Аннотация

Джон Рид

Война в Колорадо

Я прибыл в Тринидад примерно через десять дней после массовых убийств в Ладлоу [I]. По главным улицам города расхаживали сотни рослых горняков с мужественными лицами, в праздничных одеждах, собираясь небольшими группами на перекрестках улиц. То и дело кто-нибудь входил и выходил из здания стачечного комитета. Горняки спокойно и непринужденно прогуливались взад и вперед, переговариваясь через улицу на разных языках. Они напоминали толпу фермеров, собравшихся на сельскую ярмарку. Бросалось в глаза только отсутствие среди них женщин. После случившегося женщины в течение нескольких дней не выходили из подвалов…

День был ясный, солнечный. Магазины и кинотеатры открыты. По улицам двигались трамваи, автомобили, мелькали скотоводы верхом на лошадях. Полицейские стояли на перекрестках улиц, вертя в руках дубинки. Ничто не напоминало о том, что три ночи назад по улицам мчалась необузданная толпа вооруженных людей, готовых к отчаянной уличной борьбе с войсками милиции. На востоке возвышалась господствующая над городом огромная снежная вершина Фишерс-Пик. С севера и востока город окаймляли крутые скалистые предгорья, поросшие колючим кустарником.

В каньонах, прорезывающих всю эту местность, расположились отдельные угольные поселки, которые в настоящее время были захвачены вооруженными детективами, установившими здесь пулеметы и прожекторы.

В помещение стачечного комитета ворвался человек и сообщил: «Вниз по улице идут три солдата из охраны штрейкбрехеров. Возможно, что они идут сюда». Все сразу бросились к дверям. Я увидел, как на тротуарах прохожие остановились, словно замерли; все глаза обратились в одну сторону. Жизнь города вдруг словно оборвалась. В наступившей тишине топот копыт проскакавшей лошади прозвучал неестественно громко.

Три солдата милиции [1] быстро прошли по направлению к станции. Они шли по мостовой, не глядя по сторонам, громко и нервно перебрасываясь шутками; шли как сквозь строй между двух рядов толпившихся на тротуаре людей, в глазах которых горела ненависть. Стачечники молчали, никто даже ни разу не свистнул. Все только смотрели на солдат, замерев, как охотничья собака, делающая стойку, и, лишь только солдаты проходили, толпа инстинктивно, молча смыкалась позади них. Город словно затаил дыхание. Трамваи остановились, ничего не было слышно, кроме тяжелых шагов тысячи безмолвных рабочих и резких голосов солдат милиции. Затем подошел поезд, и солдаты вошли в вагон.

Мы вернулись назад. Город вновь ожил. В здании профсоюзов, где кормили женщин и детей [II], как раз окончились школьные занятия. Дети распевали одну из песенок стачечников:

На школьной доске кто-то написал: «Если благочестивый лицемер раздает в трущобах Нью-Йорка милостыню во имя Христа, а в Колорадо расстреливает горняков, то где же здесь духовный прогресс? Если в Нью-Йорке он ратует за освобождение белых рабов, а в другом месте создает благоприятные условия для торговли ими, получит ли он воздаяние на том свете?»

Я спросил, кто это написал, и мне сообщили, что слова эти написаны одним тринидадским доктором, не имеющим никакого отношения к союзу. Эта стачка особенно замечательна тем, что девять десятых дельцов и специалистов из районов горнозаводских поселков являются ее горячими сторонниками.

После событий в Ладлоу к борющимся забастовщикам присоединились с оружием в руках врачи, священники, шоферы, аптекари и фермеры. Их жены организовали Федеральный рабочий альянс даже среди тех женщин, чьи мужья не были членами профсоюза. Они стремились обеспечить участников стачки едой, одеждой и медикаментами. Обычно при подобных обстоятельствах такие люди образуют Лиги охраны закона и порядка. Они считают себя выше рабочих и думают, что их интересы совпадают с интересами предпринимателей, к тому же многих владельцев магазинов в Тринидаде стачка разорила. А тут одна очень почтенная маленькая женщина, жена священника, сказала мне: «Я не понимаю, зачем стачечники вообще заключили перемирие, не перестреляв предварительно всю охрану на шахтах и милицию и не взорвав динамитом шахты». Ее слова были очень знаменательны, так как этот слой людей отличается наибольшей ограниченностью и самодовольством.

В этой стачке нет ничего особо революционного. Стачечники — не социалисты, не анархисты и не синдикалисты. Они не собираются конфисковать шахты, уничтожать существующую систему наемного труда. Они не понимают, что такое производственная демократия. Хозяина — босса эти люди почитают как бога. Они скромны, терпеливы, их легко прибрать к рукам, но они впали в такую отчаянную нищету, что сами не знают, что им предпринять. В Америку они приехали, страстно желая того, что, казалось, обещала им статуя Свободы в нью-йоркской гавани; приехали из стран, где закон считают почти священным. Они думали, что здесь законы справедливые, и от души желали подчиняться им. Первое, что они обнаружили, это то, что босс, которому они доверяли, самым бессовестным образом нарушает законы.

Профсоюз казался им главным залогом счастья, гарантией того, что они получат свободу распоряжаться своей жизнью. Деятели профсоюза убеждали их, что если они объединятся и будут стоять друг за друга, то смогут заставить босса платить им заработную плату, достаточную для того, чтобы не умереть с голоду, и обеспечить им постоянную работу. В союзе они сразу встретили тысячи товарищей-рабочих, не прекращающих борьбы и готовых им помочь. Это море человеческой симпатии было абсолютно неожиданным для колорадских стачечников. Один сказал мне: «Мы были в отчаянии, и вдруг на нас хлынул поток дружеских чувств со стороны наших братьев, которых мы раньше и не знали».

Значительная часть рабочих, принимавших участие в этой стачке, была привезена сюда в качестве штрейкбрехеров в 1903 году во время большой забастовки. В то время более 70 процентов горняков в Южном Колорадо говорили на английском языке: американцы, англичане, шотландцы и уэльсцы. Требования у них фактически были те же самые, что и теперь. До этого начиная с 1884 года каждые десять лет устраивались подобные стачки. Милиция и специально нанимаемая охрана шахт безжалостно убивали, арестовывали и высылали за пределы штата сотни горняков. За два года до стачки 1903 года шесть тысяч человек были занесены в черные списки и уволены с шахт. Это явилось нарушением государственных законов, так как все шесть тысяч были членами профсоюза.

Несмотря на закон о восьмичасовом рабочем дне, никто не работал менее десяти часов. А когда горняки подняли забастовку, генеральный адъютант Шерман Белл, командовавший милицией, приостановил действие права habeas corpus [2], заявив при этом: «К черту конституцию!» После подавления стачки десять тысяч человек оказались занесенными в черные списки, в то же время шахтовладельцы внимательно присматривались к тем, кто более терпеливо переносил гнет, и умышленно ввозили для работы в шахтах иностранцев. Они тщательно подбирали на каждой шахте людей, говорящих на разных языках, чтобы рабочим труднее было объединиться. В рабочих поселках за порядком следила военная охрана, имевшая права за любой проступок чинить на месте суд и расправу.

Для того чтобы разобраться в ходе стачки, надо изучить географию района Южного Колорадо. Из Денвера прямо на юг, на Тринидад, проходят две линии железной дороги. На восток простирается огромная равнина без всяких возвышенностей, которая продолжается и за границей Канзаса. На западе находятся предгорья Скалистых гор, тянущихся (грубо говоря) с севера на юг, а позади них возвышаются великолепные снежные вершины кряжа Сангре-де-Кристо. Большинство шахт разбросано в каньонах, между отрогами гор, а вокруг шахт расположены поселки феодального типа: дома для рабочих, магазины, рестораны, шахтные постройки, школы, почтовые отделения — все это расположено на земле частных лиц, повсюду укрепления и патрули, как в государстве, находящемся на военном положении.

Три огромные угольные компании: «Колорадо фьюэл энд айрон компани», «Рокки маунтен фьюэл компани» и «Виктор америкен фьюэл компани» — производят 68 процентов всего добываемого в штате каменного угля, а и рекламе указывают, что представляют 95 процентов всей добычи. Естественно, что они контролируют цены на рынке и курс акций всех остальных угольных компаний штата. Из этих трех компаний «Колорадо фьюэл энд айрон компани» добывает 40 процентов всего получаемого здесь угля, а м-р Рокфеллер [III] владеет 40 процентами акций этой компании. Таким образом, Рокфеллер полностью контролирует политику всей горнодобывающей промышленности в штате Колорадо. На суде он заявил, что безоговорочно доверял знаниям и способностям служащих «Колорадо фьюэл энд айрон компани». Он показал, что ничего не знал об условиях, в которых работали горняки, и все передоверил президенту Уэлборну и председателю правления Бауэру. Они же в свою очередь торжественно заявили, что тоже ничего не знали об условиях труда горняков и во всем полагались на своих подчиненных. Они даже не знали, сколько у м-ра Рокфеллера акций. Тем не менее эти господа осмелились выступить в качестве свидетелей и заявить, что у горняков нет оснований для недовольства, что они живут, «как счастливая семья».

Немало велось разговоров о высоком заработке горняков, однако установлено, что в большинстве своем продавцы универсальных магазинов зарабатывают больше. Забойщик, то есть рабочий, который непосредственно добывает уголь, получает плату за тонну чистого угля, погруженного в вагонетки и выданного на-гора. Пустая порода в счет не принимается. Шахтовладельцы составляют блестящие отчеты о горняках, зарабатывающих пять долларов в день. Но в среднем в Колорадо горняк работает на шахте 191 день в году, и средний заработок забойщика составляет 2,12 доллара в день. Во многих местах он еще ниже. Те, кто в «контакте» с компанией, получают высокую заработную плату. Но остальные, как известно, и за 8 дней не могут заработать на взрывчатку, которую оплачивают из своих денег. Каждый месяц они должны платить по доллару за визиты врача, а в некоторых местах — за лечение сломанной ноги или руки — еще на десять долларов больше. Обычно доктор посещает шахту раз в две недели или около этого, и поэтому, если он вам понадобится в другое время, вы должны будете заплатить за внеочередной визит.

Многие шахтерские поселки принадлежали компании, поэтому мэром города являлся управляющий шахты. Школьный совет состоял из служащих компании. Единственный магазин в городе — магазин компании. Все дома принадлежали компании и лишь сдавались ею в аренду горнякам. Налога на имущество не было, но все оно принадлежало компании шахтовладельцев…

По сообщению члена Государственной комиссии по труду, с 1901 по 1910 год число убитых в угольных шахтах Колорадо относилось к числу убитых во всех остальных штатах, вместе взятых, как 2:1, а если взять период с 1910 года до настоящего времени, то отношение составит 3⅓:1. Было установлено, что угольные компании не принимали мер по охране безопасности служащих, пока их не принудили к этому специальным законом, но и после этого они не выполняли предписаний государственного горного инспектора…

Следователь (ведущий дела о скоропостижной смерти) в округе Лас-Анимас одновременно возглавляет похоронное бюро, к которому официально обращаются угольные компании. До недавних пор служащие по крайней мере двух угольных компаний владели акциями этого бюро. Состав присяжных этого бюро, назначаемых в случае крупных аварий, состоял из служащих компаний по назначению управляющих шахт. За пять лет, во время которых было особенно много несчастных случаев, только один раз вердикт следователя округа Лас-Анимас возложил ответственность на компанию. Понятно, что для шахтовладельцев эти вердикты были особенно ценны, так как они избавляли их от опасности предъявления иска о возмещении убытков. В этом округе за десять лет не было возбуждено ни одного иска о возмещении убытков.

Все это является еще далеко не полной картиной того, как угольные компании подчиняют себе всю жизнь в округах Лас-Анимас и Уэрфано. Окружные прокуроры, шерифы, члены комиссий округа и судьи — все фактически находятся на жалованье у «Колорадо фьюэл энд айрон компани». Даже для того, чтобы послать делегата на съезд, созываемый для выборов мирового судьи, нужно было созвониться по телефону с Денвером и испросить разрешения у Кэсса Херрингтона — политического директора «Колорадо фьюэл энд айрон компани»…

После стачки 1903 года профсоюз горняков был вытеснен из этой местности. В 1911 году он восстановил свое отделение в Тринидаде. После этого стали распространяться слухи о готовящейся стачке, и только с тех пор шахтовладельцы начали хоть частично подчиняться законам. Но злоупотребления не прекращались, и горняки поняли наконец, что для того, чтобы обеспечить постоянное выполнение законов их хозяевами, они должны вести переговоры с ними коллективно.

Профсоюз горняков предпринимал все, что было в его силах, чтобы предотвратить стачку. Он обратился к губернатору Эммонсу с просьбой созвать конференцию шахтовладельцев, чтобы обсудить с ними требования рабочих. Но представители компании отказались встретиться с рабочими, продолжали отказываться от этого и в дальнейшем. Затем в Тринидаде был созван съезд рабочих и служащих шахт и было выработано обращение ко всем предпринимателям с просьбой встретиться со своими рабочими и выслушать их претензии. В ответ на это хозяева компании начали готовиться к открытой войне. Они пустили в ход мощную машину по борьбе с забастовками. Эта беспощадная машина за тридцать лет победоносных боев с горняками достигла полного совершенства. Из Техаса, Нью-Мехико, Западной Виргинии и Мичигана были привезены вооруженные бандиты — штрейкбрехеры, охранники, имевшие большой опыт подавления волнений среди рабочих, солдаты-авантюристы, дезертиры из армии и бывшие полицейские. В. Ф. Рено, главарь детективов в «Колорадо фьюэл энд айрон компани», учредил в подвале денверского отеля пункт по вербовке. Всем, кто умел стрелять, он раздавал ружья и порох и посылал их на шахты. Был заключен договор со знаменитым агентством детективов «Болдуин-Фелтс» на поставку штрейкбрехеров. Многие его агенты, которые в других штатах привлекались к ответственности за убийство, теперь были назначены «помощниками шерифов» в южные округа штата. Кое-где на шахты доставили по 12–20 пулеметов и передали в их распоряжение…

16 сентября на съезде в Тринидаде делегаты всех шахт этого округа единогласно проголосовали за объявление стачки 22 сентября. Они выработали следующие требования: официальное признание профсоюза, повышение заработной платы на 10 процентов, восьмичасовой рабочий день, оплата непроизводительного труда и простоев, контроль за весовщиками, право покупать продукты в любом магазине, жить в любом доме и обращаться к любому врачу, проведение в жизнь колорадских законов о труде шахтеров и отмена системы вооруженной охраны шахт…

Профсоюз горнорабочих объявил, что для забастовщиков будут устроены палаточные лагери. Откровенные угрозы администрации шахт и охраны повторить избиение и высылку рабочих, как в 1903 году, заставили самих горняков подумать о вооружении.

23 сентября шел дождь со снегом и град. Было страшно холодно. Рано утром охранники стали обходить шахтные поселки, спрашивая у всех, намерены ли они идти на работу. Если кто-нибудь отвечал «нет», ему предлагали убираться прочь. В Табаско охранники врывались в дома, выгоняли женщин и детей на снег, разбрасывая их вещи и одежду по земле. В Терцио рабочим предоставили час времени на то, чтобы покинуть город. Их домашний скарб был выброшен на улицу, а их самих охранники выгнали с шахты, угрожая винтовками и осыпая бранью. Повсюду в радиусе пятидесяти миль к выходу из каньонов брели по снегу группы мужчин, женщин с младенцами на руках и детей. У некоторых были повозки. Длинные вереницы кляч и разбитых телег, доверху нагруженных имуществом нескольких семейств, двигались по дорогам по направлению к открытой равнине.

В Прайоре компания, чтобы привлечь рабочих на свою сторону, предоставляла им возможность строить на земле компании собственные дома. Теперь их выбросили из этих домов. Женщинам охранники говорили: «Убирайтесь отсюда в преисподнюю, а то мы вас все равно выкурим». В свое время в Западной Виргинии шахтовладельцы дали горнякам четыре дня сроку. В Колорадо же было дано лишь двадцать четыре часа. Никто не был к этому подготовлен. Рабочих гнали без отдыха по горным каньонам, без вещей и одежды, а когда они прислали телеги за своим скарбом, им не позволили забрать его. Так было в Примеро и целом ряде других мест.

Палаток на месте не оказалось. Сотни беженцев расположились на открытой равнине, под непрекращающимся дождем и снегом; мужчины, женщины и дети собрались туда, куда велели им прийти их руководители. Но палаток все не было. Многие по два дня ночевали под открытым небом. Они рыли в земле ямы и прятались в них, как дикие звери. Им нечего было есть и пить. Тогда был проведен этот безумный налет на склады палаток в Денвере, и вдоль предгорий на протяжении пятидесяти миль начали возникать палаточные поселки, белевшие на фоне снега. Это было похоже на переселение народов. Из 13 тысяч горняков Колорадо, имевших перед стачкой работу, 11 тысяч были выгнаны из домов. Палаточные колонии были размещены по особому стратегическому плану. Они нарочно располагались у входа в каньоны, ведущие к шахтам, чтобы караулить дороги, по которым могли быть доставлены штрейкбрехеры. Кроме огромного поселения в Ладлоу, были и другие: в Старквилле, Грей-Крике, Саффилде, Эйгьюлере, Уолсенбурге, Форбсе и пяти-шести других местах.

Матушка Джонс [IV] все время появлялась в разных местах округа; она произносила речи, подбадривая горняков на борьбу за свои интересы, заботилась о детях, помогала устанавливать палатки, доставляла пищу больным. А шахтовладельцы в это время призывали на помощь войска милиции. Они говорили, что скоро начнутся насильственные действия, что матушка Джонс — опасный агитатор и что ее следовало бы выслать из штата. Губернатор Эммонс ответил, что если местные власти не справятся со стачкой, то войска милиции, конечно, будут посланы, но они ни в коем случае не будут использованы для того, чтобы обеспечить владельцам доставку штрейкбрехеров или какими-нибудь мерами запугать горняков.

«Я намерен, — заявил он, — положить конец поджигательским речам матушки Джонс. Я позабочусь о том, чтобы ей создали такие условия, в которых она не сможет апеллировать ко всей стране. Ей не позволят популяризировать требования стачечников за пределами штата в тех несдержанных выражениях, какие она употребляла в угольных районах».

Эмма Ф. Лэнгдон, секретарь организации социалистической партии штата, публично заявила: «Если хоть один волос упадет с головы матушки Джонс, я брошу клич всем честным женщинам Колорадо и призову их организоваться и, если нужно, идти на город Тринидад, чтобы освободить ее».

Однако с тех пор и поныне социалистическая партия Колорадо не проронила ни слова, хотя вскоре после этого матушка Джонс была арестована и ее девять недель продержали в заключении в Тринидаде.

Первым делом шахтовладельцев было наделить всех охранников и детективов полномочиями «помощников шерифа». Управляющие шахтами сообщили шерифу по телефону, сколько «помощников шерифа» им нужно, и шериф выслал им почтой чистые бланки удостоверений. Руководители союза попросили шерифа Грисхэма назначить «помощниками шерифа» нескольких забастовщиков. Он ответил: «Я никогда не вооружаю обе стороны…»

Шериф Джефф Фарр доложил, что забастовщики укрепились на холме 500 футов высотой, господствующем над шахтой Оуквью, и произвели тысячу выстрелов по постройкам (однако газетчики, расследовавшие это дело, нашли только три отверстия от пуль, да и те были пробиты в горизонтальном направлении). Затем он добавил, что один забастовщик-грек затеял ссору с лагерным инспектором Бобом Ли из Сегундо (известным убийцей, некогда связанным с преступниками банды Джесси Джеймса [V]), причем грек выстрелил первым.

Повсюду погромщики из охраны шахт старались затеять беспорядки. В Соприсе они подложили динамит под один из домов компании и пытались свалить вину на забастовщиков. Но на их беду один из заговорщиков рассказал обо всем этом. Содержание охраны обходилось компаниям очень дорого. Поэтому они хотели, чтобы это грязное дело осуществлялось войсками милиции за счет государства. Кроме того, палаточные лагери забастовщиков серьезно препятствовали ввозу штрейкбрехеров и потому не позволяли возобновить работу в шахтах.

Самой большой колонией была колония в Ладлоу, расположенная на перекрестке двух дорог: из Бервина и Табаско на Гастингс и Делага. В колонии жило более 1200 человек двадцати одной национальности. Для них всех это была чудесная школа. Здесь их учили тому, что все люди равны. В течение двух недель совместной жизни мелкие расовые предрассудки и недоразумения, которые в течение долгих лет прививали им угольные компании, начали исчезать. Американцы начали постигать, что славяне, итальянцы и поляки не менее их добросердечны, веселы, приветливы и храбры. Женщины часто ходили друг к другу в гости, хвастались своими детьми и мужьями, а во время болезни угощали друг друга чем-либо вкусным. Мужчины играли вместе в карты или в бейсбол…

«До приезда в Ладлоу я никогда не уважала иностранцев, — говорила маленькая женщина. — Но они во всем похожи на нас, только не говорят на нашем языке».

«Конечно, — отвечала другая. — Я всегда думала, что греки очень темный, невежественный, грязный народ. Но в Ладлоу они проявили себя прямо как настоящие джентльмены. Не советую кому-нибудь дурно отзываться о них в моем присутствии».

Все стали изучать языки друг друга. А по ночам в Большой палатке устраивались танцы.

Итальянцы обеспечивали музыку, а остальные танцевали. Это было настоящее смешение народов. У этих измученных тяжелым трудом, забитых людей никогда раньше не было времени узнать друг друга…

Трудно было поверить, что этой мирной колонии охранники с шахт грозили разрушением. Ведь они не были закоренелыми злодеями, а только черствыми людьми, действовавшими к тому же по приказанию других. А приказ был такой: стереть с лица земли колонию в Ладлоу. Она стала поперек дороги м-ру Рокфеллеру в его погоне за прибылями. Но если рабочие будут так хорошо понимать друг друга, как это было в Ладлоу, конец кровавой эксплуататорской системы станет неизбежным.

Через неделю после основания колонии в Ладлоу вооруженные банды стали угрожать, что они спустятся в каньон и уничтожат всех ее жителей.

Взаимные посещения, игры и танцы прекратились. Колония была объята страхом. Не было ни организации, ни вождей. Раздобыли всего-навсего семнадцать ружей и пистолетов и очень немного боеприпасов. Вооруженные мужчины долгие холодные ночи напролет несли караул, охраняя своих жен и детей, а по палаткам скользил луч прожектора, установленного на холме над Гастингсом.

В течение всей последней недели сентября по каньонам прибывали в колонии все новые толпы людей. Они рассказывали о том, как их выгнали на снег из их домов, как поломали их мебель, а мужчин, избивая прикладами, гнали по дороге. Всю эту неделю забастовщиков, отправлявшихся в горняцкие поселки за почтой, избивали и обстреливали. Им отказывали в праве передвигаться по дорогам. Распространился слух, что колонисты в Эйгьюлере опасаются за свою жизнь и вооружаются для защиты. 4 октября вооруженная охрана ворвалась на улицы поселка Олд-Соприс, который расположен не на земле шахтовладельцев, и прикладами разогнала митинг забастовщиков, собравшихся в одном помещении. Повсюду по палаткам забастовщиков всю ночь скользили лучи прожектора, не давая спать женщинам и детям и заставляя мужчин по двадцать раз за ночь вскакивать, чтобы отразить атаку, которую они каждую минуту ожидали. 7 октября нападение было совершено.

Несколько забастовщиков направились в Гастингс за почтой. Их осыпали оскорблениями и не пустили в почтовое отделение. Когда они шли назад по дороге, один из охранников из Гастингса выстрелил два раза им вдогонку. Пули пролетели у них над головой и попали в палатки колонии. Через несколько минут на дороге, у подножия гор, остановился автомобиль. В нем сидел ответственный «Колорадо фьюэл энд айрон компани». По палаткам было сделано еще двадцать выстрелов. Вся колония сейчас же словно закипела. Появились возмущенные, кричащие люди. Только у семнадцати человек были ружья, остальные вооружились камнями, кусками угля и палками и рассыпались по равнине. У них не было ни руководителя, ни плана действия. Появление забастовщиков послужило сигналом для нового залпа. Стреляли с холма, возвышающегося над Гастингсом, и из каменного дома, расположенного рядом с выходом из Гастингского каньона. Женщины и дети выбежали из палаток и бросились прочь от колонии. Теперь они оказались у всех на виду, под пулями. Охранники отступили перед бешеным натиском разъяренных забастовщиков. Борьба прекратилась, и забастовщики удалились в бешенстве, клянясь, что этой ночью они вернутся в горы и разнесут в пух и прах весь поселок Гастингс. Но руководители уговорили их отказаться от этого намерения.

На следующее утро ко времени завтрака кто-то опять начал палить по палаткам с проходящего мимо товарного поезда, а ночью луч прожектора, не переставая, скользил по палаткам колонии, пока в четыре часа утра один из забастовщиков выстрелом не разбил вдребезги стекло прожектора. В это утро забастовщики, как всегда, прогуливались по дороге, ходили за почтой и поджидали прихода поезда. Некоторые играли «в салочки» на бейсбольном поле к востоку от железнодорожной станции. Вдруг с Гастингского холма раздался выстрел, и пуля попала как раз в самую гущу играющих. Человек сто с криком бросились бежать по полю за ружьями. Но не успели они добежать до палаток, как их начали обстреливать со стороны железнодорожного моста.

Забастовщики бросились толпой вдоль дороги к мосту. Человек сорок или пятьдесят невооруженных бежали впереди всех, а остальные рассеялись по равнине, поспешно заряжая свое разнокалиберное оружие плохо подходящими патронами. Они пытались обнаружить, откуда стреляют, а затем залегли за грудой наваленного около станции угля, не зная, что предпринять, не понимая, откуда раздаются выстрелы. Все это время стрельба со стороны стального моста продолжалась. Первый ряд забастовщиков приближался к холму водокачки. Двигаясь ползком, распластавшись по земле, они открыли бешеный огонь. Вдруг кто-то закричал: «Милиция! Милиция подходит! Это ловушка! Назад в колонию, назад к палаткам!» Толпясь и толкаясь, в панике, на бегу отстреливаясь через плечо, забастовщики устремились назад вдоль дороги. Но не успели они скрыться, как выстрелом с моста был убит проезжавший мимо верхом фермер Мак-Пауэлл; он не принадлежал ни к одной из сторон и просто возвращался домой.

Стрельба со стального моста продолжалась. Вскоре в Ладлоу прибыл поезд, двигавшийся на север, и Джек Маккари, специальный агент Колорадской и Южной железной дороги, сообщил газетным репортерам, что «здесь на железнодорожной ветке находилась группа помощников шерифа, пытавшихся что-то затеять». Небезынтересно отметить, что отряд милиции был погружен в Тринидаде в вагоны еще за час до того, как началась перестрелка, и что при первом выстреле поезд направился в Ладлоу.

Трое забастовщиков были ранены. После полудня в этот день колонисты начали с остервенением рыть земляные окопы, так как к прибытию войск на станцию Ладлоу охранники и помощники шерифа спустились с холма и с моста, хвастливо уверяя, что Ладлоу они уже захватили, а до ночи овладеют и палаточной колонией. Для забастовщиков наступила вторая ночь страха и ужаса. Никто не спал. До самого рассвета около двухсот мужчин пролежали в окопах. Из них только семнадцать были вооружены винтовками, а у остальных были ножи, бритвы и топоры. Но на следующий день охранники вернулись в предгорье, крича, что вскоре в одну прекрасную ночь они вернутся на равнину и перережут всех этих скотов.

Два дня спустя три охранника промчались на автомобиле мимо палаточной колонии в Соприсе, стреляя из своих пистолетов-автоматов прямо по палаткам. Еще через четыре дня «Колорадо фьюэл энд айрон компани» водрузила на холме над Сегундо прожектор и пулемет. В городе был здорово избит пьяный охранник, оскорбивший женщину, и в наказание за это в ту же ночь город был подвергнут десятиминутному обстрелу из пулемета.

На следующий день было арестовано 48 забастовщиков, мирно пикетировавших шахту в Старквилле, принадлежавшую Джеймсу Мак-Лафлину, сводному брату губернатора Эммонса. Их арестовали и заставили пройти пешком под конвоем вооруженных охранников весь путь до Тринидада. Там их бросили в тюрьму.

Насилия продолжались. В Сегундо детективы агентства «Болдуин-Фелтс» вторглись в Старый город, расположенный на земле, не принадлежащей шахтовладельцам, и вломились в дом частного лица. Под предлогом поисков оружия они взломали топором дверь. В Эйгьюлере охранники под угрозой расстрела произвели обыск в штабе забастовщиков, а в Уолсенбурге известный головорез Луи Миллер и его пять подручных убийц и еще шесть вооруженных молодчиков разгуливали по улицам и избивали членов профсоюза. А. С. Фелтс, управляющий агентством детективов «Болдуин-Фелтс», самолично явился к месту действий и немедленно заказал на сталелитейном заводе «Колорадо фьюэл энд айрон компани» в Пуэбло бронеавтомобиль, вооруженный пулеметом.

Слишком поздно руководители союза предприняли попытки раздобыть для забастовщиков оружие. Все склады боеприпасов были уже очищены шахтовладельцами. Таким образом, к 15 октября, например, у двадцати пяти мужчин из палаточной колонии в Форбсе было всего семь ружей и шесть револьверов — все разных марок. А боеприпасов к ним было совсем мало. Палаточная колония в Форбсе была расположена вдоль дороги у входа в каньон, ведущий к Форбсской шахте. Это место несколько раз обстреливалось снайперами с вершины холмов. Особенно усилился обстрел после того, как забастовщики преградили штрейкбрехерам дорогу на шахты. Мужчины этой колонии так испугались за своих жен и детей, что построили для них отдельный лагерь в стороне, на расстоянии трехсот ярдов.

Утром 17 октября отряд вооруженных всадников спустился галопом по дороге на Ладлоу и спешился на железнодорожной ветке возле колонии. Одновременно с ними со стороны Тринидада появился бронированный автомобиль Фелтса, сделал разворот и сейчас же навел свой пулемет на палатки. Удивленные и испуганные забастовщики выскочили, держа винтовки наготове, но один из охранников, по имени Кеннеди (впоследствии он стал офицером милиции), приблизился, размахивая белым флагом и крича: «Все в порядке, ребята! Мы из союза. — Забастовщики опустили винтовки, а он продолжал: — Я хочу вам кое-что сообщить». Они окружили его, чтобы услышать, что он хочет сказать. Он же вдруг выкрикнул: «Я хотел вам сказать, что мы сейчас проучим вас, скоты». И, опустив белый флаг, он бросился на землю. В тот же момент спешившиеся всадники дали залп по группе забастовщиков. Один был убит на месте. Забастовщики в панике бросились назад, к палаткам, и через поле побежали к узкому ущелью, в котором они еще раньше решили спрятаться в случае нападения. Пока они бежали, их все время поливали огнем из пулемета. Маленькому мальчику, бежавшему между палатками, прострелили в нескольких местах ноги, и он упал. Забастовщики сейчас же начали отстреливаться. Сражение продолжалось с двух часов дня до темноты. За это время раненый мальчик несколько раз пытался доползти до палаток, но на него всякий раз направляли пулемет. Он был ранен не менее чем в девяти местах. Палатки были изрешечены пулями, мебель в них разбита на куски. Маленькая девочка, дочь жившего по соседству фермера, возвращалась в это время из школы. Она была ранена в лицо. В сумерках стрельба прекратилась, и нападающие отошли, но всю эту ночь забастовщики не отваживались вернуться в свои палатки…

Страх, который вселило в забастовщиков жестокое нападение «отрядов смерти», почти уже утих. Но вот пять дней спустя забастовщики, проснувшись, почувствовали, что он охватил их с прежней силой. Сеющий смерть пулемет был вновь направлен на колонию, а три других пулемета были расположены в радиусе около двухсот ярдов. Колония оказалась в полном окружении. Когда взошло солнце, со всех сторон с предгорий хлынули на колонию вооруженные люди. Их было более сотни. Под прикрытием винтовок помощник шерифа округа Лас-Анимас Зик Мартин подошел к палаткам и приказал всем мужчинам построиться гуськом и идти к линии железной дороги. Их выстроили и повели вниз под дулами пулеметов «отряда смерти». По дороге их избивали и осыпали бранью. Затем начались повальные обыски в палатках колонии. Все оружие забастовщиков было отобрано, чемоданы открыты, кровати поломаны, деньги и ценности украдены. Солдаты ворвались в расположенный поблизости дом одного фермера, ветерана Гражданской войны, ни в какой степени не связанного с забастовщиками, и разграбили его, а жене фермера пригрозили, что, если она еще когда-нибудь приютит людей из союза, от ее дома ничего не останется.

В ту же ночь толпа возмущенных горняков окружила одного из детективов «Болдуин-Фелтс» в Тринидаде и грозилась линчевать его…

К этому времени во всех колониях от Старквилля до Уолсенбурга было решено не полагаться больше на честное слово или обещание посредников, но обязательно раздобыть винтовки и всеми доступными способами защищать своих жен и детей от жестоких набегов охранников. Это был жест отчаяния; ведь только немногие из стачечников видели когда-либо ружья, еще меньшее число когда-нибудь стреляло из них. К тому же большинство забастовщиков происходили из районов, где авторитет закона почти равнялся авторитету бога.

Ежедневно забастовщикам в письмах или по телефону угрожали расправой, а вооруженные стражники кричали с предгорий, что скоро ночью охранники всех шахт спустятся по каньонам и разрушат палаточные колонии. В Ладлоу население колонии жило в постоянном страхе. Многие колонисты ходили по улицам Тринидада от дома к дому, выпрашивая старые ружья, заржавленные пистолеты, любое оружие, лишь бы из него можно было стрелять. В палаточной колонии составилась своеобразная коллекция старого и вышедшего из употребления оружия. По указанию руководителей колонисты вырыли под своими палатками ямы, куда в случае атаки могли бы прятаться женщины и дети. Необходимость усиленной охраны по ночам, непрерывные оскорбления, а иногда и обстрел со стороны охранников, избиение членов профсоюза каждый раз, как они осмеливались выйти ночью в одиночку из колонии, и непрекращающиеся рассказы о насилиях, творимых повсюду головорезами, — все это довело забастовщиков до белого каления, и только уговоры руководителей удерживали их от того, чтобы напасть на охрану и перебить всех. На угрозы рабочие отвечали угрозами, и поэтому в лагерях при шахтах тоже царил страх.

26 октября плотина гнева и возмущения прорвалась. В течение последних нескольких дней колонисты в Ладлоу не переставали ожидать нападения, и поэтому вооруженные караулы день и ночь стерегли колонию. В субботу утром, двадцать пятого, несколько забастовщиков, дежуривших на станциях железной дороги, донесли, что вместо уничтоженного девятого октября прожектора привезен новый. Несколько человек закричали, что нельзя допустить, чтобы был установлен новый прожектор, который опять будет освещать их.

Но руководители стачки настаивали, чтобы в это дело не вмешиваться, поэтому прожектор не тронули. Около полуночи зазвонил телефон и какой-то голос сообщил: «Я говорю из Гастингса. Поглядывайте там вниз. Отсюда выехал большой отряд, все верхом. Они что-то затевают. И еще больший отряд укрылся у выхода из каньона, чтобы наброситься на вас при первом выстреле». Почти в ту же минуту примчался один из караульных. «Они идут! Помощники шерифа скачут по дну каньона — огромная банда!» Мужчины стали бегать по лагерю в поисках своего оружия. «Не сражайтесь! — кричали руководители. — Это ловушка! Они пытаются что-то затеять!»

«Хорошо. Они кое-что получат!» — отвечали забастовщики.

«Они ведь не нападают на нас, — уговаривал кто-то еще. — Оставьте их в покое, ребята! Они идут, чтобы снова установить в Гастингсе новый прожектор».

«Ну нет, дудки! — закричал один из мужчин. — Я вовсе не желаю, чтобы луч прожектора ползал по моей палатке всю ночь. Пошли, ребята!»

Но пока они колебались — начинать атаку или нет, — вопрос разрешился сам собой. Из каньона выехали двадцать вооруженных всадников и направились к станции. Вдруг один из них медленно поднял ружье и выстрелил. Этого было достаточно. Забастовщики бросились бежать прочь от колонии в сторону железнодорожной ветки и к руслу пересохшего ручья, чтобы отвлечь огонь охранников от палаток колонии. Они начали отстреливаться на ходу. Немедленно из каньона выскочили укрывшиеся там запасные части, и завязалась битва, продолжавшаяся до темноты. Под натиском численно превосходящего и лучше вооруженного противника забастовщики медленно отступали на восток и север. На стальном мосту Колорадской и Южной железной дороги они задержались. Охранники попытались с наступлением темноты выбить их и отсюда, но отступили ночью в предгорья; некоторые забастовщики последовали за ними. В эту ночь почти все забастовщики двинулись в горы. Утром в воскресенье, двадцать шестого, шахту в Табаско осадили стрелявшие забастовщики, укрепившиеся на вершинах холмов. В эту ночь из палатки в палатку передавалась весть о том, что наконец-то ребята захватили охранников там, где хотели их захватить, в Ладлоу. Об этом узнали все семь тысяч забастовщиков, и всю ночь напролет в лагерь приходили люди с винтовками на плече, прошедшие подчас 25 миль.

Охранники позвонили по телефону в Тринидад и попросили помощи. Дважды в Тринидаде формировали поезд для отправки в Табаско «помощников шерифа» и отрядов милиции, но оба раза поездная бригада отказывалась вести состав. Тридцать шесть «помощников шерифов» Уолсенбурга поспешно выехали в Тринидад специальным поездом и по пути обстреляли палатки в Ладлоу. В отеле «Коронадо» их немедленно произвели в «помощники шерифа» округа Лас-Анимас. Но забастовщики, не имевшие организации и руководства, скоро устали от битв и направились по равнине в палаточную колонию. Они шли с пением и возгласами, в приподнятом настроении, как после победы. В эту ночь был устроен торжественный ужин и танцы. Всем гостям был оказан теплый прием; участники сражения рассказывали обо всех приключениях. Дело, конечно, не обошлось без хвастовства и лести. Но в разгар веселья распространился слух, что охранники установили на повозке пулемет и по каньону пробираются вниз к лагерю. Танцы прекратились, началась паника, всю ночь никто не сомкнул глаз. Однако на равнине до самого рассвета ни с чьей стороны не было сделано ни одного выстрела. Только по отдельным выстрелам в горах можно было судить, что бродившие там группы людей все еще стреляют в охранников.

Утром же все началось сначала. Охранники открыли с холмов огонь. По телефону из Тринидада сообщили из авторитетных источников, что приближается бронепоезд из трех броневагонов, оснащенных пулеметами, такой же, какой в прошлом году был пущен через Кэбин-Крик, чтобы осыпать стальным дождем палатки стачечников Западной Виргинии.

Пятьсот человек устремились через равнину, чтобы устроить поезду достойную встречу. Они не обращали внимания на выстрелы с холмов. Когда поезд был на расстоянии полумили от Ладлоу, его встретил такой град пуль, что он вынужден был отойти к шахте Форбса.

Ночью все застлала пелена снежной бури, надвинувшейся с северо-востока. В темноте около семисот забастовщиков вышли из палаток и двинулись в горы. В ночь на двадцать восьмое на рассвете они открыли беспорядочный огонь по городкам Бервинд и Гастингс. Было убито свыше десяти человек охраны и помощников шерифов. Чем ближе подходили забастовщики, тем ожесточеннее становилась стрельба. Телеграфные и телефонные провода были перерезаны. Послали специальный отряд, чтобы взорвать линию железной дороги, идущей из Ладлоу. В Табаско забастовщики также принудили охранников спрятаться с семьями в стволе шахты. Если бы им позволили закончить так решительно начатое дело, они, безусловно, перестреляли бы на этих трех шахтах всю охрану. Но в этот момент из колонии Ладлоу прибыли, несмотря на метель, специально посланные люди. Последовала команда: «Прекратить сражение и быстрее возвращаться в палатки. Губернатор вызвал национальную гвардию!»

И вот рабочие потянулись с гор на равнину, обсуждая новое обстоятельство, осложнившее дело. Что все это означает? Будут ли солдаты соблюдать нейтралитет? Разоружат ли забастовщиков? Защитят ли их от вооруженных головорезов? Те, кто уже участвовал в больших стачках, были смертельно напуганы, но руководители на некоторое время успокоили их. В тот же вечер мужчины из других колоний разошлись по домам, а колонисты из Ладлоу сдали оружие своим руководителям, с тем чтобы его можно было утром сдать солдатам. Наступило утро, но ни солдат, ни известий о них не было. Зато кто-то позвонил из Тринидада и сообщил, что в Ладлоу выехали семь грузовиков с вооруженными помощниками шерифа и что все они клялись отомстить за нападение на Гастингс и Бервинд. А днем начали распространяться еще худшие слухи.

«Нас предали, — кричали поверившие этим слухам. — Солдаты прибыли, только чтобы отобрать у нас оружие. Они всех нас перестреляют. Это они всегда делают во время забастовок, и первым делом, конечно, к ночи явятся охранники. Надо отослать куда-нибудь женщин и детей». Так, жены, матери и дети были посажены на тринидадский поезд, а мужчины остались в опустевшем лагере.

«Покажем им, что мы мужчины, — говорили они. — Отомстим за себя охранникам, прежде чем явятся солдаты и убьют нас. По крайней мере повоюем по-настоящему».

Теперь осталась лишь маленькая горсточка вооруженных людей, не более сотни. Без определенных намерений, без руководителей вышли они перед рассветом из лагеря.

Вокруг бушевала снежная буря. Но охранники были теперь настороже и числом намного превосходили стачечников. Около семи часов утра забастовщики вернулись усталые и повалились спать прямо на пол.

«Это сообщение о войсках оказалось ловким трюком, чтобы оставить нас без защиты, — говорили они. — Никаких солдат нет и в помине. Возвратите нам оружие и патроны. Мы будем здесь поджидать охранников». Все словно оцепенели в немом отчаянии, в ожидании развязки.

Но утром 31 октября воинский поезд с отрядом милиции с севера подошел к Ладлоу на расстояние трех миль и остановился, а генерал Чэйз направился к колонии в Ладлоу под белым флагом. Он сообщил руководителям колонии, что губернатор Эммонс приказал обезоружить обе стороны и установить мир и что войска не будут использованы ни для помощи шахтовладельцам в доставке штрейкбрехеров, ни для запугивания стачечников.

Руководители передали это остальным. Все радовались, что кончилось время страха. Сейчас же собрали ружья, чтобы вручить их солдатам, и с легким сердцем послали за женами и детьми. Забастовщики чувствовали такое облегчение и так были благодарны солдатам, что решили устроить им торжественный прием.

По просьбе забастовщиков милиция вступила в колонию в парадной форме. Вся колония в полном составе, в самых лучших праздничных нарядах вышла их встречать за милю на восток по снежной, залитой солнцем равнине. Впереди всех шла, танцуя, тысяча детей, собранных со всех колоний. Все они были одеты в белое и пели песни забастовщиков. За ними следовал сдвоенный оркестр, а затем тысяча двести мужчин и женщин с американскими флагами в руках. Все расступились и стали в две плотные шеренги, весело и сердечно приветствуя солдат. Очень довольные таким приемом, национальные гвардейцы двинулись через этот живой коридор к своему лагерю.

Чэйз учредил свой штаб в Ладлоу. Лагерь милиции был отделен от колонии в Ладлоу у линии железной дороги и расположен между шахтами и колонией. Чэйз объявил, что немедленно приступит к разоружению обеих сторон. Чтобы продемонстрировать свое расположение к забастовщикам, он сперва разоружил охрану шахт. Затем потребовал ружья и у забастовщиков. Те сдали свыше тридцати двух ружей — две трети всего огнестрельного оружия, имевшегося в колонии. Остальное оружие задержали, так как в Тринидаде распространился слух, что ружья, отобранные у забастовщиков, раздают охранникам в Соприсе и Сегундо. На вопрос руководителей стачки капитан милиции в Тринидаде ответил: «Да. Я передал их туда. Видите ли, в нашем распоряжении нет достаточного количества солдат на действительной службе, чтобы обеспечить безопасность на тех шахтах, а нам сказали, что ваши люди там сильно возбуждены». Из Эйгьюлера тоже поступило известие, что отобранные у охраны и у детективов «Болдуин-Фелтс» ружья вручены им обратно по той же причине. Вскоре после этого ружья из Ладлоу были переданы охранникам в Делага, Гастингсе, Бервинде и Табаско. Но забастовщики не подняли из-за этого шума.

Отношения между колонистами в Ладлоу и милицией были вполне дружеские. Команды солдат и горняков играли на снегу в бейсбол и вместе охотились за кроликами. Забастовщики устраивали для солдат танцы в Большой палатке, и люди из охраны шахт посещали палатки и принимали участие в жизни колонии. Их всегда приветливо приглашали обедать. Со своей стороны, и забастовщики свободно разгуливали вокруг лагеря милиции. Среди забастовщиков было известное число греков и черногорцев — участников Балканской войны. Иногда офицеры разрешали им пострелять из ружья. Они восхищались их смекалкой.

Но такое положение продолжалось только около двух недель. Главным доводом шахтовладельцев, когда они просили прислать милицию, было то, что многие забастовщики из палаточной колонии охотно вернулись бы к работе, если бы были уверены, что их сумеют защитить. Шахтовладельцы утверждали, что, как только здесь будут расквартированы войска, поток забастовщиков устремится назад, на шахты. Но с прибытием национальной гвардии ничего подобного не произошло. Почти никто не дезертировал. Тогда шахтовладельцам пришлось прибегнуть к другой тактике.

Поведение солдат вдруг резко изменилось. Генерал Чэйз без всякого предупреждения объявил, что забастовщики в Ладлоу укрывают оружие и что они должны сдать его в течение двадцати четырех часов. Солдатам милиции было приказано держаться подальше от палаточной колонии. 12 ноября войска милиции вместе с охранниками неожиданно произвели обыск в домах забастовщиков в Старом Сегундо. Искали спрятанное оружие. Во время обысков солдаты взламывали сундуки и похищали ценности. Из Тринидада сообщили, что три самых отчаянных охранника из агентства «Болдуин-Фелтс» были зачислены в войска штата. Генерал Чэйз стал совершать рейды на автомобиле «Колорадо фьюэл энд айрон компани». Чтобы предотвратить столкновения между забастовщиками и штрейкбрехерами, отправлявшимися на работу в шахту, первым запретили подходить на близкое расстояние к железнодорожной станции и к общественным дорогам.

На содержание национальной гвардии штат не выделил никаких ассигнований. Угольные магнаты предложили предоставить деньги, но губернатор Эммонс счел это неудобным. Однако он разрешил, чтобы Денверская расчетная палата предоставила через своего президента Митчелла аванс в сумме 250 тысяч долларов. Косвенным путем это позволяло угольным компаниям оплачивать расходы по содержанию милиции, так как Митчелл являлся одновременно президентом Денверского национального банка, который грозил опротестовать векселя Хэйдена, президента Джуниперской угольной компании, в случае если он заключит соглашение с союзом.

Вскоре выяснилось, какого курса собирается придерживаться милиция. Хотя командование официально не объявляло военного положения и не вводило его в явной форме, генерал Чэйз опубликовал в Тринидаде декларацию о создании военного округа Колорадо под его личным командованием. Затем он заявил, что милиция будет арестовывать «военных преступников» и передавать в его распоряжение. Первым «военным преступником» оказался один горняк, который подошел на улицах Тринидада к солдату и спросил, где он может вступить в союз…

Чэйз открыто начал проводить кампанию террора и запугивания. Так же как и во время предшествующих стачек, за этим последовали повальные аресты. Мужчин и женщин группами в тридцать пять — сто человек заключали в тюрьму на неопределенный срок как «военных преступников». Арестовывали забастовщиков, направлявшихся в Ладлоу на почту за своей корреспонденцией. Если членов союза заставали во время переговоров со штрейкбрехерами, их избивали и бросали в тюрьму. Представитель социалистической партии в профсоюзе горнорабочих Адольф Джермер был посажен под арест, как только он сошел с поезда в Уолсенбурге, а его жена подверглась оскорблениям со стороны пьяных офицеров в своем собственном доме. Охранники, ободренные явным расположением милиции, возобновили свои налеты. Ночью 15 ноября они дали несколько залпов по домам забастовщиков в Пиктоне. Один солдат не разрешил жене забастовщика Радлиха пойти за письмами на почту в Ладлоу, а когда она отказалась ему повиноваться, сшиб ее с ног прикладом. Лейтенант Линдерфельт, встретив на станции Ладлоу семнадцатилетнего парнишку, обвинил его в том, что он пугает лошадей милиции и так избил, что тот не мог стоять на ногах.

Но даже эти меры были, по мнению шахтовладельцев, недостаточно суровыми. Корреспондентам газеты удалось подслушать в здании правительства штата, как за распахнувшейся дверью группа шахтовладельцев укоряла губернатора Эммонса. «Вы трус, черт вас побери! — говорили они ему. — Мы не собираемся дольше терпеть все это. Вы должны что-то предпринять — и поскорее, а не то берегитесь!» А «олицетворение воли народа суверенного штата Колорадо» отвечал: «Не будьте со мной слишком суровы, джентльмены. Я делаю все, что могу». Вслед за этим дверь захлопнулась.

Вскоре после этого разговора генерал Чэйз издал вторую декларацию, в которой всем желающим идти работать на шахты гарантировалась защита. В ней говорилось также, что он намерен создать тайный военный суд для наказания всех нарушителей законов, изданных им как командующим военным округом Колорадо. Думается, что именно в эту ночь неизвестный забастовщик, выведенный из себя невыносимыми оскорблениями детектива Белчера из агентства «Болдуин-Фелтс», выстрелом убил его на улице Тринидада. Немедленно тридцать пять «военных преступников» были брошены в вонючие камеры окружной тюрьмы. Их держали там долгое время в переполненных холодных камерах, на голодном пайке. Пятеро из них предстали перед военным судом по обвинению в убийстве. Когда они отказались признать вину, их подвергли пыткам. В течение пяти дней и ночей их окатывали ледяной водой, кололи штыками и избивали дубинками так, что они не могли заснуть. К концу этого времени один итальянец, по имени Цанканелли, не выдержал и подписал «признание», составленное военными чиновниками. Но впоследствии он отказался от него, и было доказано, что оно фальшивое.

Профсоюз предпринял последнюю отчаянную попытку созвать конференцию шахтовладельцев и забастовщиков, но шахтовладельцы категорически отказались внять этому призыву. Генерал Чэйз заявил, что терпение милиции истощилось. Забастовщики с изумлением узнали, что в штат прибыл состав с несколькими сотнями штрейкбрехеров, которых в сопровождении милиции отправили на шахты. Они подали Чэйзу в связи с этим запрос. Чэйз заявил, что губернатор Эммонс в разговоре по телефону изменил свой приказ о запрещении доставки штрейкбрехеров из других штатов. Это было для забастовщиков лишь первой новостью.

Вслед за этим с востока стали доставлять тысячи рабочих. Этих рабочих уверяли, что в Колорадо нет никакой забастовки. Им обещали бесплатный проезд и высокую заработную плату. Одни нанимались на угольные копи, а других привлекала возможность получить землю на западе. Некоторые из этих рабочих были членами профсоюзов. Только немногие соглашались быть «скэбами» [VI], но им всем сказали, что их не отпустят, пока они не отработают за проезд и содержание. Один итальянец в Примеро попытался бежать с железной дороги, но был убит выстрелом в спину. Другого рабочего в Табаско убили за отказ идти на работу. Тех же, кто действительно хотел сохранить работу, заставляли в течение недель работать бесплатно. Один рабочий, у которого были деньги, заплатил за проезд наличными, но, хотя он и проработал двадцать дней и в книгах компании за ним было записано такое количество угля, за которое он должен был бы получать по 3,5 доллара в день, в конце этого срока ему заявили, что он заработал только 50 центов. Милиция, по указанию управляющих, никому не разрешала уходить с шахты без получения от компании полного расчета. Без пропуска нельзя было ни войти на территорию шахты, ни выйти оттуда. Сотни штрейкбрехеров ускользали по ночам через снежные сугробы и находили убежище и защиту в палаточных колониях забастовщиков. Там им выдавали пособие от союза и предоставляли палатки для жилья.

Беззакония и жестокости солдат росли. Два милиционера, солдат и офицер вломились в дом одного фермера, когда ни его самого, ни его жены не было дома, взломали сундуки, украли все ценное и приставали с гнусными предложениями к его двум маленьким детям. Хотя на них была подана жалоба, они остались безнаказанными. В палаточной колонии Прайор хорват-забастовщик, по имени Андрей Колнар, написал письмо одному из своих соотечественников — штрейкбрехеру и предложил ему присоединиться к союзу. Милиция арестовала Колнара, доставила его в лагерь и заставила рыть яму под присмотром вооруженной охраны. Ему сказали, что он роет себе могилу и будет расстрелян на рассвете. Удивленный и испуганный, несчастный попросил дозволения в последний раз взглянуть на свою семью. Ему ответили, что этого сделать нельзя и что, если он не будет рыть себе могилу, его расстреляют немедленно. Колнар лишился чувств и упал в вырытую им яму, а когда выбрался из нее, его осыпали бранью и избили. Подобные поступки стали любимым развлечением милиции. Том Иванич, поляк, ехавший в Тринидад, был в Ладлоу снят с поезда. Ему приказали рыть себе могилу. Против него не было никакого обвинения, и впоследствии солдаты милиции говорили, что это была шутка. Однако во время этой «шутки» ему разрешили написать свое последнее письмо. Вот оно:

«Дорогая моя жена!

Твой супруг шлет самые лучшие пожелания тебе, моему сыну, сестре Мэри и маленькой Кэт и моему брату Джо. Я арестован, но ни в чем не виноват, а сейчас я рою себе могилу. Это мое последнее письмо, дорогая моя жена. Не оставьте наших детей, ты и брат мой Джо. На меня уже рассчитывать нечего, если бог мне не поможет. В этом мире, где люди без вины должны уходить в могилу, да благословит бог землю, где я буду лежать. Мы копаем себе могилу между палатками и улицей. Дорогая жена и брат Джо, я прошу вас позаботиться о моих детях. Наилучшие пожелания тебе, детям, и брату Джо, и мачехе, и сводной сестре, и всем, кто живет с вами. Если я не доберусь сегодня ночью до Тринидада, чтобы повидать руководителей и подумать, нельзя ли что-нибудь для нас сделать, я думаю, что будет уже слишком поздно. Я не знаю, что еще вам написать, чтобы передать свое “прости” навсегда. Я уверен теперь, что меня ожидает могила. На все воля божья. Я достал пять долларов, ты получишь их в письме, если их кто-нибудь не украдет. От Доминика Смирчича я получил 23 доллара 30 центов. Так, как записано в книге. Пусть их возьмет Джо. Привет всем знакомым, если они еще живы.

Твой муж Том Иванич.

Со скорбью и разбитым сердцем жду я последней минуты. Когда получите на детей деньги от общества, разделите их поровну».

А вот письмо одного итальянца, которого заставили выполнять ту же работу:

«Дорогая Луиза!

Привет от убитого горем Карло. Это мое последнее письмо. Вот и все, говорить больше нечего. Очень грустно. Прощай, прощай».

23 января женщины и дети забастовщиков устроили в Тринидаде демонстрацию в знак протеста против заключения в тюрьму матушки Джонс, которая находилась до этого в госпитале Сан-Рафаэль. Они шли всю дорогу довольно весело, смеясь и распевая, пока не свернули на Мэйн-стрит. Там неожиданно путь им преградил отряд конной милиции. «Расходитесь по домам! — закричали солдаты. — Разойдитесь! Назад! Здесь не пройдете!» Женщины в нерешительности остановились, а затем хлынули вперед, а отряд кавалерии медленно двинулся на них с саблями наголо. Вся ненависть к милиции, которая так долго накапливалась у забастовщиков, вдруг вырвалась у этих женщин наружу. Они начали насмехаться над солдатами, выкрикивать: «Эй вы, штрейкбрехерские пастухи! Болдуин-Фелтсы!» Солдаты въехали прямо в толпу, оттесняя женщин. Во главе солдат выступал сам генерал Чэйз, выкрикивавший самые грубые ругательства. Генералу попалась на пути молоденькая девушка, лет шестнадцати. Он подъехал к ней вплотную и со всего размаху ударил в грудь. В бешенстве она крикнула ему, чтобы он подумал о том, что делает. Затем подскакал солдат и ударил ее саблей. Из толпы женщин вырвался стон и пронзительный крик. Лошадь генерала Чэйза от неожиданности бросилась в сторону, генерал грохнулся на землю. Женщины разразились хохотом. «Топчите их конями, наезжайте на них!» — закричал генерал. И солдаты повиновались. Они поскакали на женщин. Сам генерал Чэйз раскроил одной женщине голову своей саблей. Подкованные лошади топтали женщин, детей, сбивая их с ног. В ужасе толпа бросилась бежать по улице, солдаты помчались за ними, нанося удары и крича как одержимые. Соскакивая с лошадей, озверевшие солдаты набрасывались на женщин с кулаками, избивая их и таща по улице. В этот день тюрьма наполнилась более чем сотней «военных преступников».

В конце февраля в Тринидад прибыл для ознакомления с ходом стачки подкомитет Комиссии по шахтам и горному делу палаты представителей Конгресса Соединенных Штатов. Среди прочих обнаружившихся фактов самые тяжелые обвинения против милиции содержались в показаниях свидетелей. Правда, капитан Дэнкс, адвокат милиции, заявил, что он представит уйму свидетелей, которые могут опровергнуть эти обвинения, но он до конца слушания дела даже и не вызвал ни одного из них.

В последний день расследования, 9 марта, около палаточной колонии в Форбсе был обнаружен мертвый штрейкбрехер. На следующий день милиция под командованием полковника Дэвиса прибыла в Форбс и до основания разрушила колонию забастовщиков. Они снесли палатки, переломали утварь, а забастовщикам приказали в течение сорока восьми часов покинуть территорию штата. Полковник сказал, что генерал Чэйз приказал ему «уничтожить палаточную колонию», так как забастовщики из Форбса были главными свидетелями в комиссии Конгресса по делу о зверствах милиции. Более пятидесяти забастовщиков и их семьи были выгнаны прямо на улицу, несмотря на лютый зимний холод. Они остались без жилья и пищи. Вскоре после выселения два ребенка умерли от простуды.

Несколько дней спустя милиция выгнала из палаточной колонии в Ладлоу десять человек, выступавших против нее в качестве свидетелей. Их отправили под конвоем в Бервинд. Там их избили и заставили стоять навытяжку у каменной стены перед наведенной на них пушкой. Им не давали шелохнуться и при малейшем движении кололи штыками. В таком положении их продержали четыре часа, каждую минуту угрожая расстрелом, а затем раздобыли бич из сыромятной кожи и погнали ударами бича по каньону, преследуя их на лошади. Преследователи гнались за ними галопом. Один старый горняк, по фамилии Файлер, совсем выбился из сил и не мог больше бежать. Он остановился. Тогда четверо солдат набросились на него и избили так, что ему пришлось ползком добираться до Ладлоу.

Казалось, все было сделано, чтобы довести забастовщиков до белого каления. Четыре раза милиция делала вид, что обыскивает колонию Ладлоу в поисках оружия. Каждый раз они устанавливали два пулемета на железной дороге и направляли их на колонию. Затем, обрушившись на палатки, выгоняли всех мужчин и выстраивали их в открытом поле, на расстоянии мили от лагеря, под дулом третьего пулемета. А в это время солдаты обходили весь лагерь и разворовывали все, что попадало им под руку. Они врывались в хижины забастовщиков, взламывали двери, оскорбляли женщин.

Я не собираюсь утверждать, что забастовщики не оказывали никакого сопротивления террору, но я знаю, что сами они не чинили насилия по отношению к милиции, если не считать насмешек и грубой брани. Несмотря на это, они были спровоцированы на ряд отчаянных поступков, от которых даже руководители не могли надеяться удержать их в течение долгого времени. Дома их разрушали или учиняли в них погром, жены их подвергались насилию, самих их постоянно грабили, избивали и оскорбляли. Они решили, что дольше терпеть не смогут. Генерал Чэйз запретил восстанавливать палаточную колонию в Форбсе. Тогда стачечники стали грозить, что сделают это наперекор всему. На этот раз, говорили они, они будут сопротивляться так, что милиция не сумеет разрушить их дома, не перебив предварительно их всех до единого. Затем забастовщики начали лихорадочно скупать оружие повсюду на пятьдесят миль в окружности. И вдруг 23 марта милиция была отозвана.

250 000 долларов, предоставленные Денверским расчетным банком для содержания солдат, были уже давно израсходованы. Более того, государственный ревизор Кенехан произвел расследование и обнаружил такие ужасающие взяточничества и злоупотребления со стороны чиновников и частных лиц, что отказался санкционировать выплату по векселям. Среди солдат стало расти недовольство, так как они не получали жалованья. Одетые в форму охранники скитались по округе, занимая деньги и подписывая векселя, оплатить которые должно было государство. Дисциплина, таким образом, ослабела повсюду. Офицеры не могли заставить своих людей слушаться приказаний. Но перед тем, как милиция покинула район, были навербованы новые две роты. Рота «В» — в Уолсенбурге и отряд «А» — в Тринидаде. Эти части состояли почти исключительно из охранников с шахт и из детективов «Болдуин-Фелтс». Издержки по их содержанию оплачивали угольные компании.

Наиболее упорные штрейкбрехеры из других отрядов были собраны в новый отряд, в шутку прозванный «рота Q». Его штаб разместился в Ладлоу. Эти три отряда и остались в районе стачки. Многие из этих людей были профессиональными штрейкбрехерами. Они выходили на работу в шахты в своей милицейской форме и оставляли ружья у входа в шахту…

19 апреля, воскресенье, было первым днем пасхи у православной церкви, и греки из палаточной колонии Ладлоу праздновали ее. Все праздновали вместе с ними, так как греков в колонии любили все забастовщики. Их было около пятидесяти — все молодые и неженатые. Некоторые из них участвовали в Балканской войне. Луис Тикас, окончивший Афинский университет, был самым милым и храбрым и пользовался наибольшей любовью. Поэтому он и стал вождем забастовщиков.

День был чудесный: земля просохла, солнце ярко светило. На рассвете все население Ладлоу уже встало и развлекалось возле своих палаток. Греки начали танцевать, как только взошло солнце. Они отказались идти в большую палатку и вместо этого украсили флагами залитую солнцем площадку утрамбованной земли. Вытащив со дна своих чемоданов национальные костюмы, они все утро танцевали на этой площадке греческие национальные танцы. На бейсбольной площадке шли состязания мужчин и женщин по бейсболу. Две женские команды отважились принять участие в игре, и греки преподнесли женщинам в качестве пасхального подарка спортивные костюмы. Так весь лагерь со смехом и шумом отмечал праздник. Повсюду видны были дети, игравшие в поле, на молодой травке.

Как раз в самый разгар игры в бейсбол через линию железной дороги перешли четыре милиционера с винтовками. Солдаты частенько приходили сюда и смотрели, как играют забастовщики, но они никогда раньше не захватывали с собой винтовок. Они медленно вышли на площадку, где играли мужчины, и расположились между первой линией старта и чертой «дома», направив ружья прямо на толпу. Забастовщики некоторое время не обращали на них внимания, но вот они заметили, что солдаты стоят как раз на черте, которую надо переходить играющим, и мешают игре. Один из игроков попросил их подвинуться в сторону, чтобы бегуны могли пробежать. Он сказал также, что нет никакой необходимости направлять на толпу винтовки. Милиционеры грубо ответили ему, что это не его дело — черт возьми! — и что если он скажет еще хоть слово, то они немедленно устроят кое-что. Тогда мужчины спокойно перенесли игру в другое место и продолжали играть. Но милиционеры искали повода для ссоры и поэтому перешли на площадку, где играли женщины. У женщин, однако, оказалось меньше выдержки, чем у мужчин. Они стали смеяться над охранниками, называя их пастухами «скэбов», крича, что ружей они не боятся и что две женщины с хлопушкой могут напугать солдат до смерти. «Ладно, девчонки, — ответил один из милиционеров. — Сегодня веселье у вас, а завтра будет у нас». Вскоре после этого они удалились. Когда игра в бейсбол окончилась, греки устроили для всей колонии завтрак. Старая палатка для собраний показалась им недостаточно хорошей для их большого праздника. Они решили для полного великолепия послать в Тринидад купить ради этого случая новые палатки. Мужчинам было подано пиво, женщинам — кофе. И каждый раз, когда кто-нибудь из греков пил, он вставал и вместо тоста исполнял греческую песню. Все были очень веселы и наслаждались этим первым весенним днем. Вечером был устроен бал. Вдруг около десяти часов появился один человек и сообщил потихоньку мужчинам, что по колонии тайком разъезжает отряд милиции и подслушивает, что делается в палатках.

Танцы прекратились. Уже в течение нескольких дней до колонистов доходили слухи и даже прямые угрозы, что милиция собирается уничтожить их. В темноте все, у кого было оружие, собрались в большой палатке. Там оказалось сорок семь человек. Они решили ничего не говорить женщинам и детям, во-первых, потому, что если придется сражаться, милиция, конечно, не станет атаковать палаточную колонию, а позволит забастовщикам уйти в открытое поле и сражаться там. Так было и ранее. Во-вторых, потому, что таких угроз было уже много, но из них ничего не выходило. На всякий случай забастовщики в эту ночь расставили вокруг лагеря часовых. До самого рассвета все было спокойно. Тогда они вернулись в палатки и улеглись спать. Около 8:45 те же милиционеры, что накануне помешали игре в мяч, явились опять в лагерь. Они заявили, что пришли, чтобы увести человека, которого забастовщики задерживают против воли. Их встретил Тикас. Он заверил их, что в лагере такого человека нет, но они настаивали, говоря, что Тикас — лжец и что, если он немедленно не представит этого человека, они вернутся с отрядом и устроят в колонии обыск.

Вслед за этим майор Хэмрок вызвал Тикаса по телефону и приказал ему явиться в лагерь милиции. Тикас ответил, что готов встретиться с майором на железнодорожной станции, на полпути между лагерями, и Хэмрок согласился. Но когда Тикас явился туда, он увидел, что солдаты милиции надевают ленты с патронами и разбирают винтовки, что повсюду ведется подготовка к военным действиям, а на холме водокачки установлены два пулемета, наведенные на палаточную колонию. Неожиданно в лагере милиции взорвалась сигнальная бомба. Забастовщики тоже заметили пулеметы и услышали разрыв бомбы. Когда Тикас добрался до железнодорожной станции, он увидел, что сорок семь вооруженных людей вышли из палаточной колонии и направились к железнодорожному тупику и руслу ручья. «Боже мой, майор! Что это значит!» — воскликнул Луис. Хэмрок казался сильно взволнованным. «Вы вызвали своих людей, — заявил он с раздражением, — а я — своих». — «Но мои люди ничего не делают, — ответил Луис. — Они просто напуганы теми установленными на холме пулеметами». — «Ладно, тогда заставьте их вернуться в колонию!» — закричал Хэмрок. Луис бросился бежать к палаткам, размахивая белым носовым платком и крича, чтобы забастовщики вернулись назад. Взорвалась вторая бомба. Она упала на полдороге, и забастовщики замедлили шаг. Раздался третий взрыв бомбы, и вдруг, без предупреждения, прямо по палаткам застрочили оба пулемета: та-та-та-та-та…

Это было беспощадное и заранее обдуманное истребление колонистов. Милиционеры рассказывали мне, что им было приказано разрушить палаточную колонию и уничтожить в ней все живое. Три бомбы послужили сигналом для охраны шахт, детективов агентства «Болдуин-Фелтс» и штрейкбрехеров на соседних шахтах. По этому сигналу все они толпой сбежались сюда из-за холмов в полном вооружении. Их было человек четыреста.

Ураганный пулеметный огонь разорвал на куски покрытия палаток, и это вызвало ужасную панику. Часть женщин и детей устремилась на равнину, подальше от палаточной колонии. Их расстреливали на бегу. Другие вместе с безоружными мужчинами искали спасения в русле высохшего ручья, к северу от колонии. Миссис Файлер повела группу женщин и детей под огнем к глубокому колодцу возле железнодорожной насосной станции, куда они спустились по лестнице. Другие забились в защищенные от пуль подвалы, вырытые для них в палатках. Сражавшиеся мужчины, напуганные всем происходившим, бросились к колонии, но град пуль заставил их повернуть назад. Теперь в дело вмешались охранники. Они стреляли разрывными пулями, и эхо разносило их выстрелы по колонии, как будто стреляли из шестизарядных револьверов. Пулеметы не замолкали. Тикас бросился бежать вместе с греками, но вернулся обратно в тщетной надежде спасти хоть кого-нибудь из тех, кто остался. Он оставался в колонии весь день. Он, миссис Джолли — жена американца-забастовщика, Бернабо — лидер итальянцев, Доменицкий — руководитель славян, доставляли тем, кто оказался взаперти в подвалах, воду, еду и бинты для перевязки. Со стороны палаточной колонии не было сделано ни одного выстрела. Ни у кого из мужчин в колонии не было винтовок. Когда начали стрелять разрывными пулями, Тикас подумал, что это стреляют откуда-нибудь из-за палаток, и побежал как угорелый, чтобы приказать не делать этой глупости и немедленно прекратить стрельбу. И только через час он обнаружил, откуда в действительности исходит эта стрельба.

Миссис Джолли надела белое платье, а Тикас и Доменицкий прикололи ей на грудь и рукава огромные красные кресты. Но милиция использовала их как хорошую мишень. Ее платье было прострелено в 12 местах, каблук от туфли оторвало пулей. Куда бы она ни приближалась, огонь становился так ужасен, что люди вынуждены были просить ее держаться от них подальше. Но она и трое мужчин мужественно продолжали приготовлять бутерброды и доставлять воду женщинам и детям.

В этот день рано утром в Тринидаде был снаряжен бронепоезд, в который посадили 126 милиционеров из отряда «А». Но машинист и его помощник отказались их везти, и только в три часа дня, наконец, удалось найти поездную бригаду, чтобы доставить поезд к месту назначения. В Ладлоу солдаты прибыли около четырех часов и своими двумя пулеметами поддержали ураганный огонь, направленный на палаточную колонию. Одно подразделение медленно вытесняло забастовщиков с их позиций в русле ручья, а другое тщетно пыталось рассеять тех, кто засел у железной дороги. Лейтенант Линдерфельт, командовавший восемью милиционерами, палившими из окон железнодорожной станции, приказал своим людям «стрелять по любой проклятой твари, которая подвернется». Капитан Кэрсон подошел к майору Хэмроку и почтительно напомнил ему, что в их распоряжении до наступления темноты осталось лишь несколько часов на то, чтобы сжечь колонию. «Подожгите их! Выкурите их оттуда!» — закричали офицеры. И солдаты начали убивать всех попадавшихся под руку, обезумев от жажды крови.

Темнело. Милиция окружила палаточную колонию тесным кольцом. Приблизительно в 7:30 вечера один из солдат милиции, держа в руках ведро с керосином и кисть, подбежал к ближайшей палатке, смочил ее обильно керосином и поднес спичку. Пламя взметнулось, освещая все вокруг. Остальные солдаты бросились к другим палаткам, и в минуту весь северо-западный участок колонии был охвачен пламенем.

Как раз в этот момент прибыл товарный поезд, который должен был остановиться на запасном пути, возле водокачки. Женщины и дети, прятавшиеся в колодце, использовали благоприятный момент и под прикрытием поезда выбрались из колодца и поползли по канаве вдоль железной дороги, стремясь укрыться в русле высохшего ручья. Они громко кричали и плакали. Дюжина солдат милиции вскочила в кабинку машиниста и, угрожая ему расстрелом, приказала двигаться дальше. Он повиновался. И при мерцающем свете горящих палаток милиция принялась вновь и вновь обстреливать беглецов.

Когда показался первый язык пламени, забастовщики прекратили стрельбу. Но милиция не перестала стрелять.

Солдаты разбрелись по лагерю, неистово крича. Они были охвачены жаждой разрушения, ломали открытые сундуки и расхищали все, что попадалось.

Когда начался пожар, миссис Джолли стала ходить от палатки к палатке. Она заставляла женщин и детей вылезать из погребов и собирала их всех в одно место на равнине. Вдруг она вспомнила, что миссис Петруччи с тремя детьми осталась в погребе под своей палаткой. Она решила спешно вернуться, чтобы вызвать их оттуда. «Нет, — сказал Тикас. — Вы идите вперед с этой группой, а я вернусь за семьей Петруччи». И он направился к горевшим палаткам. Там его и захватили солдаты милиции. Он пытался объяснить им свое намерение, но они обезумели от пролитой ими крови и не желали его слушать. Лейтенант Линдерфельт ударил грека по голове и сломал об него свою винтовку. Он раскроил ему голову до кости. Пятьдесят человек схватили веревку и перекинули ее через телеграфный провод, чтобы повесить Тикаса. Но Линдерфельт с циничной улыбкой передал его под охрану двух милицейских и сказал, что они ответят ему за жизнь Тикаса. Пять минут спустя Луис Тикас был убит тремя пулями в спину. А позднее из погреба миссис Петруччи были извлечены обуглившиеся трупы тринадцати женщин и детей.

Файлера они тоже захватили и убили. Они сделали по нему пятьдесят четыре выстрела. Среди рева бушевавшего пламени слышались вопли женщин и детей, заживо горевших в подвалах под палатками. Одних солдаты вытаскивали, избивали и арестовывали; других оставляли заживо гореть, не предприняв ничего для их спасения. Один американец-забастовщик, по фамилии Снайдер, в тупом отчаянии лежал в палатке на полу рядом с телом своего одиннадцатилетнего сына, которому разрывной пулей снесло затылок. В палатку вошел солдат милиции, смочил ее керосином и поджег. Ударив Снайдера по голове прикладом, он приказал ему убираться поскорее. Снайдер указал ему на тело своего мальчика. Тогда солдат взял мальчика за ворот и вышвырнул на улицу, крикнув: «Вот, можешь сам нести эту падаль!»

Известие о случившемся распространилось с быстротой молнии. Через три часа каждый забастовщик в радиусе пятидесяти миль знал, что милиция и охрана шахт заживо сожгли женщин и детей. В понедельник ночью все они выступили в Ладлоу, где разыгрались эти события, с ружьями, какие только оказались у них под рукой. Всю ночь дороги были забиты толпами изможденных людей, направляющихся к Блэк-Хиллс. Шли не только забастовщики. В Эйгьюлере, Уолсенбурге и Тринидаде чиновники, извозчики, шоферы, учителя школ и даже банковские служащие взялись за винтовки и направились к месту побоища. Казалось, что зажженное в Ладлоу пламя охватило всю страну. По всему штату профсоюзы рабочих и лиги граждан в порыве возмущения открыто собирали деньги на покупку оружия для забастовщиков. В Колорадо-Спрингсе, Пуэбло и других городах произошли многолюдные митинги населения. Жители требовали, чтобы губернатор попросил президента прислать федеральные войска. Тысяча семьсот горняков из Вайоминга вооружились и передали по телеграфу руководителям стачки, что готовы выступить им на помощь. Профсоюз получал письма от ковбоев, железнодорожников, местных организаций ИРМ [VII], представляющих тысячи рабочих. Все они предлагали двинуться через всю страну на помощь. Пятьсот горняков из Криппл-Крика бросили работу в шахтах и двинулись на восток — в Блэк-Хиллс…

В это время в Ладлоу солдаты совсем обезумели. Весь день они продолжали стрелять из пулеметов по сожженной и почерневшей от дыма палаточной колонии. Стреляли в кур, лошадей, скот, кошек. По проселочной дороге подъехал автомобиль. В нем сидели муж с женой и дочерью, совершавшие путешествие из Денвера в Техас. Они и понятия не имели, что здесь идет бой. Не успел автомобиль подъехать на две мили, как солдаты навели на него пулемет, пулями пробили у него крышу и изрешетили радиатор. Газетному репортеру Линдерфельт грозно заявил: «Мы убьем всех проклятых красных забастовщиков в этом районе, а прежде, чем окончательно со всем разделаемся, доберемся до всех негодяев в этом округе, сочувствующих профсоюзам». Вагоны, высланные профсоюзом из Тринидада за телами убитых женщин и детей, подверглись такой жестокой атаке, что пришлось вернуть их обратно. По колонии бродили милиционеры, расшвыривая трупы среди еще дымящихся палаток.

Забастовщики тоже пришли в ярость. Профсоюз горняков призвал всех к оружию. Днем все больше и больше забастовщиков пряталось за вершинами холмов и стреляло из винтовок. Ночью они рыли траншеи, подбираясь все ближе и ближе к позициям солдат милиции. В среду майор Хэмрок позвонил по телефону охране шахт в Эйгьюлере: «Ради бога, предпримите что-нибудь! — попросил он. — Они надвигаются на нас со всех палаточных колоний. Все забастовщики из Эйгьюлера здесь у нас, и вы должны устроить у себя такой “спектакль”, чтобы они вернулись». Тогда охранники стали обстреливать палатки в Эйгьюлере из окон гостиницы «Импайр-Майн». Результат оказался потрясающим. Триста возмущенных забастовщиков вместе с жителями города двинулись из города на шахты. С криками и ревом бросились они прямо на ружья охранников. Сопротивляться им было совершенно бесполезно. На шахтах «Ройл» и № 9 охранники и штрейкбрехеры убежали в горы. Забастовщики овладели поселком, разрушили дома, сожгли надшахтные постройки, разбивая машинное оборудование прикладами своих винтовок. На шахте «Импайр» главный помощник управляющего компании спрятался вместе с охранниками в шахте. Забастовщики заперли его там, взорвали надшахтную постройку и так основательно разрушили пятьдесят домов, что нельзя было и узнать, где они стояли раньше.

Повсеместно происходило то же самое.

В Кэньон-Сити охранники изрешетили пулеметным огнем дома забастовщиков. Забастовщики захватили шахты «Саннисайд» и «Джексон» и разбили пулемет на части, чтобы сделать из него брелоки к часовым цепочкам, но никакого другого ущерба не причинили. В Раузе и Рэгби четыреста забастовщиков совершили нападения на шахты.

Через два дня после пожара в Ладлоу милиция позволила одному репортеру, нескольким сестрам милосердия из Красного Креста и священнику Рандольфу Куку из Тринидада произвести розыски среди руин палаточной колонии Ладлоу. Борьба еще кипела, и солдаты забавлялись тем, что стреляли по развалинам, стараясь попасть поближе к тем, кто был занят розысками. Из подвала под палаткой миссис Петруччи, до которого так упорно хотел добраться Луис Тикас, производившие розыски извлекли тела одиннадцати детей и двух женщин. Одна из женщин перед смертью родила ребенка. В погребе не видно было следов огня, хотя было много сильно обгоревших трупов. Дело в том, что они сгорели в своих палатках, а солдаты побросали их в яму вместе с теми, кто задохнулся в дыму. Некоторые солдаты милиции признались мне, что ужасающие вопли женщин и детей продолжались все время, пока они грабили колонию.

Но когда спасательные партии вернулись в Тринидад, им сказали, что осталось еще много трупов, а один забастовщик сообщил нм, что на северо-восточном участке колонии находился подвал, в котором погибло восемнадцать человек. Поэтому в субботу они снова отправились в колонию. К этому времени милиция возобновила свои действия. Командовал всем генерал Чэйз. Он сердечно приветствовал прибывших и спросил, уполномочило ли их Общество Красного Креста действовать под его флагом. Они ответили утвердительно. Генерал Чэйз вежливо попросил их минуточку подождать, пока он снесется с Денвером и выяснит это. Вскоре он вернулся. «Все в порядке, — заявил он. — Я звонил по телефону в Денвер, и вы можете идти туда». Когда они направились в колонию, Чэйз следил за ними в полевой бинокль из своей палатки, когда же они приблизились к тому месту, где, как они думали, лежат трупы, он послал за ними двух солдат, чтобы вернуть их назад. Генерал был страшно разгневан. Без объяснения причин он продержал их два часа под арестом. После этого их провели мимо генерала цепочкой. Генерал сидел за письменным столом. «Вы — банда проклятых обманщиков! — презрительно кричал он, размахивая телеграммой. — Меня только что известили из Денвера, что вы не имеете полномочий действовать под флагом Красного Креста. Чего вы добиваетесь, черт возьми, явившись сюда и пытаясь обмануть меня?!» Священник Кук пытался протестовать против таких выражений в присутствии женщин. «Сводники, священники и проститутки, для меня все одинаковы, — ответил генерал. — Отправляйтесь к дьяволу обратно в Тринидад и никогда не смейте и близко подходить к этому месту». И действительно, Общество Красного Креста в Денвере, боясь, что может оскорбить шахтовладельцев, позвонило в Тринидад после того, как спасательная партия направилась в Ладлоу, и лишило ее права действовать от имени Общества Красного Креста. В эту ночь управление Колорадской и Южной железной дороги доставило в лагерь милиции груз негашеной извести, а в окрестности было открыто несколько давно не используемых колодцев. В результате забастовщики не могли установить, сколько же людей было убито в Ладлоу…

Правительство штата Колорадо оказалось не на высоте и не смогло справиться с создавшимся положением. Примечательно, что созванная губернатором чрезвычайная сессия Законодательного собрания штата, которая должна была заняться решением этой проблемы, прервала свои заседания, не предприняв ни малейших шагов к решению вопроса. Аппарат угольных компаний в палате представителей и в сенате пресек все попытки предложить какое-нибудь средство с целью исправить положение. Зато он провел под сильным давлением билль о выпуске акций на 1 000 000 долларов, для того чтобы заплатить милиции и охране шахт за их «блестящую работу» по расстрелу рабочих и сожжению заживо их жен и детей…

Для тех, кто полагает, что м-р Рокфеллер и владельцы шахт ни в чем не повинны и введены в заблуждение, я хочу привести лишь один очень знаменательный факт. Рассказывают, что на заключительном заседании сессии Законодательного собрания, прошедшем с таким триумфом, миссис Уэлборн, жена президента «Колорадо фьюэл энд айрон компани», рассказала своим друзьям, что ее муж получил от Джона Д. Рокфеллера-младшего «очень милую телеграмму». Она гласила, по словам миссис Уэлборн: «Сердечные поздравления с победой над забастовщиками. Искренне одобряю все ваши действия и высоко ценю блестящую работу Законодательного собрания…» [VIII]

1914

Примечания редакции «Издательства иностранной литературы»

[1] Милиция — вооруженные формирования отдельных штатов, предназначенные для «поддержания внутреннего порядка». Регулярные силы милиционной армии называются национальной гвардией, которая подчинена не только правительству штатов, но и федеральному правительству.

[2] Право арестованного требовать судебного рассмотрения в течение суток вопроса о законности его ареста.

Комментарии научного редактора

[I] Джон Рид прибыл в Тринидад, шт. Колорадо, 30 апреля 1914 г. Массовое убийство забастовщиков и членов их семей состоялось 19—20 апреля. Описанные в статье события послужили основой для знаменитого романа Эптона Синклера «Король-уголь».

[II] Поскольку забастовщики и их семьи остались без денег (а в значительной степени и без имущества — после расправы над ними со стороны властей и хозяев шахт), организацию их питания взял на себя профсоюз.

[III] М-р Рокфеллер — речь идет о Джоне Дэвидсоне Рокфеллере-младшем (1874—1960), североамериканском миллиардере, который возглавил «семейный бизнес» в 1911 г. после того, как его отец, Джон Д. Рокфеллер, вынужден был подать в отставку в результате грандиозных разоблачений, сделанных, в частности, журналисткой Идой Тарбел и вскрывших грязную кухню бизнеса Рокфеллеров (подкуп высших чиновников, финансовые махинации, картельный сговор, незаконные методы конкурентной борьбы и т.д.). Несет основную ответственность за массовую бойню в Колорадо, после которой стал настойчиво рекламировать себя и всю семью Рокфеллеров как «благотворителей» (был создан «Фонд Рокфеллера» и впервые в американской истории была проведена грандиозная пиар-кампания по обелению образа Рокфеллеров). Разумеется, никакой ответственности за бойню в Колорадо не понес, до сих пор воспевается буржуазной прессой и буржуазными «учеными» как образец бизнесмена и филантропа.

[IV] Матушка Джонс, Мамаша Джонс — прозвище легендарной североамериканской профсоюзной активистки и организатора Мэри Харрис (по мужу Джонс; 1837—1930). Иммигрантка из Ирландии, она была активисткой боевого профсоюза «Рыцари труда», одним из основателей ИРМ (см. комментарий VII), известной активисткой профсоюза «Объединенные шахтеры Америки», а затем и Социалистической партии Америки. Участница бесчисленного количества трудовых конфликтов, включая крупнейшие; борец против детского труда. Неоднократно попадала в тюрьму, в том числе в частные тюрьмы американских корпораций (на рубеже XIX и XX вв. были и такие). В 1913 г. военный трибунал Западной Виргинии (где из-за грандиозной забастовки шахтеров было объявлено военное положение) приговорил ее к 20 годам заключения, но спустя 85 дней после смены губернатора штата обвинение было признано сфабрикованным, и М. Харрис была освобождена. В 1903 г., после организации ею «крестового похода детей» к дому президента Т. Рузвельта с требованием запретить детский труд была официально названа «самой опасной женщиной в США». В 1924 г. нанятые капиталистами бандиты совершили на нее нападение. В ее честь назван основанный в 1976 г. известный американский левый журнал «Мазер Джонс» («Мо-Джо»).

[V] Джесси Джеймс — североамериканский бандит, главарь разбойничьей шайки Джесси Вудстон Джеймс (1847—1882). Банда Джесси Джеймса действовала в шт. Миссури в 1866—1882 гг. Убит членом собственной банды. Американская «массовая культура» сделала из Джесси Джеймса (как и из многих других бандитов и гангстеров) героя, о нем снято 28 фильмов и один телесериал.

[VI] Скэб — презрительное прозвище штрейкбрехеров в Америке (от англ. scabs — струпья, чесотка, парша). В 1910-е гг. в США были созданы компании по рекрутированию и предоставлению услуг штрейкбрехеров специально для срыва забастовок.

[VII] ИРМ — Индустриальные рабочие мира, радикальный профсоюз, возникший в США в 1905 г. (позднее отделения ИРМ были созданы и в других, преимущественно англоязычных, странах) в ответ на соглашательскую политику Американской федерации труда (АФТ). ИРМ прославились организацией забастовок, акциями протеста, кампаниями солидарности и кампаниями за свободу слова для рабочих. В числе руководителей ИРМ были видные деятели американского социалистического (позднее — коммунистического) и анархистского движений. К рубежу 1910-х — 1920-х гг. профсоюз достиг максимального влияния, считается, что в него входило до 100 тысяч человек. Подвергся массовым репрессиям со стороны властей после начала I Мировой войны (ИРМ занял выраженно антивоенную позицию) и особенно после Октябрьской революции. На Среднем Западе на ИРМ были натравлены банды консервативно и религиозно настроенных местных обывателей — «бдительных» (виджилянтов). Активистов ИРМ судили, сажали в тюрьмы, высылали из страны, убивали. К началу II Мировой войны влияние ИРМ резко упало, численность снизилась в 10 раз. В условиях «холодной войны» профсоюз подпал под многочисленные антикоммунистические законы. Определенное возрождение ИРМ началось в 1960-е, на волне массового молодежного, студенческого, негритянского и антивоенного движений. ИРМ действует по настоящее время — как относительно небольшой, но активный профсоюз, участвует в локальных трудовых конфликтах.

[VIII] Забастовка шахтеров в Колорадо продолжалась 13 месяцев и завершилась поражением бастующих в декабре 1914 г. после того, как у профсоюза закончились деньги и он более не смог поддерживать семьи шахтеров. После окончания забастовки были схвачены 408 шахтеров, из которых 332 предстали перед судом. По обвинению в массовом убийстве под суд военного трибунала также пошли 22 национальных гвардейца, но все они были оправданы (кроме не раз упоминаемого Ридом лейтенанта Линдерфельта, который получил… выговор по службе).

Опубликовано в книге: Рид Д. Избранные произведения. М.: Издательство иностранной литературы, 1957.

Перевод с английского С.А. Раскиной и Е.С. Пестковской под редакцией Л.И. Зубока.

Комментарии научного редактора: Александр Тарасов.