людоедскую идеологию обосновывают именно с точки зрения… морали и справедливости! Примерно таким образом [15]: рабочих с разорившихся предприятий никто за ногу не привязывал, не давая уехать с семьей на край света искать лучшей доли, надо быть мобильнее! А тех мобильных рабочих, которые все-таки приехали за лучшей долей и полезли в ставшую для них могилой шахту — никто туда лезть не принуждал! И мало ли что в частных фирмах и транснациональных корпорациях процветают вполне себе тоталитарные практики, унижающие человеческое достоинство и выжимающие человека, как тряпку — это ж не государственный монстр, а «невидимая рука рынка», все происходит свободно и по доброй воле! Не нравится — не работай в таких нехороших местах (что интересно, когда либералам, стонущим от государственного гнета в «этой стране», предлагаешь в той же логике — «не нравится, уезжай и не делай из этого трагедию» — почему-то понимания не встречаешь). Вот почему краеугольный камень неолиберальной теории — это тезис о невозможности экономического принуждения. Дескать, принуждение — это когда ужасное государство заставляет, а когда «невидимая рука» — так это ж совсем другое дело! И поэтому такому, на первый взгляд, мелкому и частному вопросу я несколько лет назад посвятил отдельную статью в «Скепсисе» [16].
Заметив термины «неолиберальный», «неоклассический» и т.п., читатели-буквоеды могут на меня наброситься с обвинениями в упрощенчестве и даже безграмотности: дескать, какая же это неоклассика? Ведь многие видные представители РЭШ и ВШЭ, включая того же С.М. Гуриева, Я.И. Кузьминова, К.И. Сонина, М.М. Юдкевич (все они неоднократно были героями моих статей [17], [18], [19]), позиционируют себя как институционалисты (даже книжки пишут по институциональной экономике), а это совсем не то же самое, что неоклассики! Действительно, в центре их внимания зачастую именно институты — политические, внутрифирменные, неформальные институты гражданского общества, научно-образовательного сообщества и т.п., а не традиционные предметы анализа классической экономики. Однако общей с неоклассиками является именно идеологическая заданность всех соответствующих исследований: они изначально нацелены на обоснование неолиберальных догм. А методология (точнее, риторика) здесь вторична, и тому будет еще немало примеров далее.
Лозунг «свобода лучше, чем несвобода» — даже если он тщательно теоретически обоснован — вряд ли поможет в реальном управлении национальной экономикой или фирмой. Поэтому некоторые практики, которых корреспонденты «прогрессивных» СМИ неосторожно спросили, что они думают о таком эпохальном событии, как отъезд бывшего ректора РЭШ, ответили примерно следующее: да скатертью дорога! Вот, например, что сказал еще один выпускник МФТИ (и тоже окончивший вуз с отличием), финансист Сергей Васильев:
«Практика показывает, что это [современное экономическое] образование ничего не дает для реальной практики, в тех же банках, например, или нефтяных компаниях… Проблема в том, что из людей типа Гуриева и ВШЭ состоит сегодня либеральная наша верхушка экономической власти в ЦБ, Минфине, правительстве. РЭШ и ВШЭ — это два столпа экономической науки, они определяют, какой будет экономика в стране. Поэтому я не вижу проблемы в отъезде Гуриева. Нужна некая свежесть, проветривание этих кабинетов, появление каких-то других курсов или даже просто исчезновение старых» [20].
Заключительные слова можно понять так, что уж лучше никакой экономической науки, чем такая «передовая» — и то легче будет стране… В принципе, тут всегда можно сказать, что это-де просто бизнесмен, не способный воспарить до вершин чистой экономической теории (причем, не удивлюсь, если прогрессивная общественность, априори готовая восхищаться каждым «человеком с рублем», по такому случаю не даст пощады и вполне успешному финансисту С.А. Васильеву).
Итак, мейнстримовская экономика служит не для поиска каких-то конкретных и оригинальных стратегий, а для обоснования заданных идеологических догм. Непосвященные люди могут спросить: а зачем же и кому нужны такие экономические «советники», которые советуют наперед известные (и, в общем, практически бесполезные или даже вредные) вещи? Как справедливо сказано в статье д.э.н. Р.С. Дзарасова из ЦЭМИ РАН,
«в каждом обществе правящий класс требует от экономистов обеспечить свою легитимность в глазах людей. Иными словами, негласное, но настоятельное требование к экономистам — убедить сограждан в справедливости и оправданности с моральной точки зрения и с точки зрения эффективности особого положения правящего класса и его права определять распределение материальных благ между людьми… Если правящие классы деструктивны и реакционны, то их потребность в идеологическом обосновании своих притязаний на власть и богатство становится более императивной, а потребность в познании истины ослабевает» [21].
Именно в такие игры наша власть играла четверть века, пригласив либеральных экономистов в качестве «придворных» (хотя… будет слишком оптимистично говорить в прошедшем времени). Но геополитическая ситуация в мире и, конкретно, вокруг России становится все более напряженной, и все больше требуются не мастера виртуозного обоснования либеральных догм, а специалисты, способные давать более предметные рекомендации — что именно надо делать, кому и когда. Какую промышленную, научно-техническую, социальную политику следует проводить, когда и какими средствами — таких ответов ждут от экономистов государство и общество. Какие именно продукты, для кого и как следует разрабатывать, в каком количестве выпускать — спрашивают руководители предприятий. Однако в этом плане наш экономический мейнстрим мало чем может помочь. Он вообще не по этой части. Более того, он, строго говоря, и не по части… экономики. Нашим «ведущим» экономистам удалось удивительным образом уйти от «низменной» науки о хозяйстве, каковая раньше и называлась экономикой.
Здесь на помощь нашим идейным неолибералам пришел институционализм как наиболее мощное и модное направление экономической мысли на протяжении многих десятилетий. И наши «самые главные» экономисты — теперь поголовно институционалисты. Как метко подмечено на сайте журнала «Эксперт», институциональные реформы —
«…излюбленная тема наших либералов, и по сути она верная, только уж слишком общо звучит из их уст и, что самое удивительное, почти не касается собственно экономики и ее производной — предметной экономической политики. Они говорят: нам нужен беспристрастный суд, неиспользование силовых и политических преференций, защита собственности, хорошее образование и т. д. и т. п. Но все это лежит вне сферы непосредственного управления экономикой (выделено мной — В.К.). Там, где французы вводили ограничения на экспорт капитала, американцы развивали рынок субфедеральных облигаций, японцы эксплуатировали целевое финансирование индустриальных отраслей, немцы создавали механизмы рефинансирования банковской системы, мы собираемся развивать независимый суд» [22].
Так и хочется сказать: раз вы видите путь к экономическому процветанию исключительно в улучшении институтов — так идите в судьи, и покажите пример самоотверженного служения справедливости, идите в священнослужители или воспитатели, и занимайтесь улучшением общественных нравов. Если не можете не руководить — так и займите позиции министра юстиции, главы арбитражного суда и т.п. Но зачем вы занимаете должности, на которых принимаются именно экономические решения?
 |
Всем памятны недавние — и еще не закончившиеся — события на валютных рынках, в результате которых рубль подешевел относительно иностранных валют примерно вдвое, а также действия Центробанка, вызвавшие до сих пор не утихающие споры. Процитируем свежий комментарий К.И. Сонина (ранее — проректор РЭШ, ближайший соратник С.М. Гуриева, затем — проректор ВШЭ, а сейчас, по примеру своего старшего коллеги — «вынужденный» эмигрант, спасающийся от «кровавого режима» в Чикаго) в ответ на сомнения в компетентности руководства ЦБ:
«Ксения Юдаева, выпускница экономфака МГУ, магистратуры РЭШ и аспирантуры МТИ, в которой она училась у Руди Дорнбуша, бесспорно, самый образованный и грамотный макроэкономист-практик в тысячелетней истории России, причём отрыв от следующего по знанию и пониманию моделей и денежной истории очень велик» [23].
Ну, уж не будем спорить, относить ли к макроэкономистам-практикам, например, С.Ю. Витте, Е.М. Примакова с Ю.Д. Маслюковым, В.В. Геращенко, и кто был успешнее в управлении народным хозяйством России — кто-то из них, или зампред Центробанка К. Юдаева. Просто продолжим цитировать Константина Исааковича:
«Лучшая курсовая политика ЦБ — невмешательство» [24].
В этой связи возникает вопрос: а что, для того, чтобы проводить такую сложную политику, в самом деле, нужно окончить экономфак МГУ, магистратуру РЭШ, аспирантуру MIT? А без сокровенных знаний, переданных самим Руди Дорнбушем, эта политика невмешательства (на которой неолибералы, в самом деле, настаивают повсеместно) получится какой-то неправильной? А может, у лабрадора Кони получилось бы не хуже?
Увы, политика невмешательства хорошо смотрится в учебниках экономикс (например, авторов С. Фишера, того самого Р. Дорнбуша и Р. Шмалензи [25]) — а в реальности и денежные власти, и другие органы государственного управления США проводят весьма активную экономическую политику. Поэтому, как можно заметить, сами претензии неолибералов на властные позиции смотрятся неубедительно в свете декларируемых ими научных убеждений.
Есть одна общая методологическая черта у всех представителей современного неолиберального мейнстрима, лишь на первый взгляд несущественная. Это — использование сложного математического аппарата. Практически все их работы очень математизированны, и большинство представителей этой науки имеет хорошее математическое образование. Отсюда — столько физтехов и выпускников мехмата в РЭШ и т.п. учебных заведениях и научных организациях. Пользуясь изощренным математическим аппаратом, мейнстрим убивает целую стаю зайцев.
Во-первых, знание становится эзотерическим. И любого посмевшего нам возразить по существу постановки задач или выводов мы снисходительно спросим: а ты знаешь, например, теорему Хана — Банаха? А условия трансверсальности можешь записать в этой оптимизационной задаче? А гетероскедастичность выявить при оценке неизвестных параметров регрессионной модели? И ты еще смеешь судить о пенсионной реформе или курсовой политике?! Вон из профессии! Как писал М.М. Жванецкий, что может сказать хромой об искусстве Герберта фон Караяна, если ему сразу сказать, что он хромой?
Во-вторых, наша теория сразу становится «наукой для умных», мы автоматически привлекаем симпатии всех этих физтехов-мехматовцев и т.п., а они ребята умные, пригодятся, если их направить в нужную сторону. Как пишет в статье «Кризис и ответственность экономической науки» сотрудник ЦЭМИ РАН д.э.н. Р.С. Дзарасов,
«происходит тщательный отбор студентов с предпочтением людей с первым техническим или математическим образованием… В учреждениях, о которых идёт речь, дают никак не меньший (чем в советских экономических вузах — В.К.) заряд догматизма в виде нехитрого набора неолиберальной догматики. Однако главный упор делается на анализ эмпирических данных с помощью утонченных математических методов. В результате получается специалист, чьё мировоззрение ограничено догмами свободного рынка, профессионал, который приспособлен к обработке массива эмпирических данных с заданных идеологических позиций» [26].
Тем же целям «вербовки» способных молодых людей под свои идеологические знамена служит и повышенное внимание неолибералов к просветительским проектам, СМИ и др. — вспомним, хотя бы, контроль известных личностей над старейшим российским научно-популярным журналом «Вокруг света», который за короткий срок стал эффективным инструментом неолиберальной пропаганды. Вспоминается поэма «Казанский университет» Е. Евтушенко:
«… а гасильники притворяются, что светильники — это они» [27].
Ну и в-третьих, создается впечатление объективности, беспристрастности. Что вы, мы же не болтологией тут занимаемся — у нас же формулы, теоремы, расчеты! А у вас, социалисты-коммунисты, что? Только горячее сердце, логические доводы и слова? Ха-ха-ха! Угадайте, на чьей стороне будут симпатии «любого мало-мальски образованного и думающего человека в этой стране»…
По поводу объективности мейнстрима следует поговорить подробнее. Ибо именно это либералы подчеркивают в каждом своем исследовании. Лишь изредка проговариваются. Чрезвычайно показательным является следующий фрагмент, посвященный постановке задачи проводимого в НИУ ВШЭ исследования, поддержанного фондом «Либеральная миссия»:
«Актуальность работы состоит в необходимости разрушения ошибочного представления о российской культуре (о “третьем пути”), которое снова начинает формироваться в российском обществе сегодня. Важно показать, что экономическое развитие и “третий путь” не совместимы»[28].
То есть еще на стадии постановки задач исследования, автор знает «правильный» (то есть политически желательный) ответ, и цель исследования состоит в том, чтобы его доказать. При таком подходе (типичном для экономистов либерально-неоклассической школы) сложно гарантировать, что ученый, столкнувшись с отдельными фактами, не укладывающимися в заданную концепцию, будет твердо придерживаться принципов научной добросовестности, непредвзято анализируя эти факты и выявляя их причины, а при необходимости, даже корректируя свои научные убеждения. Нет уж, если факты не будут укладываться в идеологическую канву — тем хуже для таких фактов. На этом фоне особенно примечательно, что именно представители данной политико-экономической школы подчеркивают свою беспристрастность, приверженность принципам объективности и т.п.
Увы, в основном, «передовая экономическая наука» занята не поиском истины или решением практических проблем, а обоснованием, оправданием политики, заданной теми или иными заинтересованными группами (а отнюдь не выработанной научными методами). В нашей с Б.А. Паниным работе 2011 года [29] были выявлены предпосылки такой политизации науки. Если грубо, они довольно просты: наибольший риск искажения выводов (а также постановки задач в экономических исследованиях) наблюдается тогда, когда благосостояние экономистов оказывается непропорционально сильно привязано к благосостоянию лишь одной какой-либо узкой (но влиятельной) социальной группы. Необязательно посредством прямых выплат, «взяток» (хотя такая угроза вполне реальна, когда финансирование науки и вузов отдается на откуп крупному бизнесу) — достаточно и того, что ученые-экономисты сами являются выходцами из определенной среды, членами определенных классов. Все мы — живые люди со своими пристрастиями, интересами, происхождением. Как говорится, «жить в обществе и быть свободным от общества…»
Читатель может спросить: но как же можно прийти к тенденциозному выводу, оперируя математическими моделями? Спросим у профессионалов. Мастер-класс проводит… уже не раз упоминавшийся Константин Исаакович Сонин совместно с другим проректором ВШЭ, Марией Марковной Юдкевич, которую я также цитировал в одной из статей [30]. Итак, пример навскидку: статья о том, что лучше для исследовательского университета — государственное финансирование или частное, со стороны бизнеса [31]. Так и хочется спросить читателей: угадайте, что получилось у авторов?
Как говорится, «математика подобна мельничным жерновам», и качественные выводы из моделей полностью определяются их начальными предпосылками. Причем, не только допущениями и упрощениями модели — не менее важны сами вопросы, которые ставит перед собой исследователь. В соответствии с этим, получаются и ответы. Так, в данной работе ставились следующие вопросы, и были получены следующие ответы:
1) как влияет увеличение финансирования университета на выбор между учебной и исследовательской специализацией?
Вышло, что, чем больше денег выделяется, тем меньше вуз занимается исследованиями, и тем больше «просто» обучает студентов. Если учесть принятую в модели (да, наверное, и в жизни существующую) ограниченность числа способных студентов, а, тем более, привязку финансирования к числу обучающихся — конечно, легко догадаться, что рост финансирования приводит к экстенсивному расширению университета и снижению качества, ибо исследователей и способных студентов не напасешься, а рост доходов определяется «поголовьем» (правда, в нашей стране пока еще далеко до избытка бесплатных мест для способных студентов — но у кого-то и такие проблемы, верю). Было интересно узнать про университет Феникса с филиалами в большинстве штатов США и 300 тыс. студентов (ой, что-то мне это напоминает, уважаемые коллеги…) — и соответствующей их успеваемостью, продемонстрированной при независимой проверке. Оказывается, не только у нас в высшем образовании есть такие откровенные машины для зарабатывания денег — кто бы мог подумать!
Кстати, интересная деталь: подушевое финансирование в виде ГИФО предлагали, как известно, ближайшие сподвижники ректора ВШЭ Я.И. Кузьминова из Института экономики образования ВШЭ и сам Ярослав Иванович — так что спасибо авторам из ВШЭ и РЭШ за смелую критику позиции своих коллег и руководителей.
2) как влияют источники финансирования университетов (государство и частные пожертвования) на качество его работы, в частности — на качество штата.
Действительно, неожиданным и интригующим был анонсированный результат — то, что, оказывается, преобладание госфинансирования снижает качество, заставляя предпочитать краткосрочный наем низкоквалифицированного персонала вместо пожизненного найма, так называемого tenure. Ага, как говорилось в одном фильме, «ради этого все и писалось!»
Но, немного углубившись в предпосылки, сразу понимаешь, в чем причина такого «неожиданного вывода». Рассматривается ситуация нестабильного финансирования университетов, в том числе резко колеблется и госфинансирование. Причем, в отличие от частных пожертвований, скачки бюджетных поступлений разным университетам сильно связаны между собой (так как источник-то один и тот же). Разумеется, в этом случае результат предсказуем.
Конечно, если понимать государство как источник нестабильности (увы, оно нередко дает повод так думать) — тогда доказать его вред несложно. Только с моей точки зрения, это как раз не доказательство вреда госфинансирования, а напоминание о том, чего государство никогда делать не должно. Наоборот, госфинансирование должно быть стабильным, государство должно быть стабилизатором экономики. А иначе — действительно, зачем оно такое нужно.
Итак, мы видим хрестоматийный пример того, о чем мы с Борисом Паниным писали в указанной выше статье о политизации, и о чем я более подробно писал в книге, вышедшей в 2011 году [32].
Во-первых, какими вопросами задается исследователь — такие ответы он и получает. Вот Сонину с коллегами хотелось доказать, что частное финансирование университетов повышает качество их работы — и они это доказали. Конечно, приняв некоторые… скажем так, специальные допущения насчет того, что такое качество, и что такое государственное участие. Особо подчеркну: если задаваться иными допущениями — ответ получится иной. А нам с Борисом, чего уж греха таить, хотелось доказать, что частное финансирование бизнесом экономической науки и образования, наоборот, снижает их качество. И мы это тоже доказали — сделав упор на объективность научных выводов и показав, что слишком сильная зависимость благосостояния экономистов от выделенных социальных групп приводит к искажениям выводов. А наиболее объективной и независимой будет наука, стабильно финансируемая государством. Опять же, результат, мягко выражаясь, немного предсказуемый, если посмотреть на предпосылки. Такая свобода в выборе предпосылок обусловлена не только большой неопределенностью многих экономических закономерностей (я говорю, что вот это — главные факторы, а вы скажете — что вот это, и т.п.), но и разнообразием вопросов, на которые исследователи желают получить ответ.
Только важно, обещая в аннотации «surprising» результаты вроде того, что «государственное участие в финансировании вузов вредно», не забыть уточнить, что это вывод — отнюдь не универсальный, а полученный при таких-то предпосылках (относительно государства и относительно того, что такое хорошо). Ибо только тогда читатель сможет сам решить, действительно ли оно вредно. А иначе, на мой взгляд, немного нечестно по отношению к читателю. Плохо то, что выводы, полученные при очень специфических допущениях, некритично настроенные (особенно пристрастные) читатели воспринимают как истину в последней инстанции — ведь это же наука, это же результаты математических расчетов!
И, в связи с этим, во-вторых… О математике и объективности. На этот крючок, чего греха таить, ловятся многие физтехи и др. представители физматнаук. Мы же как привыкли — ах, формулы, значит, все по науке! И нам главное — чтобы автор в выкладках не ошибся. Если не ошибся — значит, правда. Значит, он доказал то, что утверждает. На этом основан миф о некой особой «объективности», присущей экономико-математическим моделям в противовес качественным рассуждениям, «болтологии».
Так и хочется сказать: нет же, дорогие мои математики! Если экономист хочет вас обмануть — он не будет врать в формулах и выкладках. Будьте спокойны, в арифметике он не ошибется. Он поступит хитрее. Для человека, построившего хотя бы сотню-другую матмоделей в разных областях экономики, на любой экономический вопрос дать любой заданный ответ (причем, математически обоснованный — например, вышеописанным образом) — так, легкая разминка. Нужно лишь подобрать среди многообразия разнонаправленных экономических сил (а профессионал их знает достаточно — эрудиция в этой профессии лишней не бывает) такие факторы, такие «за и против», чтобы получить нужный результат. А уж формализовать эти факторы, перевести их на язык формул — как говорится, дело техники.
Как все-таки приятно, что Константин Исаакович уже который раз сам, по собственной инициативе, наглядно иллюстрирует наши теоретические рассуждения об экономической науке. А то некоторые скептики из естественных и технических наук иногда пишут о наших с Борисом работах — дескать, какие-то небылицы вы изучаете, не бывает такого в науке. Еще как бывает!
Впрочем, насчет того, что в расчетах и цифрах либералы не ошибаются и не жульничают — это мы слишком хорошо о них думаем. Весной того же 2013 года немало шума наделал так называемый казус Кеннета Рогоффа и Кармен Рейнхарт, видных представителей неолиберального мейнстрима (что-то у них в последнее время — одни казусы…). Они утверждали на основании эконометрического анализа, что высокий уровень госдолга приводит к торможению экономического роста, из чего были сделаны радикальные политические выводы, принятые на вооружение МВФ и ВБ — известно какие: государственные расходы необходимо сокращать, и т.п. Критики этой работы (по официальной версии — даже случайно, в рамках студенческого упражнения по эконометрике) обнаружили грубые ошибки, допущенные при анализе статистических данных. И если авторы работы утверждали, что превышение госдолгом уровня в 90 % ВВП приводит к снижению ВВП на 0,1 % в год, то в реальности анализ тех же данных показал, что такой госдолг лишь сокращает среднегодовые темпы роста до 2,2 %. Результат был достигнут тем, что в расчет не включили первые 5 по алфавиту стран из рассмотренной выборки — Австралию, Австрию, Бельгию, Канаду и Данию, и выбором «нужной» меры среднего значения при большом разбросе цифр для отдельных стран (буквоед-специалист по эконометрике в этом случае усомнится вообще в состоятельности каких-либо оценок среднего).
Конечно, тут можно долго злорадствовать — совсем туго пошли дела у либералов, если уже приходится для доказательства сверхценных идей использовать «нечаянные потери при копировании данных» и «программные ошибки встроенных функций EXCEL». Однако, на мой взгляд, даже не так важно, допущены ли в этой работе нечаянные ошибки, или имел место сознательный подлог. Весь казус Рогоффа — Рейнхарт — начиная с истории появления этой работы и использования ее выводов и до недавней дискуссии — свидетельствует о глубоком системном кризисе мейнстрима мировой экономической науки.
Важно подчеркнуть, что в данной работе в принципе нельзя было получить научно обоснованного ответа, в силу ненаучной постановки задачи. Является ли высокий госдолг причиной или следствием замедления роста ВВП; какие еще факторы влияют на темпы роста и как они взаимодействуют с фискальной политикой государства? Очевидно, что такие факторы есть, их много, и более корректно искать рациональный уровень госдолга в данных условиях, для данной страны. Обладая хотя бы базовыми экономическими знаниями, нельзя не задать несколько первоочередных уточняющих вопросов:
Эти и многие иные вопросы в принципе игнорировались. Постановку вопроса в работе Рогоффа — Райнхарт можно сравнить с поиском оптимального угла поворота колес по критерию минимума расхода топлива, или даже аварийности. В самом деле, если анализировать корреляцию между углом поворота колес и фактом попадания в ДТП, действительно, легко прийти к выводу о том, что во избежание аварий целесообразно колеса не поворачивать, поскольку почти у всех разбитых машин в последний перед ударом момент колеса были куда-то повернуты. Однако они и были повернуты в попытке избежать столкновения, и если бы таких попыток не предпринималось — аварий было бы гораздо больше. Возможно, и с государственным долгом что-то похожее?
Продолжая эту аналогию, можно сказать, что постановка задачи в исследовании Рогоффа — Райнхарт в принципе бессмысленна. Не лишенным смысла (практического и познавательного) был бы поиск оптимального правила или программы поворота руля (но не колес, поскольку это уже не управляющий параметр, а фазовая переменная, хотя и подчиненная собственному ограничению — что можно сказать и о государственном долге) — и то, не изолированно, а в комплексе с прочими управляющими переменными. То есть сама постановка вопроса не могла привести к конструктивному выводу. Показательно, что этот факт практически не вызывает интереса — при том, что сам по себе казус вызвал ожесточенные дискуссии как в западном, так и в российском экономическом сообществе.
И вполне предсказуемо, что либеральное крыло на голубом глазу продолжило утверждать, что «но в главном-то они правы!» Кстати, в числе первых в этом отметился и наш герой [33]. Причем, Гуриев и его соавтор сначала признают, что, конечно, эконометрические расчеты не позволяют говорить о причинности, о том, что первично — высокий госдолг или экономический спад. Но под конец — не выдерживают авторы, срываются:
«Однако результаты и выводы в общем верны. Пересечение красной черты долга опасно для роста».
Этакое «а все-таки она вертится!» на мейнстримно-экономический лад. И ведь наверняка галилеями себя считают перед косной и грубой «инквизицией», которая не может оценить изящества выборочной обработки данных в EXCEL…
В целом, получается, как в бородатом анекдоте: как ни собираю, все автомат Калашникова выходит! Как и что ни исследуют мейнстримовские экономисты, все получается вывод «свобода лучше, чем несвобода», — вот хоть бы раз у них вышло иначе! Причем вывод этот чаще всего носит априорный характер — а не то, что «в таких-то условиях оправдано такое-то вмешательство государства, а в таких-то — не оправдано», и т.п. Естественно — догма должна быть абсолютной, а все эти «с одной стороны, с другой стороны» лишь сеют ненужные сомнения.
Вот такая «объективная наука». Весьма показательно в этой связи высказывание — подчеркну, весьма либерального — политолога Бориса Межуева:
«…на базе РЭШ, Московской школы управления и других структур возникла своего рода интеллектуальная империя, состоящая из людей, блестяще владеющих самыми разными математическими методами исчисления экономических показателей, большинство из которых были заведомо недоступны профанам. Мне всегда казалось странным несоответствие между сложностью и изысканностью методологического аппарата представителей этой школы и сравнительной простотой их публичных экономических рецептов, главным из которых было требование максимального снижения доли государственного сектора в хозяйственной сфере. Где действуют государственные компании и корпорации, там царствует коррупция, говорили Гуриев и его соратники. Мне кажется, что этот ответ был слишком краток, чтобы схватывать суть дела» [34].
Даже симпатизирующий Гуриеву комментатор, назвавший его «больше, чем экономистом», кажется, начинает о чем-то догадываться…
Весьма красноречива с этой точки зрения статья нобелевского лауреата 2008 года П. Кругмана. В частности, он пишет следующее:
«Как мне представляется, экономика сбилась с пути, потому что экономисты в массе своей ошибочно приняли за правду красоту, облицованную убедительно выглядящими математическими выкладками. До Великой депрессии большинство экономистов сходились во взглядах на капитализм как на совершенную или наиболее близкую к совершенной систему. Этот образ не устоял перед массовой безработицей, но когда воспоминания о Депрессии поблекли, наука экономика снова закрутила роман со старым, идеализированным взглядом: мыслящие индивидуумы взаимодействуют на совершенных рынках. На этот раз все это подкреплялось навороченными красивыми уравнениями. Безусловно, обновленный роман с идеализированным рынком был частично реакцией на меняющиеся политические веяния, частично — желанием приобщиться к материальным благам (выделено автором — В.К.). Творческий отпуск в Институте Гувера и предложение о работе на Уолл-Стрит на дороге не валяются» [35].
Столь длинную цитату стоило привести, поскольку в ней озвучен целый ряд проблем развития «мейнстрима» экономической науки — увлечение сложным математическим аппаратом в ущерб содержательной стороне дела, политизация, нацеливающая этот аппарат на доказательство универсальной догмы, и т.п. Причем открыто признано, что эти явления во многом вызваны корыстными интересами представителей «мейнстрима».
Зададимся вопросом: а что же потеряла отечественная экономическая наука с отъездом (пардон, изгнанием) С.М. Гуриева? В целом ряде источников настойчиво повторяется «убийственный» факт: на долю РЭШ приходится более половины высокорейтинговых публикаций российских экономистов в ведущих мировых журналах. А значит… а, в самом деле, что это значит?
Придется сделать короткое отступление: современная наука живет в такое интересное время, когда ни общество, ни государство по ряду причин не могут и не хотят задавать ей вопросы по существу и вникать в ответы. А потому в управлении наукой господствующую роль захватили формальные показатели — прежде всего, наукометрические, такие, как индексы цитируемости, индекс Хирша, импакт-фактор журнала и т.п. [36]. Проще говоря, это такие волшебные цифры, которые позволяют измерить значимость ученого и ценность научной работы, соответственно, не видя его и не читая ее. Что-что вы говорите? Это чушь и жульничество? Неправильно мыслите, товарищи, политически незрело… правда, и за рубежом, откуда к нам пришел этот передовой опыт, все больше ученых от него не в восторге [37] — ну так это, наверное, фрики, не вписавшиеся в научный рынок…
В итоге, наука становится обществом взаимного восхищения (единомышленниками, конечно) и взаимного цитирования (зачастую ритуального, ибо, как показали некоторые исследования на Западе, и там ученые часто ссылаются на «нужные» работы, даже не читая их). А еще начинает напоминать анекдот про общество рассказчиков анекдотов, которые эти анекдоты называют по номерам («Сто пятнадцатый! — Как не стыдно, с нами дама!») И когда один ученый спрашивает другого «А что вы сделали в науке?», тот просто отвечает: «Мой индекс Хирша — 25!» — и его собеседник либо склоняется перед величием соперника, либо предъявляет свой, еще больший индекс.
Так и хочется сказать: «Наука, ты одурела»! С точки зрения простого обывателя, а также отсталого «совкового» ученого все это — сумасшествие. Но рассказать о нем необходимо именно для того, чтобы стало ясно, почему «самые выдающиеся российские экономисты» почти не известны даже многим людям, близким к экономике и бизнесу. Насколько такой «наукометрический фетишизм» способствует улучшению управления наукой, стимулирования научных работников — отдельная и невеселая песня. Но нам сейчас важнее показать, как это влияет на сознание самих ученых. Хоть и подчеркивают они, что «все эти индексы — для чиновников, а мы-то сами разберемся по гамбургскому счету», — увы, и сами они утрачивают способность рассматривать научные работы по существу. Очень показательны с этой точки зрения высказывания… все того же Константина Исааковича Сонина, некогда правой руки С.М. Гуриева в РЭШ, проректора и именного профессора. Вот фрагмент интервью, посвященного выборам в РАН, предстоявшим в 2011 году. Был задан вопрос, кто из известных интервьюируемому российских экономистов был бы достоин избрания:
«Из живущих в России ученых-экономистов больше всего публикаций (и цитирований) у Стаса Анатольева, Сергея Гуриева и меня. Никто из нас не рассматривается в качестве кандидатов, так что ожидать, что в части экономической науки выборы в академию будут как-то связаны с научными достижениями, не приходится.
Однако в этом нет ничего удивительного: в экономической науке никаких научных исследований на серьезном уровне в институтах РАН не ведется уже лет двадцать. (Последняя публикация у В.М. Полтеровича, имеющего больше научных публикаций, чем у других академиков-экономистов, в серьезном научном журнале была, если я не ошибаюсь, в 1991 г.)» [38].
То есть Константин Исаакович никоим образом не касается научного существа дела, не пытается хотя бы кратко охарактеризовать суть научных результатов, полученных достойными и недостойными (по его мнению) учеными. А зачем, если у недостойных — Хирш маленький, а у нас, достойнейших — большой?
Только наивный и далекий от науки человек будет спрашивать: а по существу-то что вы открыли, разработали, предложили и т.п.? Ну хорошо, допустим, про Н.Д. Кондратьева каждый студент (в том числе и не экономист, а инженер) знает, что он предложил теорию «длинных волн», то есть теорию экономико-технологического развития, из которой выросла современная теория инновационной экономики, теория технологических укладов, объяснения многих исторических и геополитических феноменов. А на вопрос, что же такого выдающегося совершили в науке С.М. Гуриев и его ближайшие коллеги, остается ответить на их же языке — они превзошли Кондратьева по количеству цитирований и по индексу Хирша… Излишне доказывать, что именно либерально-неоклассический мейнстрим имеет практически стопроцентные шансы получить «победу по очкам» в этом соревновании — на то он и мейнстрим, что все прочие точки зрения будут надежно отсечены (рецензентами — разумеется, «объективными и беспристрастными», просто блюдущими высокие стандарты научности… кто сказал: «зачищающими поляну от конкурентов»?!) от журналов (тех, которые с высоким импакт-фактором), «статусных» конференций и т.п.
После эпохального отъезда Сергея Маратовича Гуриева Константин Исаакович все-таки привел краткий обзор его научных работ [39], отвечая на вопросы о том, каков же вклад в науку главного героя тех дней. Действительно, весьма обширный перечень научных интересов — корпоративное управление и финансы, коррупция и демократия, миграция, экономика интеллектуальной собственности, история экономического развития (так, он доказал, что индустриализация СССР в 1930-е годы была «бездарной», сопоставив динамику развития… с послевоенной Японией. Если у кого-то из читателей будут недоуменные вопросы и возражения — у меня они тоже есть, но я держу их при себе) и т.д. Но не менее обширный спектр интересов, и уж точно не менее оригинальные результаты — у многих экономистов РАН. Однако они, по мнению Сонина и его единомышленников — вообще не ученые, их просто не существует, ибо у Гуриева и Сонина — публикации в ведущих американских журналах. А то, что опубликовано не в них, научными публикациями вообще не является. Обоснование таково: чтобы попасть в те самые Главные Журналы, приходится выдерживать жесточайшую конкуренцию и суровое рецензирование, каждая статья, как правило, дорабатывается 3—4 года, и уж если что-то попало на эти страницы с высочайшими импакт-факторами — это чистое золото.
Отмечу, что с точки зрения элементарной классической экономики, описанная ситуация с академическими журналами — типичное проявление монополизации «журнального рынка», и с какой стати российские ученые должны платить эту «монопольную ренту» годами своей жизни, вместо того, чтобы и впредь искать ответы на волнующие их вопросы? По крайней мере, Григорий Перельман решил в свое время потратить силы на второе, а не на первое — как известно, пробиваться в высокорейтинговые журналы он не стал, просто выложив результаты в интернет… А один американский биолог заявил, что
«его лаборатория больше не будет отправлять статьи в журналы Nature, Cell и Science, прославленные и легендарные. По его словам, желание увидеть свою работу в “элитном” журнале побуждает исследователей срезать углы и заниматься тем, что считается модным, а не тем, что важнее для науки. … Но репутация больших журналов не совсем заслуженная. Хотя они публикуют много выдающихся работ, это далеко не единственное, что они издают. К тому же они не единственные, кто даёт дорогу выдающимся исследованиям» [40].
Полагаю, если бы нашим продвинутым прозападным ученым (увы, не только экономистам — многие представители естественных наук заражены «хиршебесием» не меньше) показали эту цитату без указания авторства, ответом наглецу было бы высокомерное «сперва добейся, лузер!» Проблема в том, что Рэнди Шекман усмехнется в усы: «Ну, положим, добился, и что?» В 2013 году он получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине. Продолжим его цитату:
«Поскольку финансирующие организации и ведомства, принимающие кадровые решения, видят в этих журналах лакмусовую бумажку науки, появление на их страницах повышает твои шансы на грант и профессорское звание» [41].
Что касается непревзойденного качества работ, все-таки удостоенных публикации в ведущих мировых журналах, то выше уже приведено два примера того, как через это жесточайшее сито прошли (мы же не будем предполагать, что они попали в журналы как-то иначе?) статьи с исключительно тенденциозными предпосылками, натяжками в интерпретации результатов расчетов, а иногда — с фактическими ошибками, жульничеством в самих расчетах. И никто из строгих рецензентов почему-то не задал авторам тех простых вопросов, которые я привел выше (иначе ответы на них содержались бы в текстах). И таких примеров — не счесть [42]. Тем более что в экономике дело осложняется еще и крайней степенью политизации этой дисциплины, которая отнюдь не способствует беспристрастному рассмотрению чужих работ. Поэтому, не умаляя заслуг ученых, которые публикуются-таки за рубежом в известных журналах, отнюдь не считаю, что это — решающий критерий научности и значимости.
Впрочем, реформирование науки (как в России, так и за рубежом) — отдельная большая тема. В которой наш герой активно поучаствовал — чему свидетельством серия статей о том, что Карфаген должен быть разру… ой, РАН должна быть реформирована. И некоторые соавторы Сергея Маратовича по тем статьям — например, Дмитрий Викторович Ливанов — отнюдь не в опале, а, наоборот, при министерских портфелях. Поскольку вскоре после отъезда Гуриева грянула реформа РАН под руководством Ливанова, и по плану, предначертанному в тех статьях, даже неясно, кому следовало уезжать — Сергею Маратовичу или его оппонентам.
Часто приходится слышать в связи с «казусом Гуриева» выражения «философский пароход», «процесс Промпартии», сравнения «гонимого властью» С.М. Гуриева с великими российскими экономистами начала XX века — Н.Д. Кондратьевым, А.В. Чаяновым и т.п., репрессированными за «неправильные» научные взгляды. Цитируем сайт журнала «Форбс»:
«Либеральные экономисты, бывшие до сих пор “попутчиками” и помощниками, как буржуазные специалисты во время НЭПа, еще не объявлены “вредителями”, но уже почти стали “внутренними врагами”. Силовикам, воцарившимся на фоне борьбы с оранжево-демократической угрозой, с ними больше не по пути. Так и выращенные в дореволюционной России инженеры, экономисты, техническая интеллигенция стали не нужны в момент перехода от квази-рыночной к командной экономике в начале 1930-х гг.» [43].
(В скобках заметим, что здесь представлен уж очень нестандартный взгляд на ту непростую эпоху развития нашей страны. Экономисты — вопрос отдельный, но вот чтобы инженеры и техническая интеллигенция «стали не нужны» стране, вступившей в масштабную индустриализацию?! Сталин, может, и был тираном, но точно не был идиотом, да и биографии множества советских инженеров, ученых, организаторов производства слабо согласуются с этим категоричным тезисом).
ВШЭ и РЭШ на протяжении многих лет оставались не просто главными советчиками российской власти, разрабатывая стратегию макроэкономического регулирования, проекты реформ образования, любых отраслей промышленности и т.п. (с каким качеством — я писал подробнее в статье «Корифеи всех наук» [44]). Как сказано в статье «Форбс»,
«либерально настроенные интеллектуалы прочно погрязли в экспертной работе. Они нужны власти как аналитики — для описания и понимания происходящего, проектирования изменений. Это касается любой области госуправления — денежной, бюджетной, образовательной и прочих политик. Такой работой интеллектуалы занимаются во всех странах мира, это их ремесло» [45].
Да чего ж так скромно — говорили бы уж прямо: это их тяжкий крест, и рады бы бросить, да не на кого, ведь кроме них, в «этой стране» грамотных людей-то и нет. Вот и приходится заниматься «экспертно-аналитической работой» даже без конкурса [46]. Нам бы в пояс им поклониться, а мы, неблагодарные… Я еще в той статье писал: интересно, «либерально настроенным интеллектуалам» с нами не скучно? Боюсь ошибиться, но, кажется, мы им, наконец, надоели.
Далее в «Форбс» речь идет о просветительском бескорыстии Сергея Маратовича, которое не было оценено властью:
«Он искренне, последовательно и упорно пытался помочь Дмитрию Медведеву. Мог даже стать начальником экспертного управления президента… Работал в советах директоров нескольких госкомпаний… Если бы власть была готова к экономическому образованию, лучшего просветителя, чем Гуриев, чиновники не нашли бы при желании» [47].
Востребованность неолиберальных советников российским государством — лакмусовая бумажка, по которой можно судить: планирует ли страна выжить и развиваться или собирается покончить с собой ради неолиберальных догм. Поэтому для меня наметившаяся «утечка умов» (таких умов) — обнадеживающая тенденция, впрочем, пока очень слабая. Ибо с моей-то точки зрения до смены курса еще ой как далеко — достаточно вспомнить недавнее поздравление Я.И. Кузьминова и коллектива ВШЭ с 20-летием в кабинете вновь избранного президентом В.В. Путина:
«Президент РФ Владимир Путин поздравил ректора Высшей школы экономики Ярослава Кузьминова с 20-летием вуза и заверил, что разработки и предложения экспертов ВШЭ по развитию России будут использоваться властями для работы в будущем» [48].
И в этом случае слова нашего президента пока не расходятся с делом. Куда бы ни уезжали те или иные носители и проповедники неолиберальных взглядов.
Либералы два десятилетия обладали практически монопольным «правом на истину» в сфере экономики и управления, они «знали, как надо» — и больше никто. И сейчас еще их монополия не преодолена — разве что, забрезжила надежда на то, что ее удастся поколебать. И всё — уже «репрессии», «гонения», «37-й год». Страшно представить себе, как будет называться отлучение всей этой экспертно-аналитической братии от бюджета (не совсем, конечно — мы же не звери, но хотя бы от монопольного права выполнения соответствующих исследований за казенный счет, которым они пользовались два десятилетия). Наверное, тогда мы услышим о «леденящих душу средневековых пытках».
Здесь налицо феномен «чем выше влез, тем больнее падать». Приверженцы обсуждаемой идеологии настолько привыкли к своему безальтернативному привилегированному положению, что любые намеки на его изменение воспринимаются, разумеется, как «репрессии». Как они дошли до жизни такой — блестяще показывает обозреватель журнала «Эксперт» А. Привалов. Он цитирует интервью Гуриева, тогда еще ректора РЭШ, журналу «Сноб»:
«Здесь есть консенсус: понятно, что нужно делать, чтобы улучшить наше образование. Будь я министром, я бы делал то же самое (что и Д.В. Ливанов — В.К.). Будь министром ректор ВШЭ Ярослав Кузьминов или ректор Московской школы управления “Сколково” Андрей Волков, они бы делали то же самое» [49].
Как замечает А. Привалов,
«Тут прекрасна аксиома: никто, кроме членов этой группки, в роли министра заведомо немыслим. Я не хочу сказать, что это неправда — в сегодняшних обстоятельствах это, похоже, печальная правда. Но очень уж лихо звучит: смотрите, как у нас чудесно устроено — какую карту ни вытянем из колоды, всё будет трефовый валет.
Скажи Гуриев хоть одну фразу: мол, оппоненты кузьминовско-фурсенко-ливановского курса не годятся в министры потому-то и потому-то; или даже не потому-то, а просто “мне не нравятся” — другое бы дело. Но он не видит нужды в реверансах: нет на горизонте никаких оппонентов, говорит он, в сообществе консенсус» [50].
Очень точно, сам того не замечая, наш герой раскрывает свою искреннюю убежденность в том, что никто, кроме них, управлять «этой страной» и не может. Ну, в самом деле — если не мы, то кто же? Да вы что, смеетесь, что ли? Так что нетрудно понять, какие чувства испытывают наши герои, когда их монополию на истину кто-то пытается поставить под сомнение.
Вернемся к вышеупомянутой статье в «Форбс». Ее можно цитировать чуть ли не полностью — там все прекрасно:
«В начале 1990-х, когда правительство покидала команда Егора Гайдара, тоже чувствовавшая себя буржуазными специалистами на службе пролетариата, не было ни посадок, ни допросов у следователей» [51].
Ностальгируют: золотые были времена, у нас все было, и нам за это ничего не было… Хотя, судя по результатам тех славных дел, допросы у следователей и посадки (с соблюдением процессуальных норм) были бы вполне логичны. И, кстати… как же такой уважаемый зарубежный журнал — и не знает, что были и допросы у следователя, и суд, назначивший тюремные сроки? Какой суд, небось, Басманный? А вот и нет: американский! Профессор Гарварда Эндрю Шлейфер, будучи советником по приватизации («буржуазным специалистом на службе пролетариата»), так активно в ней поучаствовал, что это вывело из себя даже американское правосудие. Впрочем, сидеть не пришлось: университет заплатил за ценного сотрудника выкуп (26,5 млн. долл. из 28,5 — остальные два миллиона заплатил сам профессор). А вот у российского государства к нашим деятелям тогда вопросов не возникло. Но гайки закручиваются, и кто знает… Продолжим чтение:
«Разумеется, РЭШ, получающую деньги от иностранных компаний, фондов и академических структур, можно упрекнуть и в попытке влиять на принимаемые органами власти решения. Ерунда, что по их просьбе. И неважно (выделено мной — В.К.), что в 1990-х гг. все законодательство, описывающее основы рыночной экономики, создавалось в России на западные деньги и с участием иностранных консультантов» [52].
Комментарий к выделенному фрагменту: нет, не ерунда. И очень важно. Как ни относись к действующей в России власти, но судьба нашей страны должна определяться на ее же территории. Я понимаю, что ссылки на передовой опыт США (с которого и списаны новые российские законы об «иностранных агентах») для убежденного либерала несостоятельны — дескать, то ж демократическая страна, а не тоталитарная Россия! Но все же, забавно, когда речь заходит о политике, и рыночники-либералы вдруг начинают делать вид, что правила «кто платит, тот и заказывает», просто не существует в природе.
Далее «Форбс» возмущается неслыханным тоталитаризмом российской власти:
«Работать на власть и расхаживать с белыми ленточками, даже виртуальными, больше не рекомендуется» [53].
Чтобы подчеркнуть драматизм ситуации, нам сообщают о страшных гонениях, которые постигли Сергея Маратовича. Оказывается, за месяц до отъезда его вызвали на допрос как свидетеля в Следственный комитет РФ. Из чего тут же делается вывод, что его хотят репрессировать то ли за неудобную властям позицию по поводу дела М.Б. Ходорковского, то ли за поддержку оппозиционной деятельности А.А. Навального. Если бы в нашей стране репрессировали за такие прегрешения, пенитенциарная система просто надорвалась бы.
И называть «жертвой режима», «узником совести» и т.п. вполне себе благополучного господина — не только глупость, но и кощунство. Ибо, в самом деле, «для веселия планета наша мало оборудована», и на свете действительно были и есть настоящие узники совести, которые за свои убеждения платят годами тюрьмы, здоровьем, а то и жизнью (своей, а иногда и своих близких). Когда в период «болотных» протестов так же стали называть «героев», схлопотавших, в том числе и за реальное хулиганство, 15 суток, потом — трое суток, потом — задержанных на пару часов, и, в конце концов, просто препровожденных в автозак для проверки документов и сразу отпущенных, гордое звание узника совести уже слегка девальвировалось. Но, оказывается, еще есть куда расти. Читая газетные статьи, представляешь себе драматичную историю спасения «преследуемого властью ученого», как минимум, в багажнике автомобиля с дипномерами, а отнюдь не комфортабельный перелет на пассажирском самолете с действующим загранпаспортом и шенгенской визой… Градус патетики, что называется, зашкаливал — писали даже о подвиге Гуриева [54]. Впору орден учреждать…
Шумиха, поднятая вокруг судьбоносного и эпохального отъезда (ой, виноват, изгнания, спасения из лап кровавого режима) С.М. Гуриева — лишь элемент пиар-кампании, которой сопровождается постепенный отъезд мейнстримовских экономистов из России. И начался он не с отъезда Гуриева. Еще за месяц до этого эпохального события К.И. Сонин сетовал на то, что в РЭШ почти не осталось западных «звезд» мейнстрима, которых сюда активно приглашали, и даже свои, российского происхождения обладатели западных степеней PhD по экономике потянулись в теплые края. Почему — легко объяснить в рамках того же мейнстрима: рыба ищет, где глубже… Как прямо сказано все в той же статье «Форбс»,
«Научной работой там [в Париже] заниматься будет удобнее: меньше отвлекают. Чище воздух, ближе море, лучше климат, еда вкуснее, а жить не дороже, чем в Москве» [55].
Жить в России ученому-экономисту имеет смысл лишь в том случае, если он любит свою родину (ну, положим, это условие у Сергея Маратовича выполнено, не посмею сомневаться) и в полной мере использует уникальность этого «естественного исторического полигона» в своих исследованиях. А для мейнстримовского экономиста — действительно, никакого резона, ибо обосновывать либеральные догмы можно, находясь где угодно (и лучше — в «нормальных странах»). Так что все закономерно. Кроме того, разве не в РЭШ и ВШЭ постоянно говорили о благотворном влиянии мобильности научных кадров? Но плох будет тот либеральный экономист, который из своего обыденного отъезда к новому месту работы не сделает еще маленький гешефт — дескать, это я не просто еду туда, где работа перспективнее, я спасаюсь от гонений «кровавого режима»! Во всяком случае, раньше на Западе такой статус давал немалые дополнительные преимущества. Так что грех не попробовать подверстать политику к, казалось бы, чисто рыночному процессу отъезда мейнстримовских экономистов туда, где им работать сподручнее. И снова цитата:
«Ущерб нашей науке, нанесенный за последние годы, больше, чем вся местная польза от мегагрантов, новых проектов за четыре года “модернизации”, — писал месяц назад профессор РЭШ Константин Сонин. — Да, был сделан выбор “держаться у власти любой ценой” и эта цена — существование науки, искусства — то есть всего, что делало нашу страну великой» [56]. (О, да, мы же теперь знаем поименно, кто делал нашу страну великой…) То есть нищета и гуляй-поле «веселых 90-х» не нанесли ущерба российской науке, ибо у власти был демократический (так на Западе признали — а они ошибаться не могут) Б.Н. Ельцин. А сейчас (когда зарплата научного сотрудника РАН уже позволяет сносно существовать) ученые вдруг резко начали уезжать, почуяв запах несвободы и репрессий, поскольку Путин вернулся на пост президента. Деньги, возможности работы на современном оборудовании, коммуникации с ведущими учеными? Нет, главное — это ужасный режим! Как пишет «Форбс»,
«в течение последних полутора лет власти делают все, чтобы жизнь и работа в Москве перестала быть комфортной для достаточно широкого круга интеллектуальной элиты. Полтора года назад Путин на нее обиделся, утратил надежду стать ее сердечным кумиром, а коль любовь прошла, и жить лучше врозь» [57].
На процитированную реплику К.И. Сонину дали на форуме следующий ответ: в США, например, полсотни штатов, обилие университетов — но «цвет экономической мысли» почему-то сосредоточен менее чем в десятке мест. А вот, например, в штате Теннеси нет нобелевских лауреатов. Хотя и Путина тоже нет! А почему? Да просто потому что — провинция, а с точки зрения мейнстрима и Москва — провинция и глушь (до Центра Цивилизованного Мира — девять часов лету), да еще и жить дороже, чем в Париже.
Прошу понять меня правильно: у меня масса претензий к действующей власти (и одна из них, заметим — именно возвышение неолиберальных экономистов в качестве советников и «экспертов» по всем вопросам, а еще одна — отнюдь не ушедшая в прошлое возможность комфортно заниматься антиобщественной деятельностью на бюджетные деньги). Но всех собак вешать на нее — несколько ненаучно.
Сравнение комфортно отъехавших за рубеж господ с умершим в тюрьме Кондратьевым не только кощунственно, но и неверно по существу, ибо о преследовании за неправильные научные взгляды здесь и речи быть не может. Подчеркнем: сама российская власть, причем, не только «сочувствующий “болотным”» Д.А. Медведев, но и «патриотичный» В.В. Путин в экономическом отношении — вполне себе либеральные рыночники. Не будем здесь обсуждать, правильно это или нет — важно лишь подчеркнуть, что в целом их политические взгляды ничуть не отличаются от взглядов, проповедуемых «ведущими центрами экономической мысли». Если считать политическими взглядами именно взгляды на отношения собственности, производственные и властные отношения в обществе, а не персональные предпочтения, кто должен быть у власти и при собственности.
Настойчивые сравнения уехавших из России либеральных экономистов с великими экономистами начала XX века (Кондратьевым и Чаяновым), с репрессированными представителями научно-технической интеллигенции выдают либо наглость, окрепшую за годы безнаказанного вранья, либо неадекватность восприятия себя, любимых. Ибо в сравнении с теми, кого Россия потеряла «в свои минуты роковые», современным «светочам экономической мысли» хочется задать вопрос: а не много ли вы на себя берете? Как говорилось в анекдоте, «а что вы еще умеете», кроме повторения и изощренного обоснования либеральных догм? «Процесс Промпартии», видите ли… Для неолиберальной экономической науки сами слова «промышленность», «производство», «предприятие», «хозяйство» — смешные и отсталые. А Кондратьев и Чаянов были, между прочим, энтузиастами развития этой самой промышленности, и большими патриотами нашей страны. Слышали бы они, кто равняет себя с ними… хотя, даже не равняет — сказано же: мы с тобой, брат, всех этих замшелых совков заткнули за пояс. Куда им до нас, по индексу Хирша-то…
И в заключение. Если кому-то моя ирония по отношению к Сергею Маратовичу и его ближайшим соратникам покажется едкой или даже злой, скажите спасибо тем, кто раздул из него великого экономиста, а из его отъезда — вселенскую трагедию. Философскому пароходику, отплывающему к берегам Сены, я вслед плевать не буду (даже в качестве ответной любезности), но уж тем более, не брошусь за ним вплавь, умоляя вернуться.
1 июня 2013 — 4 сентября 2015
